– Спасибо, не надо. Если позволите, я сразу к делу. – Я достала и включила диктофон. – Максим Петрович, как вы считаете, что следует знать начинающим коллекционерам, каких ошибок нужно избегать, как сделать первые шаги в этом направлении и к чему необходимо быть готовыми? – Обширный список вопросов. – Галерейщик заметно расслабился и откинулся на спинку своего высокого кожаного кресла. – Ну… Во-первых, у начинающего коллекционера должно быть понимание, что такое коллекция вообще и каким он хочет видеть свое собственное собрание. Он также должен осознавать, что коллекционирование – это не просто покупка и хранение произведений искусства… Я внимательно слушала, кивала, и Максим Петрович совершенно успокоился, заговорил живенько, даже с жестикуляцией. Чувствовалось, что предмет разговора ему интересен. – Губительная стратегия – коллекционирование по принципу коммерческой ценности. Как правило, ее придерживаются арт-дилеры, зарабатывающие этим себе на жизнь, и нувориши, которые хотят добавить респектабельности и вой-ти в определенный круг… – Некоторые банкиры, например? – быстро вставила я. Максим Петрович прищурился: – Намекаете на кого-то конкретного? Я кивнула и заговорщицки улыбнулась: – Знаете Романа Игоревича Бойченко, управляющего областным филиалом банка «Монолит»? – Ах, вот почему это не телефонный разговор. – Галерейщик наконец улыбнулся. – Конечно, я знаю кое-что о Бойченко, но попрошу вас не цитировать мои слова. Не для печати, просто для вашего сведения: Роман Игоревич – так себе коллекционер. – Он не разбирается в искусстве? – Он просто неразборчив. Понимаете, арт-рынок стабильно растет, но у него есть масса рискованных аспектов. Иногда лучше честно приобрести шедевр за его полную стоимость, чем искать варианты подешевле, нарушая закон. – А Бойченко его нарушает? Максим Петрович пожал плечами: – Не знаю, но он всегда стремится минимизировать свои затраты. Банкирская привычка, наверное. – Вложить рубль, получить два? – Не совсем так: я не слышал, чтобы Бойченко что-то из своей коллекции продавал, он только приобретает… Но – да, смысл в том, что хороший коллекционер – всегда одержимый, однако не жаждой наживы и не желанием создать о себе лучшее впечатление, представиться человеком, которым он не является… – Например, будучи банкиром, не одевается как рокер и не ездит на «Хаммере», – пробормотала я. – Вижу, вы тоже знакомы с Романом Игоревичем. – Галерейщик засмеялся. – Ну да, да… Он такой, как бы это выразиться… Позер? Актер? Все время играет роли – банкира, коллекционера, рокера, еще кого-нибудь, я не знаю… Но переигрывает, понимаете? – Максим Петрович, как вы думаете, коллекционеры такого типа, как Бойченко, приобретают краденые предметы искусства? – спросила я. Галерейщик снова помрачнел, покосился на включенный диктофон и молча кивнул. – А смысл? – не поняла я. – Ведь краденое произведение нельзя выставить, им не похвастаешь, его не продашь? – Выставить нельзя, – согласился Максим Петрович, – но коллекционеру бывает достаточно знать, что он обладает сокровищем, и ему всегда очень сложно расставаться с тем, что он купил. Коллекционер вообще редко думает: «Сейчас куплю шедевр, а потом продам его». Это психология дилера. – Так мы же говорим о банкире, – напомнила я. – Может, для него искусство – просто финансовый инструмент, только с высокой степенью риска? – Может, – согласился галерейщик. – Но если есть цель собрать хорошую инвестиционную коллекцию, то нужно понимать, что возврат вложенных средств не будет быстрым. Инвестиции в предметы искусства можно рассматривать как своего рода «пенсионный фонд» или наследие потомкам… – То есть коллекционер-инвестор скорее всего законными и не очень способами набьет закрома предметами искусства и будет чахнуть над ними, как Кощей? – Какой яркий образ! – Максим Петрович совсем развеселился. – Да, примерно так. – Он снова посмотрел на диктофон. – Но я вам ничего этого не говорил. Я потянулась, выключила диктофон, убрала его в сумку и встала: – Большое спасибо. Я пришлю готовый текст вашего комментария на согласование. – Да, пожалуйста. – Галерейщик тоже встал и даже вышел из-за стола, провожая меня к двери. Действительно высокий. И ноги у него – я посмотрела вниз – большого размера, как и у другого Соколова… И я решилась: – Скажите, а Андрей Петрович Соколов вам не родственник? Улыбка с лица моего собеседника моментально испарилась. – Без комментариев! – заявил он и чуть ли не вытолкал меня из кабинета. – И вам всего хорошего, – озадаченно пробормотала я в шумно захлопнувшуюся дверь. Красавица из-за конторки поглядела на меня испуганно. – Мы очень хорошо побеседовали, – успокоила я ее. – Спасибо вам за помощь. – Да я-то что… Не слушая лепета красавицы, я сказала: – Всего доброго, до свидания! – и покинула галерею. «Зуб даю, они родственники, и этот Петрович боится прессы потому, что не хочет говорить про того!» – несколько путано высказался мой внутренний голос, когда я оказалась на улице. Я только кивнула. Максим Петрович Соколов явно не случайно даже слышать не хотел про своего однофамильца по имени Андрей Петрович. «Куда теперь?» – спросил внутренний голос. Я огляделась. Погода портилась, накрапывал мелкий дождик, а у меня во дворе осталось развешенное на просушку белье, и Шуруппак наверняка уже проголодался и кроет блудную хозяйку трехэтажным кошачьим матом… – На автобус – и в Пеструхино, – решила я. Пока я ехала в деревню, думала о банкире Бойченко и пришла к выводу, что пропавший шишак почти наверняка уже у него. Ничем, кроме желания срочно пополнить коллекцию роскошным экземпляром, который похищен у законной владелицы и совершенно точно не будет продаваться открыто, а это значит, по полной стоимости или даже выше ее, если проводить аукцион, нельзя было объяснить вечернюю поездку банкира в деревенскую глухомань. Мне это виделось так: Бойченко приехал на встречу с похитителем шишака к источнику – там всегда полно народу, и никто ни на кого не обращает внимания. Они сели на уединенную лавочку, похититель показал коллекционеру товар лицом, и оба не заметили, что одна из жемчужин оторвалась. Банкир расплатился и увез шишак в город. В эту версию плохо вписывались жемчужины, которые лежали в прихожей квартиры Андрея Петровича. Как они там оказались и, главное, когда? У меня сложилось впечатление, подкрепленное, кстати, словами бабки-соседки, что Соколов впервые после долгого отсутствия вошел в свое жилище вместе со мной. В картире было жутко пыльно и холодильник не работал, хозяин включил его в сеть при мне! Но, предположим, я ошиблась, и художник уже появлялся в своей квартире вскоре после того, как украл буряковский шишак. Тогда понятно, как в прихожей оказались жемчужины: они осыпались, когда Андрей Петрович принес домой свою добычу. Однако в этом случае возникает вопрос: с какой стати встреча вора и покупателя украденной ценности проходила в Пеструхино? И Соколов, и Бойченко живут в городе, им было бы проще встретиться там же. Не придумав, как объяснить это несоответствие, я стала размышлять о другом. Что, если похититель шишака – вовсе не Андрей Петрович? Но кто же? На ум, если честно, приходило только одно имя: Семен Буряков. Почему? По двум причинам. Первая – кто, как не Семен, знал, где находится шишак, сколько он стоит и как его можно умыкнуть, не привлекая внимания? В доме живут только двое – баба Дуся и Семен, песик Бусик не в счет. А, между прочим, когда в семье случается убийство, первым делом проверяют самых близких: мужа, если убита жена, и жену, если муж. Следуя этой логике, в случае ограбления бабы Дуси первым подозреваемым должен быть ее внук. Во-вторых, при расследовании преступлений сыщики всегда устанавливают того, кому это выгодно. Семен давно уговаривал бабку продать шишак. Недавно ему понадобились деньги, чтобы отправить старуху на дорогостоящее лечение, и он эти деньги где-то взял – я не забыла о случайно подслушанном разговоре соседей! Я, правда, подумала, что речь шла о деньгах, которые Буряковы выручат за продажу Лизке и Митяю части своего участка… Я позвонила подруге и спросила: – Лиза, сколько просит за землю Семен Буряков? – Да копейки! – обрадовалась подруга. – Не поверишь, за три сотки – двести тысяч! – Всего? – Ну, Семен же с Митяем лучшие друзья, потому и такая гуманитарная цена. А ты почему спрашиваешь? – Потом расскажу, я сейчас в автобусе, мне неудобно говорить. – Я положила трубку. Цифры не сходились: если за землю Буряковым причитается только двести тысяч, откуда триста на лечение бабушки? Вряд ли Семен мог добавить из своих накоплений, на селе сто тысяч – огромные деньги… «А вот если он втихаря загнал коллекционеру шишак, – подсказал мой внутренний голос, – тогда все сходится». – Шишак стоит гораздо дороже, чем триста тысяч, – машинально возразила я. «Угу, потому и не жалко три сотни „косых“ на лечение единственной родственницы потратить», – поддакнул внутренний умник. Вернувшись домой, я первым делом накормила кота, а потом пошла снимать белье с веревок на заднем дворе. В городе дождь шел уже давно, а до деревни только добрался и был еще редким, но вполне мог превратиться в серьезный ливень. Я снимала просохшие вещи с веревок и складывала их в сухой таз, а прищепки цепляла на шнурок, висящий у меня на шее – постепенно получалось оригинальное разноцветное ожерелье. Вид оно мне придавало гавайский, веселенький, но настроение мое аксессуару не соответствовало. Мрачно, с откровенным подозрением и сомнением, я взирала на расположенный прямо по курсу сарай, в котором с противным скрипом и скрежетом возился хозяйственный Семен Буряков. Смотрела я на этот частный музей сельского быта и размышляла: что, если я ошибаюсь и банкир еще не пополнил свою коллекцию шишаком бабы Дуси? Может, он похитителю пока только задаток успел вручить – например, триста тысяч? Но где же тогда шишак? Определенно не в доме у соседей, думала я, шагая с полным тазом к своему собственному жилищу. Баба Дуся практически не покидает родные стены, так что захоронку в доме она могла бы найти, а вот где-то во дворе… Я оглянулась и опять уперлась взглядом в сарай. И еще не успела додумать мысль, как услышала пронзительный крик.