– Сеньора, я решился на этот поступок – согласен, несколько опрометчивый, – чтобы воодушевить моих людей. Знаете, сухопутные солдаты говорят: «Нас послали в бой», а моряки: «Нас повели». Как же я мог послать их на смерть, а самому отсиживаться под броней? – Но все равно это так… безрассудно! – Камилла одарила собеседника таким простодушным и восхищенным взглядом, что у Греве в душе невольно шевельнулось нечто злобное, черное, шипастое: «Может, не стоило вытаскивать этого клоуна из воды?» Адмирал его реакции не заметил. – Настоящий офицер нашего флота не мог поступить иначе! – с пафосом заявил он. – И если бы все остальные так же исполняли свой долг, поверьте, сеньора, это мой корабль тащил бы сейчас на буксире чилийский флагман! Но, увы, судьба оказалась к нам несправедлива… – Я уверена, все еще переменится, сеньор адмирал… – Камилла как бы невзначай положила ладонь на запястье Грау. – Не сомневаюсь, пройдет совсем немного времени, и мы будем чествовать вас как победителя! Адмирал расцвел. Он накрыл руку женщины своей волосатой лапищей и слегка пожал. «Убью… – отрешенно подумал барон. – Вот сойдем на берег – вызову на дуэль и пристрелю как собаку. Ишь чего удумал, курва перуанская, ухлестывать за женой своего спасителя!..» – Но что это мы все обо мне да обо мне? – продолжал разливаться адмирал. – Вот вы с вашим супругом откуда родом? – Как – откуда? – Камилла состроила удивленную улыбку. Высвобождать пальцы из адмиральского плена она даже не подумала. – Я – подданная короля Бельгии Леопольда Второго, а мой муж… – Только не говорите мне сеньора, что он тоже бельгиец! Я достаточно имел дела с европейцами и научился разбираться в акцентах и манере речи. Готов голову дать на отсечение, что ваш супруг родом из Германии или Швеции. Скажете, нет? «А ведь почти угадал, харя твоя адмиральская…» – неохотно признал Греве. Его родная Курляндская губерния действительно располагалась между Пруссией и Швецией – разумеется, если смотреть из Южной Америки. – Прошу великодушно извинить меня, ваше превосходительство… – Барон решительно перебил адмиральские излияния. – С вашего позволения, о моей родословной мы поговорим в другой раз. А сейчас нам лучше покинуть палубу – «Мьютайн» постепенно сокращает дистанцию, до него уже меньше полутора кабельтовых. Как бы вас в самом деле не узнали… И, кстати, я хотел бы обсудить с вами еще одно дело. – Что такое? – осведомился Грау, шагая вслед за бароном к трапу. Адмирал был недоволен тем, что пришлось выпустить ручку очаровательной Камиллы. – Видите ли, в плену оказался один офицер, мой соотечественник. Во время атаки на гавань Антофагасты он был на одной из торпедер, а когда та поломалась и лишилась хода, приказал ее взорвать. Его и уцелевших матросов выловила из воды шлюпка с «Бланко Энкалада». О пленении Сережи Греве узнал от коммодора Ривероса – чилиец не удержался от того, чтобы похвастаться успехом. Грау от неожиданности споткнулся на трапе. – Постойте, дорогой барон, я, кажется, знаю, о ком идет речь. Это же сеньор Серхио, он командовал «Алаи»… Значит, вы тоже русский? – Все верно, ваше превосходительство. Я, как и старший лейтенант Казанков, подданный Российской империи. До отставки по ранению служил в русском флоте. – Это многое проясняет, – кивнул Грау. – И теперь вы, вероятно, хотите выручить вашего друга из плена? – Есть такая мысль, – не стал спорить барон. – Но, простите, мы, кажется, пропустили время обеда? Словно в подтверждение его слов на мостике зазвякала рында. – Вот видите, уже пять склянок. Моя жена… – тут он мстительно ухмыльнулся, – …баронесса просит передать вам ее извинения. Она почувствовала себя дурно и отобедает одна, в своей каюте. Для нас же накрыли стол в пассажирском салоне, там мы сможем побеседовать без помех. – И посторонился, пропуская адмирала вперед. О своем чудесном спасении из кипящего котла, в который превратилась в ту роковую ночь гавань Антофагасты, у Сережи Казанкова остались лишь смутные воспоминания. Вот чьи-то руки вытаскивают его из воды и опускают на дно шлюпки; вот разжимают стиснутые в судороге зубы и вливают в рот что-то крепчайшее, обжигающее гортань, и он долго, взахлеб кашляет. Вот расспрашивают по-испански, но суть вопросов ускользает, и он снова проваливается в пучину беспамятства… По-настоящему Сережа очнулся в тесной клетушке, которую, осмотревшись, опознал как карцер на военном корабле. Все признаки были налицо: отсутствие окон, откидные, на цепях, койки, на одну из которых брошено шерстяное одеяло. На полу – кувшин с водой и кружка, дверь с высоким порожком-комингсом окована листовым железом и украшена зарешеченным окошком. И главное: легкое покачивание пола – нет, палубы! – под ногами и шум волн за переборкой. Значит, он в плену. И держат его в одиночной камере – видимо, других офицеров чилийцам выловить из воды не удалось. Что ж, в этом имеются свои преимущества: есть время обдумать свое незавидное положение… Ситуация прояснилась довольно скоро. Засов на двери лязгнул, и на пороге возник чилийский унтер-офицер в сопровождении вооруженного карабином матроса. Пленнику предложили – вежливо, видимо, из уважения к офицерской форме – следовать за конвоирами. После недолгого путешествия по узким подпалубным переходам Сережа оказался в просторной каюте, обстановка которой, и в особенности распахнутая дверь, выводящая на кормовой балкон, напомнила ему адмиральский салон броненосного фрегата «Герцог Эдинбургский», на борту которого ему не раз случилось бывать во время американского похода эскадры Бутакова. Хозяин каюты, Гальварино Риверос Карденас, командующий чилийской эскадрой, оживился, узнав, что перед ним один из тех русских моряков, которые привели перуанцам подмогу. Скрывать очевидное смысла не имело. Сережа подтвердил что он – старший лейтенант Российского императорского флота в отставке, в настоящий момент состоящий на перуанской службе. На вопросы, касающиеся как прибывших из Северо-Американских Соединенных Штатов кораблей, так и планов перуанских военных, отвечать решительно отказался. Впрочем, Риверос особо и не настаивал. – Мы, чилийцы, – культурная нация и понимаем, что такое законы чести, – заявил командор с таким пафосом, что Сережа едва сдержал усмешку. Хотелось спросить этого напыщенного индюка, как соотносится цивилизованность его соотечественников с кровавой резней, которую они учинили индейцам племени мапуче, о которой много писали газеты в Кальяо? Но сдержался: во-первых, перуанцы, чью форму он носит, тоже далеко не образчики гуманизма, во-вторых… потом. Сейчас не время. – Ваша атака нанесла броненосцу довольно серьезные повреждения, – продолжал командор. – Но перуанский флот дорого за это заплатил и теперь не способен к активным действиям. Поэтому я решил вернуть «Бланко Энкалада» в Вальпараисо для ремонта. Вы отправитесь вместе с ним. Что ж, Вальпараисо так Вальпараисо. Сережа спросил только о судьбе других членов команды «Алаи», и командор охотно ему ответил: – Ваши люди также содержатся на «Бланко Энкалада», их жизни ничто не угрожает. По прибытии в Вальпараисо все они будут заключены в крепость как военнопленные до окончания боевых действий, как того требуют законы войны. По пути обратно (уже не в карцер, а в отведенную ему каюту) Сережа лихорадочно пытался припомнить: что такого важного он слышал о крепости в Вальпараисо? Было ведь, и совсем недавно… Озарение пришло, когда за ним захлопнулась дверь. Ну конечно! Адъютант, с которым он познакомился на совещании у Грау! Родриго Гальвес, кажется? В разговоре с Сережей лейтенант упомянул, будто его старший брат состоит на чилийской военной службе, и не кем-нибудь, а комендантом той самой крепости, в которую Сережу, судя по всему, вскорости и определят. Молодой человек приободрился. Если он ничего не напутал, тогда, возможно, это шанс. Правда, как его использовать, пока неясно, но время есть. Он наверняка что-нибудь придумает. Ноябрь 1879 г. Чили. Вальпараисо. Где-то в порту – Ты еще смеешь мне лгать, ничтожный ублюдок?! От удара в челюсть Мануэль отлетел в угол комнаты – отлетел, свалился кулем тряпья и замер. Характер у англичанина был тяжелый, а рука крепкая. Может и до смерти забить, верно говорил тот однорукий барон… – Чего разлегся? Встать, грязная скотина! Аргентинец завозился, поднимаясь на колени. Новый пинок в бок, предназначенный добавить избиваемому энтузиазма. – Хватит уже там копаться, La mierda del toro! «Сам ты бычье дерьмо…» – хотел огрызнуться Мануэль. Но вовремя прикусил язык – ребра свои, не казенные… Англичанин вызвал его на встречу в знакомый припортовый кабачок. Предложил пойти за ним в некое укромное место для важного разговора. Мануэль сразу заподозрил неладное, но отказаться не решился и последовал за нанимателем. Бертон не обманул. Важный разговор состоялся – начался он с обвинения в предательстве и продолжился жестоким избиением, сопротивляться которому аргентинец даже не пытался. Себе дороже. – Ты рассказал русским обо мне? – Сеньор, клянусь плащом Девы Марии Гваделупской, я не хотел! Меня схватили, когда я шел на встречу со своим человеком, затащили на пароход и стали жестоко избивать. Я был вынужден… Удар в лицо – страшный, ослепляющий. Рот наполнился кровью и осколками зубов. «…Ну, сabron[17], ты мне за это ответишь… потом…» – Это они приказали не сообщать мне, что «Луиза-Мария» собирается покинуть порт? – Sí, сеньор! Они угрожали, что убьют меня, если ослушаюсь… – Что ты несешь, baboso? Как бы они могли тебя убить, если их уже не было в городе? – Нет, сеньор, я не совсем болван! Я хотел пойти к вам и во всем признаться, но подумал: а вдруг они оставили в Вальпараисо своих головорезов? Вы не видели их, сеньор, такие способны на любые зверства… Он сжался в ожидании нового удара, однако его не последовало. – И что, они действительно кого-то оставили? – Sí, сеньор, но не сразу. Их люди высадились на берег недалеко от города на рыбацком баркасе, сразу после того как «Луиза-Мария» покинула порт. Мой человек навел справки и нашел тех, кто видел, как они подходили к берегу. И даже того, кто продал им этот баркас! – И много их было? – Я точно не знаю, но судя по размерам баркаса, около дюжины. Больше там не поместится. – Ладно… – Бертон на несколько секунд задумался. – Мне следовало бы прикончить тебя за предательство, но я, пожалуй, повременю. Подберешь полтора десятка головорезов, таких, чтобы могли справиться с кем угодно. Затаись вместе с ними где-нибудь в городе и жди, когда понадобишься. Все ясно? – Конечно, сеньор! – обрадовался Мануэль. – Мы должны будем их перерезать? – Придет время – узнаешь. Оружием я вас снабжу. Чернявый с готовностью закивал. Кажется, сейчас его убивать не будут. – Вот тебе сорок… нет, тридцать песо, и vete al infernо![18] И не вздумай снова меня подвести или хотя бы по мелочи соврать! Кишки на шею намотаю! Мануэль ловко сгреб со стола звякнувшие монеты и шмыгнул за дверь. Он не верил своей удаче – живой! А выбитые зубы… Что ж, при его профессии это сущие пустяки. Иисус свидетель, он еще посчитается с этим англичанином! Никто еще не смел так обходиться с Мануэлем Парреро!..