Ночь – непроглядная, угольно-черная ночь Южного полушария – озарилась огненными языками. Причудливые изломанные отсветы заплясали на стенах каюты. – Что происходит, Шарль, дорогой? Мне страшно! Камилла сидела на постели, прижав к груди простыню – волосы растрепаны, голос испуганный. Барон вскочил, подтянул кальсоны и кинулся к иллюминатору. Взрывы сменились гулкой трескотней, словно рвались в печке револьверные патроны, брошенные туда малолетним проказником. Оранжево-дымный пузырь, набухающий за частоколом корабельных мачт, подсветился изнутри частыми вспышками. Барон отошел от иллюминатора и зашарил по полу в поисках одежды – вчера вечером они не удосужились аккуратно развесить ее по спинкам кресел… – Ну, что там происходит? На гавань напали? Да не молчи, что за ужасная манера!.. Похоже, отметил Греве про себя, дражайшая супруга постепенно приходит в себя. Вон, уже требует, возмущается… Он кое-как натянул брюки, приладил на культю протез, накинул на голое тело китель. Уже на пороге обернулся к жене: – Потерпи, Камилла, любовь моя, я скоро. И вот еще что… За иллюминатором разгоралось зарево, озаряя каюту тревожными ярко-оранжевыми сполохами. Барон невольно залюбовался супругой – в этом освещении она походила то ли на принцессу, застигнутую врасплох в осажденном замке, то ли на ведьму, с удобствами устроившуюся на разложенном для нее костре. …Фу ты, и придет же такое в голову… – Сейчас же одевайся и выходи на палубу, горничную свою тоже прихвати. И пошарь под постелью, там пробковые пояса, спасательные, возьми и для себя, и для нее. Мало ли что… Вернулся он действительно быстро. Камилла еще стояла посреди каюты, и горничная-мулатка зашнуровывала на ней какую-то деталь туалета. На ворвавшегося в каюту барона девушка взглянула затравленным зверьком – глаза ее были полны страха. Греве в три шага пересек каюту, схватил со столика графин с хересом, отхлебнул прямо из горлышка. Камилла при виде такой вульгарности поморщилась, но от комментариев предпочла воздержаться. – В общем так, душа моя… – Греве поставил графин на место и вытер губы рукавом кителя. – Взорвались военные грузы, которые англичане днем вывалили на пирс. Снаряды, винтовочные патроны, уж не знаю, что у них еще было… Сейчас там большой пожар, горят пакгаузы и пароход, который был ошвартован у стенки. Чилийцы носятся туда-сюда как ошпаренные, пожар, похоже, никто не тушит. Я велел подать разъездную гичку, хочу взглянуть поближе. Вот только приведу себя в порядок, нехорошо все же, неприлично… И он указал на волосатую грудь под кителем и босые ноги. – Зачем тебе туда ехать? – встревожилась баронесса. – Какое тебе дело до пожаров? Сами справятся, а не справятся – их дело! – Оно, конечно, так… – Барон нашарил под постелью башмаки. – И причина пожара, скорее всего, самая что ни на есть банальная: обычное разгильдяйство. Я днем проезжал мимо, когда возвращался из конторы портоуправления, видел, как караульные курят на посту. А ведь в ящиках могли быть снаряды, патроны, порох! – Ну и что? Тогда тем более нечего тебе там делать! Барон замялся. – Видишь ли, есть у меня подозрение: а если не так все просто? Уж не наш ли добрый друг Вениамин все это организовал? То-то он со своими морскими «пластунами» так рвался на берег… – А хоть бы и так? – Камилла состроила недоуменную гримаску. – Ты что, искать их там собираешься? Да если мсье Osteletsky и учинил все это безобразие, сейчас его в порту наверняка и след простыл. Спрятался где-нибудь и сидит тише воды ниже травы! Последнюю фразу она произнесла по-русски. Барон усмехнулся: самый лучший способ изучать язык – это в постели, и отнюдь не в одиночку. С некоторых пор на супружеском ложе они нет-нет да и переходили на язык родных осин. – Ты права, конечно, дорогая… А все же гляну, хотя бы издали. Вдруг да разгляжу что-нибудь занимательное? – Ты лучше нанеси с утра визит нашему другу, начальнику таможни. Он-то наверняка все расскажет. – Обязательно, – кивнул барон. – Кстати, расспрошу о Сереже Казанкове: здоров ли, не ранен, где его держат… Наверняка ведь знает, прохвост. – И не забудь навестить сеньора Грау, – посоветовала Камилла. Горничная закончила возиться со шнуровкой и теперь торопливо поправляла оборки. – Он наверняка с ума сходит, вообразил невесть что, когда услыхал эту канонаду… – Навещу, – ухмыльнулся Греве. – Вот выясню точно, что там у чилийцев повзрывалось, и сразу навещу. Пусть старик порадуется. Чили. Вальпараисо На следующий день В гостях у начальника таможни Греве провел часа три. Поскольку время позднего завтрака миновало, хозяин дома предложил перейти в патио, куда подадут кофе с сигарами, каковое предложение гость с готовностью принял. Ожидания не обманули барона. Начальник таможни долго и в подробностях рассказывал о ночном пожаре, описывал размеры ущерба (действительно весьма серьезного), возмущался преступной халатностью портовых служащих и охраны. На вопрос Греве, найдены ли виновные в ужасном происшествии, только скривился. – Какое там, дорогой барон! Грешат на часовых, неаккуратно обращавшихся с масляными фонарями. Но их теперь не спросишь, все до одного погибли при взрыве. Полевые пушки, винтовки, новейшие картечницы, снаряды и патроны – все в пыль! Спасибо, уцелела присланная из Англии новейшая торпедера – ее вечером спустили на воду и отогнали в противоположный конец акватории. Что? Русский офицер, попавший в плен в морском бою при Антофагасте? Как же, есть такой. Его заключили в крепость, как и прочих пленников. Но пусть гость не беспокоится: их содержат в приличных условиях, а офицеру даже носят блюда с кухни коменданта. Говорят, очень приятный молодой человек… Можно ли с ним познакомиться? Вообще-то это не положено – война, сами понимаете… Ах, ваш соотечественник? Тогда конечно. Не сомневаюсь, что для сеньора можно будет сделать исключение. Завтра я пришлю на ваше судно письмо к коменданту крепости, и он, конечно, не откажет в такой пустяковой просьбе… Распрощавшись с хозяином дома, Греве в сопровождении одного из двух «пластунов» направился обратно в порт. Барону не терпелось поделиться новостями с женой. Но не успели они выйти на эспланаду, тянущуюся вдоль берега от припортовых улочек до кварталов, где обитала богатая, «чистая» публика, как за спиной заухали тяжелые башмаки – кто-то догонял путников бегом. Барон обернулся, нащупывая пальцами правой руки рычажок на протезе. Его спутник потянул из-за пояса револьвер – и вдруг расплылся в улыбке. – Игнат? Ты, что ль? Какими судьбами? Греве пригляделся и облегченно выдохнул. Он тоже узнал преследователя. Конечно же, морской «пластун», как и его телохранитель. Одет в замызганную робу, на голове – бесформенная клеенчатая шляпа, за спиной – перетянутый куском просмоленного каната деревянный сундучок. Ни дать ни взять матрос в поисках подходящего судна. – Кондуктор Осадчий, я не ошибся? – Так точно, вашбродь, он самый и есть, – бодро отрапортовал пластун, сделав попытку вытянуться во фрунт. – У меня для вас депеша от господина старшего лейтенанта. Велено непременно дождаться ответа. – И протянул Греве сложенную в несколько раз бумажку. Барон быстро пробежал ее глазами. – Вот, значит, как… Выходит, ночная катавасия – это ваших рук дело? Физиономия унтера расплылась в довольной улыбке. – А то чьих же, вашбродие! Я сам и динамит раскладывал вместе с их благородием господином старшим лейтенантом и юнкером Лыковым – он у нас по бонбам и взрывам первейший дока. Слыхали, небось, как шандарахнуло? – Еще бы не услыхать! Я даже с койки свалился, так тряхануло… Что до ответа… Можешь подождать? – Могу, вашбродь! Тока чтоб недолго, а то мне еще возвращаться. – В полчаса уложусь. Сейчас мы вернемся на судно, я напишу ответ, а он, – Греве кивнул на спутника, – его тебе передаст. Осадчий поскреб корявыми пальцами затылок. – А может, не надо записку-то, а, вашбродь? Здешние городовые после взрыва словно ополоумели, хватают кого ни попадя! Меня трижды останавливали, в сундучке рылись, карманы вывернуть заставили и даже в рыло заехали – чисто драконы… Не вышло бы беды, вашбродь, записочка-то ваша, небось, не для чужих глаз? – А я так напишу, что никто не догадается. – Ну, ин ладно… Как прикажете. Подожду, вашбродь. Вернувшись в каюту, Греве отмахнулся от нетерпеливых вопросов супруги – «потом, любимая, все потом!» – извлек из бюро бумагу и перья, сел писать. Камилла, вытянув голову, заглянула мужу через плечо и была изрядно озадачена, видя, что тот составляет список блюд: заказ в таверну, славящуюся по всему Вальпараисо традиционной чилийской кухней. Закончив, барон подозвал горничную и погнал ее на камбуз за лимонным соком: «Смотри, пусть свежий выжмут, на твоих глазах чтоб!..» – Это тайнопись, дорогая, – объяснил он озадаченной супруге. – Заказ в таверну – это только для отвода глаз, а то, что будет написано между строк лимонным соком, никто не увидит, пока не нагреет бумагу. Можно писать и молоком, но вряд ли у нас на камбузе найдется свежее – жара-с… Думаю, чилийцы, даже если записка попадет к ним в руки, не додумаются до подобных изысков! – А о чем собираешься писать, не секрет? – Какие могут быть от тебя секреты? – улыбнулся барон. – Сообщу, что у нас все в порядке, что Сережка Казанков в плену, томится в крепости. И пора нам подумать, как будем его оттуда вытаскивать… Вернувшаяся горничная поставила на стол склянку с соком. Барон взял новое перо и стал заполнять междустрочные интервалы бледными, быстро истаивающими буквами. Закончив, помахал тайным посланием в воздухе. – Ну вот, осталось отправить письмо на берег, с моим… хм… нукером. Осадчий, небось, заждался. Да тут недалеко, за четверть часа обернется… И унтер Осадчий и барон напрасно прождали посланца – он не появился ни через четверть часа, ни через час, ни через два. Греве отрядил на берег боцмана с тремя матросами разыскивать пропажу, но те, прошарив допоздна по закоулкам порта и посетив несколько злачных мест, приняв при этом участие в трех потасовках, вернулись ни с чем. Чили. Вальпараисо Еще сутки спустя – Вот, сеньор, держите. – Мануэль протянул Бертону сложенный листок. Они сидели в знакомой таверне. По случаю сиесты народу здесь было немного, а те, кто был, молча потягивали дрянное чилийское пиво из глиняных кружек и помалкивали. – Мои ребята прогулялись за бельгийцем от самого пирса и в ближайшем переулке – чик! – И провел рукой по гортани в недвусмысленном жесте. – Ловок оказался, гаденыш. Прежде чем его завалили, успел загнать Хорхе под ребра эту железяку. – На столешницу лег, тяжко звякнув, длинный, слегка изогнутый кинжал. – А Хорхе, между прочим, лучше всех управлялся с навахой, таких мастеров в самой Мексике не сыскать! Бертон примерил клинок к руке, провел кончиком пальца по лезвию. – Оружие кавказских горцев, – вынес он заключение. – Отличный баланс, превосходная заточка. Редкая вещь, особенно в этих краях.