– И ты, конечно, решил проявить бережливость? – А кому еще ее проявлять? Оглянуться ведь не успеешь, попортят, растащат, разворуют… А ведь половина всего этого добра предназначена для расширения фактории «Пасифик Стим». Моей, между прочим, фактории! Остальное пойдет на строительство военного поста, только не британского, а нашего, российского. – Не торопишься, Гревочка? – Сережа иронически сощурился. – Пунта-Аренас, между прочим, считается чилийским владением. – Это ненадолго. Давеча я встретился с управляющим факторией – толковый дядька, мы с ним знакомы по прошлой стоянке в Пунта-Аренас, – так я ему намекнул, что грядут большие перемены. И посоветовал подумать о смене подданства. – И что он? – Задумался. – Ну, пусть. Если ты, Гревочка, и правда собрался тут обустраиваться, всякое лыко будет в строку, что английский управляющий, что английские же доски с цементом. Ну и пушки, конечно, куда ж без них по нынешним-то неспокойным временам… Сережа обвел взглядом стоящие в бухте суда. Два аргентинских парохода, французский пакетбот, совершающий, несмотря на войну, регулярные рейсы между Кальяо и Рио-де-Жанейро с заходом в Вальпараисо и Буэнос-Айрес, старенький колесный буксир, таможенная паровая шхуна под чилийским флагом… А дальше на зеркально-гладкой воде – черные утюги броненосных фрегатов. Их два, «Герцог Эдинбургский» и «Минин». «Клеопатра» же, поврежденная чилийским снарядом, задержалась в Вальпараисо для докового ремонта – побежденные не сумели отказать в этой любезности победителям. За ними рисуются элегантные силуэты «Скомороха» и «Луизы-Марии», сопровождавшей русскую эскадру. – А Веня сейчас где? При Бутакове, на флагмане? – Там. Он-то, в отличие от тебя, в отставку не подавал. Обсуждает с адмиралом какие-то секретные политические дела. Кажется, он упоминал, что эскадра пойдет отсюда прямиком в Буэнос-Айрес. – Так и есть. Предстоят переговоры между представителями Чили, Боливии и Перу, да и аргентинцы не прочь урвать с этого стола свой жирный кусок. Российский посланник, тайный советник Блудов, полагает, что наша эскадра на рейде Буэнос-Айреса придаст его посредничеству больший вес. – Это Андрей Дмитриевич, что ли? – оживился Греве. – Он, помнится, был посланником в Брюсселе, при дворе бельгийского короля Леопольда Второго, меня ему представили… – Ты, Гревочка, известное дело, вхож в высшие круги, – ухмыльнулся Сережа. – Не то что я, грешный: ни чина, ни звания, ни мундира. Хожу вот в партикулярном, как проходимец какой-то… И с отвращением оглядел свой сюртук, приобретенный во время недавней стоянки в Вальпараисо. – Ну-ну, не прибедняйся! – Барон покровительственно похлопал друга по плечу. – Прибудешь в Россию, там и производство в следующий чин, и крестик очистится, да и корабль свой дадут – ценз-то ты уже давно выплавал, и побольше иных-прочих! – Твоими бы устами, Карлуша… – буркнул Казанков и замолчал, на этот раз надолго. Барон поспешно спрятал усмешку. Задумался друг сердешный, крепко задумался. Оно и неудивительно: не гардемарин, пора устраивать как-то жизнь. – Ладно, довольно об этом. – Сережа тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. – Слушай, Гревочка, не пойти ли нам в салон, перекусить? И коньячку бы недурно, а то я что-то озяб на здешних сквозняках… И, пропустив вперед барона, вслед за ним направился к трапу. Февраль 1880 г. Где-то в Южной Атлантике Фрегату ее величества «Рэйли» досталось. Досталось так крепко, что остается удивляться: как он по-прежнему режет волны, что не разметало его обломки на сотни морских миль в этих недобрых к людям и кораблям водах? Сильнейший шторм, настигший британский отряд на подходах к Магелланову проливу, снес корабли далеко к зюйду. В попытках выгрести против девятибалльных порывов ветра и высоченных, с пятиэтажный дом, волн сожгли почти все запасы угля. На пятый день этого светопреставления не повезло «Мьютайну»: грот-мачта, не выдержав очередного шквала, затрещала и рухнула за борт, увлекая за собой паутину снастей, и, словно плавучим якорем, развернула судно лагом к накатывающимся валам. Шлюп повалился на борт, в пенных гребнях мелькнула медная обшивка днища. Все! Бертон рискнул выбраться из каюты, лишь когда «Рэйли» вошел в пролив между Огненной Землей и островом Эстадос. Фрегат выглядел как после жестокого боя: на месте мачты из палубы торчит жалкий обломок, шлюпки сорваны, матросы сутки напролет меняются у помп, но вода все прибывает, медленно, но верно. Котлы холодные – оставшуюся жалкую горстку угля кептен Трайон приберег на самый крайний случай, который, судя по его мрачной физиономии, уже не за горами. Четверо суток «Рэйли» отстаивался в безымянной бухте на острове Эстадос. Кое-как залатали течи, поправили рангоут, вместо потерянной фок-мачты поставили времянку из запасных стеньг, и кептен Трайон скомандовал взять курс на норд-вест, к Фолклендам. Спасибо свежему попутному ветру: четыре с половиной сотни миль «Рэйли» пробежал всего за трое суток – лишь для того, чтобы увидеть на мачтах судов, стоящих в гавани Порт-Стэнли, чужие флаги. Один – две горизонтальные небесного цвета полосы с «майским солнцем» на средней, белой. И другие, ненавистные: голубой наискось крест на белом поле. Бред? Галлюцинация? Видение? – Военные суда в гавани, сэр. Четыре вымпела: аргентинский корвет и три военных корабля под русскими флагами. Один – броненосец. – Не может быть! – прохрипел Бертон. Мир рушился на глазах. – Откуда? Пришли сюда из Кальяо?.. – Это другие корабли. – Трайон опустил бинокль. – Броненосец – бывший наш «Сьюперб», я хорошо его знаю. Кажется, русские переименовали его в «Олег»… Два других мне незнакомы, но, судя по всему, винтовые клиперы постройки конца шестидесятых. Должно быть, пришли с Балтики, пользуясь тем, что Королевский флот после фиаско на Бермудах сидит тише воды ниже травы и носа не смеет высунуть из Портсмута. Кептен сделал шаг назад, нащупывая в кармане рукоятку «пепербокса», – с некоторых пор он с ним не расставался. – Сюда нам путь заказан. Аргентинцы вместе с русскими – и, скорее всего, по их наущению – заняли Фолкленды. На север идти нельзя, в таком состоянии мы не доберемся не то что до Англии, но даже до Британской Гвианы. – Можно починиться в Бразилии, в Рио! – прохрипел Бертон. – Они не посмеют… – Еще как посмеют. Похоже, корабли под «Юнион Джеком» – нежеланные гости в портах Латинской Америки. – И что же нам делать? – Пойдем через Атлантику, к мысу Доброй Надежды. Риск, конечно, страшный, но ничего другого попросту не остается. – Делайте, что сможете, – кивнул Бертон. – Жгите в топках палубный настил, запасной рангоут, хоть стол из кают-компании! Эти проклятые русские меня не получат! «А ведь он помешался… – Трайон похолодел от внезапной догадки. – Как это называется у врачей-психиатров? Мания преследования? Конечно, так и есть: глаза пылают темным огнем, шрам на щеке налился кровью, вот-вот бросится, как есть, с голыми руками. А может, и с ножом. Помнится, в лондонских газетах писали, что этот тип не расстается с жутким восточным кинжалом, которым перерезал немало глоток…» Он шагнул назад и опустил руку в карман, нащупывая рукоятку «бульдога». – Вот что я вам скажу, мистер… – Трайон понизил голос так, чтобы не слышал стоящий на мостике вахтенный офицер. – У меня нет насчет вас никаких особых распоряжений, поэтому позволю себе дать добрый совет. Как только мы встанем на рейде Кейптауна, вам лучше по-тихому исчезнуть с моего фрегата. Обещаю в нужный момент отвернуться. Вы человек опытный, тертый, не пропадете. Сядете на первое попавшееся судно – и куда глаза глядят, лучше всего в Голландскую Ост-Индию или в Австралию. Поверьте, в старой доброй Англии вас не ждет ничего хорошего! Эпилог 26 февраля 1880 г. Аргентина. Буэнос-Айрес Экипаж протарахтел по брусчатке Авенида Нуэве-де-Хулио, поднимая жиденький шлейф красноватой пыли. Мостовые в Буэнос-Айресе содержали из рук вон плохо, а потому пыль была повсюду. Сухая, въедливая, она оседала на платье, забивалась в рот, заставляя пешеходов надрывно кашлять. – Прямо не столица большого государства, а какая-нибудь бессарабская дыра… – ворчал Остелецкий. Сережа встретил его возле дворца президента вечером, после заседания мирной конференции, и теперь они вместе направлялись к набережной, чтобы подышать свежим воздухом и полюбоваться на выстроившиеся вдоль фарватера Ла-Платы броненосцы. – Мирное соглашение не сегодня завтра будет подписано, – делился Вениамин последними новостями. – Согласно ему, Чили не только отказывается от претензий на территории в провинции Атакама, тех самых, где находятся залежи гуано, ставшие причиной этой войны, но и передает аргентинцам земли по берегам Магелланова пролива. – А эти-то здесь при чем? – удивился Сережа. – Аргентина вроде в войне не участвовала? – Кто откажется урвать жирный кусок при такой дележке? – усмехнулся Остелецкий. – Буэнос-Айрес и Сантьяго давно не могут поделить эти территории. Чилийцы и Пунта-Аренас возвели тишком, на спорных землях, просто поставив соседа перед фактом. Вот аргентинцы и торопятся воспользоваться тяжелым положением. Мимо протарахтела подвода, груженная бочками, поднимая особенно густые клубы пыли. Сережа поспешил прикрыть нос и рот платком. – Да, политика… – сказал он, когда угроза миновала. – А у нас-то в этой истории какой интерес? – А такой, Серж, что аргентинцы тут же сдали Пунта-Аренас вместе с прилегающими территориями в долгосрочную аренду России с целью устройства там угольной станции и торговой фактории, а также наилучшего навигационного обустройства этого водного пути, имеющего огромное значение для морской торговли. И сделано это далеко не просто так, а в обмен на поддержку в урегулировании казуса Мальвинских островов. – Это нынешние британские Фолкленды? Неужели аргентинцы решатся?.. – Уже решились. Правда, пока об этом ни-ни, газеты еще не в курсе. Англичанам сейчас не до этих клочков земли на краю света. У них мятеж в Южной Африке плюс тяжелая, кровопролитная война в Индии. И это не считая последствий прочих проигранных кампаний. Одна потеря Суэцкого канала чего стоит! Конечно, наши политики во главе с канцлером князем Горчаковым в стороне стоять не стали: из Кронштадта прислали на Фолкленды, Мальвины то есть, эскадру из трех вымпелов: броненосец «Олег», клиперы «Яхонт» и «Абрек», ну и твоя разлюбезная «Москва» в качестве судна снабжения. Цель – проследить за переходом власти, обеспечить эвакуацию подданных Британской империи, не допустив никаких безобразий. А в Порт-Стэнли постоянно будет находиться наш стационер. Экипаж свернул с пыльной Авенида Нуэве-де-Хулио на боковую зеленую улочку. Дышать сразу стало легче. – Послезавтра в Россию уходит «Скоморох» с дипломатической почтой, – продолжал Остелецкий. – Я тоже отправлю пакет с донесениями. – Рапорты о твоих подвигах в Вальпараисо? – А как же? Без крепкой бумаги ни одно дело нельзя считать хорошо соображенным. Сережа согласно наклонил голову. Что есть, то есть, российская бюрократия неистребима, как и душная пыль аргентинской столицы. – Кстати, о бумагах… – добавил Вениамин. – Тебя-то Бутаков как, пристроил? Ты ведь теперь снова на флоте? Сережа кивнул. Два дня назад русский посланник передал ему полученный из Петербурга высочайший указ о восстановлении на службе и присвоении очередного чина. Приложенное к документу письмо предписывало капитану второго ранга Казанкову прибыть в соответствующий департамент Морского министерства для получения нового назначения. А пока – поступить в распоряжение адмирала Бутакова. – Да вот, как раз на «Скоморох» старшим офицером, – ответил Сережа. – Их старший офицер подцепил какую-то местную лихорадку, сейчас отлеживается в больнице при католическом монастыре. Я его заменю. – Так, значит, и ты домой? – И я. Пора, сколько уж в России не был. Кстати, надо бы вернуться к литературным… э-э-э… упражнениям. Обещал ведь регулярно высылать с дороги корреспонденции в «Ниву» и уже который месяц манкирую. Федор Николаевич Берг – это главный редактор – наверное, недоволен. Нехорошо получилось, надо исправлять… – Да ты, Серж, у нас будущий граф Толстой… – Остелецкий постарался спрятать иронию в голосе. – Ну-ну, только не обижайся. Гревочка, помнится, очень хвалил твои дневники, надо бы и мне полистать. Признайся лучше: грустишь по прекрасной сеньорите Ачиве? Сережа не ответил. Взгляды, которые он бросал на воспитанницу баронессы, давно стали предметом подтрунивания Греве и Остелецкого. Но взглядами все и ограничивалось. Сережа, помня о свежей душевной ране, которую нанесла девушке потеря возлюбленного, так и не решился на попытку сближения и выдерживал приличествующую дистанцию до самого расставания в Пунта-Аренас. В результате он отправился с бутаковской эскадрой в Буэнос-Айрес, а предмет его воздыханий остался на борту «Луизы-Марии».