Спасением стали наши союзники, которые вновь бросились на своих врагов. Атака израненных, усталых, но злых и воинственных тунгусов на своих вековых врагов стала последней каплей: дауры побежали обратно к крепости. Наши кинулись вслед. На этот раз успели ворваться в крепость. По крайней мере, первый десяток заскочил, а с ним еще человек пятнадцать тунгусов. Дауры наседали. Один казак и человека три тунгусов упали, пробитые стрелами, но проход удержали, а после подоспели наши и началась свалка. Зажатые в небольшой цитадели, дауры метались, пытаясь вырваться из плотного кольца, падали, пораженные стрелами и пулями, рассеченные мечами и топорами. Похоже, что даурские владыки в этой части реки погибли все. Наконец оставшиеся живыми стали сдаваться. Сначала один, потом другой бросали оружие и садились на корточки, опустив голову. В какой-то момент я осознал, что махать саблей больше нет необходимости. Гуйгударова крепость пала. Глава 9. Путь в страну очан и другие события Все следующие дни мы приводили крепость в хоть сколько-нибудь божеский вид. Жить здесь, делать крепость своей никто не собирался. Хоть и была она посильнее крепости Албазы, которую все уже звали на русский лад Албазинской крепостью, но запах смерти, своей и чужой, слишком впитался в эти стены. Пересидеть еще ладно, а жить – увольте. Тунгусы собрали своих павших, мы – своих. Похоронили так, как принято. Дауров же, которых было множество, просто снесли в ров и там сожгли. Мерзкий запах горелых тел еще несколько дней висел над городом. Но оно лучше, чем трупный яд, который пошел бы от разлагающихся мертвецов. Да и союзные тунгусы торопили. По их поверьям, непогребенные враги после смерти превращаются в злых духов. Они воруют живых и пьют из них кровь. Оно, конечно, суеверия, но проверять мне не хотелось. В то же время произошло событие, важное и странное. Когда мы вышли из крепости, чтобы похоронить своих павших (к счастью, немногочисленных), показался отряд людей, по одежде сильно отличающихся от местных. Необычные шапки, узорные ткани рубах и кафтанов, высокие и статные лошади, явно дорогие брони. Кроме сабель были у них и ружья, сплошь фитильные. Один из них подъехал к нам. Безошибочно определил в Хабарове главного и начал что-то лепетать. Если даурский язык и речь тунгусов мы как-то понимали, то речь важного гостя не поняли совсем. Хабаров велел позвать пленника, который знал язык гостей. После некоторой заминки нашли и такого, благо пленников у нас было больше четырех сотен. С переводчиком-толмачом беседа пошла лучше. Тоже не совсем, поскольку русского языка толмач не знал, а мы на местном говорили не особенно, но всё лучше, чем ничего. Гость говорил небыстро, а толмач переводил. Суть была такова, что они – посланники от великого царя маньчжуров, или богдойцев, Шамшакана. Собственно, как я понял, сказано было «Сына Неба, Великого богдыхана Шуньчжи». Только разницы нет. Шамшакан так Шамшакан, даурам так проще говорить. Тогда Хабаров стал выяснять, почему те не участвовали в сражении. Объяснение иноземца было простое. Они только наблюдатели. Их царь запретил им участвовать в сражении. Он желает с русскими не сражаться, а торговать. Хабарову такой оборот очень понравился. Он сказал, что и русский царь (Великий государь всея Руси) тоже жаждет торговать с царем Шамшаканом. Ну и, как положено, одарил посланников. Кстати, в основном мехами и моими изделиями. Это было забавно, поскольку меха и так изначально предназначались маньчжурам, а моими изделиями мы их данников и побили. Но политика – удел Хабарова. Я туда не лез. Послушал, и ладно. Гости, долго кланяясь, пятились задом к своим коням, но, сев на них, скрылись почти мгновенно. Мы же вернулись к печальной церемонии. Честно говоря, отделались мы в тот раз малой кровью: десяток бойцов потеряли да с полсотни раненых. Конечно, жалко каждого. Но дауров полегло не меньше тысячи. Сколько их сгинуло от ран, даже предположить страшно. Да и союзники наши потеряли сотен пять. Спасали щиты, брони, выучка, оружие огнестрельное выручало. Но это здесь, а как дальше пойдет, сказать трудно. Добычу мы взяли изрядную. В хорошо сделанных куяках (бронях на монгольский манер) были теперь все. Обзавелись и саблями в придачу к привычным топорам. Тканей шелковых множество свертков, серебро, меха, хлебные запасы. Не хватало только пороха и свинца. Мы за битву едва не треть всего запаса израсходовали. Еще пара таких сражений – и останемся мы без огненного зелья. Щедро расплатились с союзниками. Казаки тоже щеголяли в шелковой одежде, звеня добытым серебром, хвастаясь саблями с искусной насечкой в богатых ножнах. Держать в городе множество пленных было не особенно разумно. Потому Хабаров отобрал из них самых родовитых и отправил их гонцами с приказом передать, что готов отпустить всех за выкуп. А если дадут шерть, то и за ясак. Уже через несколько дней стали подходить дауры с выкупом. Мехами платили редко, ссылаясь на то, что меха уже отдали богдойцам, как бы не тем самым, которых мы с честью отпустили. Зато платили серебром. Частью слитками, частью монетами с непонятной надписью, скорее всего китайскими. Немного везли и золото. Пленных воинов отпустили. В городе стало спокойнее. Поначалу я удивлялся, что взятых в плен женщин даже не пытались выкупить. Потом вспомнил, что в степной традиции (а в этом плане дауры были степняками монгольского корня) женщина – имущество, а выкупались люди, то есть воины. Казаки активно пользовались этим имуществом. Правда, не только утоляли самцовое естество, но пользовали их в качестве портних, прачек и для тому подобных женских дел. Впрочем, кто-то брал даурок и себе в жены. Других девок в Приамурье они не видели, а вернутся ли живыми, пока не знал никто. В городе Гуйгудара пробыли больше месяца. Отходили от битвы, залечивали раны, пополняли припасы. Хабаров отправлял отряды вниз по Амуру и по реке Зее, где, по словам пленных, жили дауры. Казаки занимались привычным делом: собирали ясак, приводили под шерть. Делали так, как могли. Где-то мирно, а где-то и совсем не мирно. К сентябрю Хабаров смог отправить караван с ясаком в Якутск. Кроме мехов, серебра и прочего отправил он письмо с просьбой прислать пороха, свинца и хлеба – того, в чем войско нуждалось. С караваном отправил своего ближнего человека, Третьяка Ермолаева. Я тоже отправил своего доверенного человека – Степана Смоляного. Ему было особое задание: объехать всех моих людей, оставленных на Лене и в Илиме, и сказать, что скоро их услуги понадобятся. Какие, я пока сам не знал. Но сеть стоит проверять и поддерживать в рабочем состоянии. Каждому человеку вез он небольшой подарок. Не столько для корысти, сколько с напоминанием: помним, уважаем. Сами же мы загрузились на корабли, частью еще якутские, частью построенные уже на месте, и продолжили путь по Амуру. В поход пошли менее четырех сотен бойцов. Часть Хабаров решил оставить в городке Албазине, а части повелел острог строить возле впадения в Амур реки Зеи, чтобы если что, можно было отсидеться. Пушки же и пищали взяли с собой. За Зеей улусы даурских князей пошли реже. Начиналась страна народа дючеров. Когда проплывали по Амуру близ Зеи, я чуть в воду не бросился. Это место я помнил более чем хорошо. В мое время здесь был город Благовещенск. До революции он был крупнейшим экономическим центром в Приамурье. Еще в мое время там стояли могучие здания торговых домов Чурина, Бабинцева, Касьянова, Кунста и Альберса. Напротив него высились дома китайского Хейхэ. Некогда Хэйхэ был маленькой рыбацкой деревушкой. Но за постсоветские годы вырос в настоящий город, куда наши частенько наведывались даже из Хабаровска: кто жене шубу купить подешевле, кто еще чем-то разжиться. Я ездил туда просто пожрать китайской еды. Ну нравится она мне. Пока же здесь стоял последний даурский улус, давший шерть русскому государю, да шумели нетронутые сосны. Дальше начинались улусы враждебного даурам, а теперь и нам, народа. Дючеров было меньше, чем дауров, но их сила была в другом. Они были ближайшей родней маньчжуров-богдойцев. Собственно, те маньчжуры, что не пошли в поход с их князем Нурхаци, и стали дючерами. Такое родство защищало их от дауров. Оно же позволило сделать своими данниками все остальные амурские народы: гольдов, гиляков, бираров и прочих. Кто-то, как бирары, просто бежали от реки. Теперь они жили в мелкосопочнике перед Становым хребтом. Другие народы покорились, платили дючерам дань. Сами дючеры часто служили в армии старших родичей в качестве вспомогательной силы. Об этом я знал не столько от языков или пленных, сколько из умных книжек XXI века. Идти на дючеров и избежать конфликта с маньчжурами, как мне казалось, невозможно. Но Хабаров считал иначе. Мы много говорили с ним перед походом. Вроде бы всё разумно. Ведь посланцы богдойского царя сами сказали, что тот приказал с русскими не воевать. Видимо, считал Хабаров, у тех своих проблем выше крыши. В чём-то он был прав. В тот период, насколько я помнил, в Китае началась замятня, которая длилась лет десять, а то и больше. Сначала восстали китайские князья, потом, кажется, воевали регенты после смерти старого богдыхана и воцарения мальчика Суанье, будущего великого императора Канси. Всё так. Взгляд маньчжуров устремлен на юг и восток. Но размеры их войска так велики, что выделить несколько тысяч воинов для похода в северные земли они вполне могли. Однако главным был Хабаров. А у него кроме добычи были и другие резоны. О них он и сказал. Это сегодня мы говорим о двойной морали, о лицемерной политике. В Сибири той поры до такого чуда еще не додумались. Принесшие шерть, кроме всего прочего, получали не только сомнительное право платить ясак в казну царя, но и вполне реальное право требовать защиты. Дауры теперь по большей части были нашими данниками. Потому требовать защиты от своих исконных врагов, дючеров, они имели право. И не только имели право, но требовали. В принципе, и дауры, и дючеры, как и все их данники, нам были глубоко параллельны. Хотелось просто создать безопасное пространство, где можно удобно устроиться. Но, вмешавшись в местную политику, в приамурские разборки, Хабаров, а вместе с ним и мы все, уже не могли действовать как угодно. Даже джокер не свободен от правил игры. И вот мы шли в новый поход, еще толком не закрепившись на прежних землях. Мне это жутко не нравилось. Но, как мне казалось, важнее быть вместе, чем отстаивать свою правду. Одна голова – хорошо, но две во время похода – хуже. Первые дни мы шли вдоль почти пустых берегов. Пару раз попадались брошенные стоянки и покинутые городки. Местные в бой не вступали, но и от переговоров уклонялись. Стоило нам набрести на живое стойбище или городок, направить суда к берегу, как жители бросались прочь, оставляя всё свое добро казакам. Получалось, что казна наша росла, а вот дальнейшая судьба оставалась неопределенной. Мне казалось разумным попробовать договориться с дючерами. Какой-нибудь пакт Молотова – Риббентропа с ними заключить. Типа вы наших не трогаете, а мы к вам не ходим. Пока закрепиться в низовьях Амура. А там, накопив силы, попробовать поиграть по другим правилам. Но я человек другого времени, да и задача у меня другая. Хочется живым остаться. Для Хабарова всё было проще. Есть противник – его нужно привести к покорности или уничтожить. Схваченные пленные ничего особого сообщить не могли. Сами они были не из дючеров, а больше из их данников. С ними Хабаров был вполне ласков, поскольку видел в них будущих союзников, как конных тунгусов-хамниганов в борьбе с даурами. Так и шли мы вниз по реке, которая становилась всё больше и больше. В месте, где с правой стороны в Амур впадала огромная река, которую местные называли Шингала, а мне привычнее было Сунгари, начались городки дючеров. В отличие от дауров срубы здесь были проще: скорее землянки с крышей, чем избы. Но городки вполне себе населенные, чуть не по сотне домов в каждом. Стены бревенчатые, вышка стоит сторожевая, тоже из дерева. К сожалению, и здесь политика была традиционной. Мы подплывали к городку, переговорщик в хорошей броне и со щитом подходил на лодке ближе к берегу, требуя от дючеров покорности и ясака. Взамен тем обещались защита от врагов и покровительство Великого государя всея Руси. Поскольку же врагов кроме нас у дючеров в тех местах особо не водилось, а покровительствовала им южная держава, то ответ был очевиден: в переговорщика летели стрелы. Тот возвращался, а к берегу уже двигались все восемь стругов. Давали залп из пушек и пищалей, после чего высаживались и «имали ясак погромно», что, по совершенно непонятным причинам, нам любви дючеров не добавляло. С каждым следующим городком, а таковых было множество, напряжение нарастало. Дючеры при виде нашей флотилии отходили от берега, но не исчезали, а шли следом. Через три дня пути, уже в октябре, мы покинули места дючерских улусов и вышли к их то ли данникам, то ли союзникам – очанам. В мои годы, то есть в том мире, что я покинул, здесь бы вилась дорога Хабаровск – Комсомольск с поворотом на город Амурск. Эх, как захотелось остановить машину, вылезти, размять ноги после многочасового сидения за рулем. Вздохнуть полной грудью и отправиться в придорожное кафе. Я не сноб. Устраивать перекус в таких кафе на трассе мне страшно нравится. Как правило, поставщиками здесь становятся совсем не гигантские ретейлы с их стандартно-замороженной продукцией, а местные люди мимо бухгалтерии. Потому и рыба там свежее, и пирожки с пылу с жару, даже папоротник-орляк они готовят как-то по-домашнему. Вспомнил кафе – опять потянуло на ностальгию. Вспомнились родители и почему-то Люда. Что за напасть? И главное, нашел время. Тут едва вырвались, да и не факт, что вырвались, от дючеров, а я сопли себе вытираю. Брр. В стране очанов Хабаров решил останавливаться на зимовку. В самом деле, понятно, что плыть дальше, когда по реке вот-вот пойдет ледяная шуга – не самая лучшая затея. Была и проблемка. Дючеры, как и дауры, пахали землю, сеяли хлеб, разводили всякие огородные дела, держали скота изрядно. А вот очаны были рыболовы и охотники, никакого другого хозяйства не вели. Разве только травки и коренья по тайге собирали. Всё же мы изрядно к северу забрались, здесь земля родит не особенно. Словом, пристали к берегу. Струги вытащили и на горку затянули. Стали на горке рубить острог. Даже не острог, а, скорее, зимовье. Нарубили крепких сосен, набили столбов, к столбам закрепили изгородь, ворота сладили, башню сторожевую поставили. Острожек небольшой, где-то метров тридцать или, как тогда говорили, полста шагов. Внутри амбар для припасов, избу для ясака, приказчикову избу поставили. Да и всё. Остальные селились за стенами. В принципе, мне это опять очень не нравилось. Похоже, что я превращаюсь в брюзгу. Стоит обратиться к штатному психологу. Ну, когда они появятся. Пока же всё было как-то совсем не по фэншуй. За такими домами нападающим прятаться – самое милое дело. Но рубить большой острог, с башнями и раскатами – тоже не очень веселое занятие. Тем более что Хабаров на второй же день отправил чуть не половину казаков малыми отрядами по местным улусам за ясаком. Чувствовал я себя капитаном Смоллеттом из мультика про остров сокровищ: мне всё не нравилось. Но принцип, что лучше плохая голова, чем две, спорящие друг с другом, решил не нарушать. На всякий случай я держал всех своих пушкарей, как сказал бы наш сержант в годы срочной службы, в состоянии повышенной боевой готовности. Пушки выкатил на пригорок, чтобы в любую сторону их сразу же направить, поблизости велел положить порох, ядра, картечь. Только двоих из десятка отпустил строить нам общую избу. Сам же только и делал, что смотрел, в порядке ли у моих мушкеты, сабли, топоры. Казаки только посмеивались, но недолго. Еще только заканчивали городить острожную стену, как на Амуре показались огромные лодки с людьми, явно не мирно настроенными, а из лесу выбежало множество людей. Вооружены они были кто чем. К счастью, мой психоз хоть частично передался остальным и даже Хабарову. Все, оставшиеся в еще недостроенном остроге, успели укрыться за стеной и зарядить ружья. Мои молодцы особенно отличились. Сразу успели выстрелить по подступающим к берегу лодкам. Еще немного, и те ушли бы под крутой бережок, и всё – мертвая зона. А так из трех лодок две изрядно проредили от избыточных пассажиров, а одну и вовсе к рыбкам отправили. Оставшиеся стали быстро грести на противоположный берег. Мы же успели еще и пушки перезарядить. Тем временем все оставшиеся казаки палили в наступающих противников. Те пытались укрыться в овражках, но выходило плохо. Уже изрядно павших было видно на поле. У нас тоже были раненые: не все безболезненно добрались до ограды. Ранения нетяжелые, но приятного мало. Погиб, пробитый стрелой, илимский казак Никифор Ермолаев. Жалко. Он был отменным стрелком, да и мужик невредный. Но дючеры или еще кто уже притормозили, а после того, как мы еще раз разрядили пушки, на этот раз в сторону леса, те просто побежали. Хабаров взял с собой семь десятков казаков и пошел на вылазку. Мы остались в крепости. Дючеров гнали до самого леса. Захватили десятка три пленных. После боя расспросили. Это были те самые дючеры, что шли за нами еще от реки Шингола. С ними их очанские данники. Всего, по словам пленных, тысяча человек. Честно сказать, думаю, что намного меньше. Побили мы в тот раз, наверное, сотни полторы. Остальные рассеялись. На следующий же день, когда наши еще не совсем отошли от схватки, к берегу причалила лодка. Сидящие в ней четыре мужика громко кричали на своем языке, всеми силами показывая, что идут с миром. Пустили их к острогу. Оказалось, посланцы от очанского князя Кечи. А в лодке – соболя и рыба для выкупа пленных. Хабаров вышел к посланцам. Дары принял. Велел вывести пленных. Сказал, что отпустит их, но князь Кечи должен дать шерть государю и принести ясак. Про ясак спорили долго, но, в конце концов, пришли к договору. Переговорщики с пленными отбыли, а мы вернулись к своим делам. Всю зиму прожили спокойно. Я уже начинал думать, что мои мрачные предчувствия связаны с чем-нибудь погодным или с тем, что почти весь поход я ограничивал себя в общении с прекрасным полом. Как-то спать с испуганными пленницами меня не прикалывало, а ничего другого не было. Если в Усть-Куте и Якутске что-то перепадало, то в походе – сплошной облом. Короче говоря, жили и поживали. Хабаров рассылал отряды для сбора ясака, искал выходы на местных инородцев, которые с дючерами сильно не дружили. Я развлекался на свой лад. С едой было не очень. Хлебных запасов оставалось всё меньше, как и крупы всякой. Туши закопченных свиней и барашков, что добыли у дючеров, мы уже подъели, на зверье местные леса были небогаты: всё же северное местечко. В основном питались рыбой. Вот я и соорудил шарабан. Не в том смысле что колымагу, а в смысле коптильню для рыбы. Сам ел, друзей угощал. Ели так, что за уши не оттянешь. И рыбка не абы какая – калужка, такая большая, большая осетрина. Из нее же готовил соленья на скорую руку, типа байкальского сугудая или нанайской талы. Всё разнообразие. Поблизости дикая черемша росла, папоротник. Тоже вещь. Короче говоря, заделался поваром. Популярность моя взлетела до небес: пожрать-то вкусно все любят. Впрочем, ни про кузню, ни про пушки я не забывал. Всё-таки вокруг нас хоть и замиренные, но совсем не дружественные племена. Хабаров был доволен: ясак и добыча выходили едва ли не больше, чем у дауров. Правда, в основном шли меха. Но меха – штука дорогая. Доволен он был и тем, что нашел улус народа бираров, врагов дючеров. Те приходили к острогу, долго говорили с помощью толмача с Хабаровым. Тот им тоже защиту обещал за шерть. Довольны были и люди: покойно, вольно. Землянки стали обустраивать. Не землянки, а полные хоромы выходили. И печи складывали, и очаги. Кто как мог. А вокруг… Река огромная, другой берег только темной ниточкой на горизонте. Близ острога снег на солнце искрится. Это вам не серая и темная европейская зима. Здесь, конечно, морознее, но и ярче, светлее. И всё же у меня на душе было неспокойно. Вроде бы всё хорошо, а не хорошо. Сны стали сниться опять странные. И причем одни и те же: скачет на наш острог конная орда, копья опустили, иные из ружей стреляют. А казаки к острогу никак не успевают. Падают, гибнут, криком исходят. А я всё никак пушку повернуть не могу. Как тормозит меня кто-то. Старик опять приснился. Стоит такой важный, как будто еще больше вырос. Смотрит на меня и говорит: «Пушки всегда готовыми держи. Беда идет». Не выдержал я. Долго говорили с Хабаровым, даже на повышенные тона перешли с посланиями к матушкам. Кое-как убедил его, чтобы всё время на сторожевой башне человек был, а один десяток был в остроге наготове с заряженными ружьями по паре на каждого. Хабаров решил, что коли мне блажь втемяшилась, то сам я и должен людей уговорить в карауле стоять. Эх, хорошо солдатским командирам: приказал – выполнили. А тут вольница казацкая. Не приказывать, а убеждать нужно, авторитетом давить. Авторитетом давить я пока только учусь. Потому просто рассказал казакам, что дючеры могут напасть в любой момент, а рядом богдойцы, которые тоже напасть могут. Про вещие сны рассказал. Хоть и не суеверный народ казаки, а, похоже, сумел я их убедить. Когда сам веришь, убедительно говорить просто. Стали хоть как-то беречься. А там и зима на убыль пошла. Не весна, март здесь еще совсем зимний, но всё морозы поменьше, день подлиннее. Случилось всё в конце марта, как раз под настоящую весну. Ранним утром, когда большая часть казаков еще спали, раздался крик дозорного на башне: «Братцы, вставайте! Враги!» Я, как обычно, ночевал с пушкарями. И как обычно, старался все свои боевые приблуды держать поблизости, на всякий пожарный. Лучше быть живым параноиком, чем мертвым дзеном. Почти мгновенно надел бронь, сапоги, схватил ружье, саблю и выскочил из избы. Тут же в косяк впилась стрела. Ох, матушки! Со стороны высокого берега к нам неслась та самая лава. Всё как во сне. Брони сверкают, кто-то из луков бьет, а кто-то и из пищалей, пики у многих. Возле домов в слободке уже лежало несколько тел, пробитых выстрелами. Кое-как растолкал пушкарей, и мы вместе побежали к острогу, прячась за стенами. Бежали все. Кто-то в брони, а иные и в одних рубахах, с полным непониманием происходящего. На наше счастье, в этот момент со стен выстрелили пищали. Потом еще раз. Конные, серьезно отличающиеся от толпы дючеров, которые штурмовали городок по осени, стали приостанавливаться.