За то время на струги загрузили ясак с поминками для воеводы, товары для Никифора Хабарова, подарки дьякам и прочие нужные штуки. Старшим пошел Артемий Петриловский, сын Никифора. С ним отправились Степан и три десятка казаков. Степану я вручил мешочек с монетами для моих людей и письма. Артемий вез семейную казну Хабаровых. Наконец все собрались и отправились. Шли по Зее быстрым путем, которым шел некогда злополучный Василий Поярков. До границы страны дауров мы шли в сопровождении еще четырех стругов с полутора сотнями казаков. Не то чтобы я чего-то сильно опасался: дауры по рекам не ходили. Но это была необходимая, как мне казалось, демонстрация силы. Как только попадались стойбище или городок, мы шли к берегу. Спрашивали о делах, требовали подтвердить шерть. Получали подарки, небольшие. Это не для богатства, но для понимания, кто в доме хозяин, чьи тут тапки. Конфликтов не было. Я приглашал князцев к себе в город на пир. Перед отъездом в Албазин отправил я гонцов с тем же предложением к хамниганам, солонам и бирарам – нашим союзникам. Пир назначили на начало осени. У зейского волока распрощались. Мы вернулись обратно, а отряд Артемия продолжил путь на Якутск. По возвращении в отличие от прошлого варианта истории я продолжил заниматься хозяйственными делами. Стена уже полностью опоясывала город. Настоящая, двойная, с земляной засыпкой. Хорошо бы ров, как в Гуйгударовой крепости. Но пока с этим не стал затеваться. Высота стены была четыре косых сажени – где-то пять человеческих ростов. Две башни смотрели в сторону Амура, две – в сторону Зеи, еще две – на лес. Всякую растительность на пару сотен шагов свели на нет. Вполне себе выходила крепость. Внутри крепости построили три бани, чтобы могли помыться казаки. И не черные, как тогда было принято, а с нормальными финскими примочками – каменкой, трубой. Построили и большой барак, если будут вновь прибывшие. Потом сами себе избы смастерят, а зиму пережить можно. Особо работой я старался народ не напрягать. Так, в охоточку. Тем более что и сам топора не чурался. Потому и стройка шла весело и споро. Вечерами долго сидели: кто в домах, кто у костров. Я старался за вечер, если не было какого-то форс-мажора, подойти к каждому костру, зайти в каждую избу. Где-то просто поздороваться, а где-то и чарку пропустить, с людьми поговорить. Если не мог сам, просил кого-то из ближних людей. Важно, чтобы люди чувствовали, что мы все за одного, все вместе. То, что я приказчик, а он казак – только названия разные, а дело у всех общее. Наверное, можно было бы и посильнее прогрессорствовать. Только вот нужно ли? Мысль, что так людям будет лучше, не особенно, на мой вкус, здравая. Лучше будет так, как привыкли. В самом деле, представьте: есть у вас старое кресло. Да, не очень оно презентабельное, промялось кое-где. Только промялось оно именно в тех местах, где твоему заду удобно. Новое – оно, конечно, лучше, важнее. Только уж очень оно неудобно. К нему еще привыкать нужно, себя ломать. А это уже и не жизнь, и не воля. Потому старался я привычный ход вещей поддерживать. В последнюю седмицу августа начали готовить пир. Перегоняли брагу в хлебное вино, ставили тесто для пирогов, коптили рыбу, доставали с ледника мясные запасы, ходили на охоту за свежаниной. На площади поставили навес, а под ним срубили столы и лавки. В первые, еще по-летнему теплые дни осени стали собираться данники и союзники. От хамниганов прибыл князец Армак со товарищи, от бираров – вождь Нюман, вроде бы так он представился. Были люди и от солонов. Прибыли и дауры. Прибыл главный на Зее князь Туранчи с тремя братьями-князьями, привезли они ясак за этот год – главным образом шкурки собольи и лисьи. На столах было всё, что могла дать тайга, к которой человеческие руки приложили. Поначалу долго дичились друг друга, потом вино расслабило. Стали свои тягучие песни петь. Наши не отставали. Потом стали приставать, чтобы я вышел с их богатырем тягаться. Делать мне больше нечего. И ведь не отстают. Последний аргумент уже изрядно пьяного брата Туранчи, по имени Толгу, был просто убийственный: «Ты почему драться не хочешь? Ты что, не даур?» «Ладно, – подумал я, тоже будучи далеко не трезвым. – Буду дауром, вам же хуже». Вышли мы в круг. Казаки тоже поддали, кричат, меня поддерживают. Даурский батыр Евлагой напротив стоит. Здоровый бугай. Ростом чуть пониже меня, но в плечах пошире. Что-то грозное на своем языке лопочет. Я так быстро их мову не понимаю. Потом ко мне подбежал, стал орать, себя в грудь стучать. Ну, думаю, он стучит – давай я тоже постучу. Аккуратненько так провел классическую двойку: левой по корпусу, а правой – в голову. Когда он согнулся, я коленкой добавил. Прилег Евлагой, лежит, ножкой дергает, юшку сплевывает. Гости притихли. Казаки, наоборот, кричат, радуются. Взял я ковш с водой, полил батыра, помог встать. Тот отдышался, потом говорит: «Ты настоящий батыр. Только скажи, почему ты меня не ругал?» Я не понял. Оказывается, у них положено сначала долго ругать противника и прославлять себя, а только потом – драться. И то, скорее, бороться. Да и шут с ними. Потом и другие пошли тягаться. Кто боролся, кто из луков стрелял. Словом, вышло то, что я и хотел. Мне не данники нужны, не союзники даже. Мечта была сделать из всех этих очень разных людей одно целое. Тогда мне маньчжуры с дючерами глубоко по барабану. Пировали три дня. У нормальных людей праздник, а у меня – работа. Чтобы угощения хватило до самого не могу, чтобы гости не перессорились, чтобы всем было весело. Словом, если родственных чувств пока не было, то отчуждение дало изрядную трещину. Договорились, что на следующее лето приедут молодые казаки не только ясак собирать, а еще и сватать тунгусских и даурских красавиц. Перед отъездом долго говорил с бирарами. Из моих союзников они от меня дальше всего. А враги их, дючеры, рядышком. Они просили пойти войной на дючеров. Когда-нибудь мне придется это сделать. Но сейчас это мне совсем не нужно. Предложил им переселиться на Зею или на Амур. Здесь обещал полную защиту. Пока же подарил им сотню самострелов с болтами. Конечно, не огнестрел, но штука эффективная. Благодарили, обещали подумать. Но чувствовалось, что ждали другого. Ну, извините, чем могу. После отъезда гостей и приведения города в довоенное состояние, начали войсковую учебу. Только не все. Две с половиной сотни казаков, стрелки и заряжающие-копейщики оставались нашей главной ударной силой. Для них обновляли щиты, делали новые пики. Буде прибудут еще казаки, они в этот кулак и вольются. А вот третья сотня предполагалась особая. В большом сражении могла она и в общий строй встать. Но готовил я их для другого. В эту сотню отбирали самых крепких и молодых ребят, в должной мере безбашенных. Ядром сотни стали два десятка, которыми командовал Макар, и мои гренадеры. Это был отряд для спецопераций. Они учились тихо красться, снимать часовых, взрывать, поджигать. Тут я и сам особо им помочь не мог. Но, как ни странно, дело вышло. Охотники учили тихо подкрадываться. Старожилы отряда разведчиков показывали, как быстрее всего успокоить часового. Я показывал технику работы с порохом, запалом, фитилем и прочим. Велись и работы по совершенствованию артиллерии. С Климом мы развернули кузницу, точнее даже, кузнечный цех. Дауры и до прихода русских понемногу плавили руду. Появление дружественных дауров позволило узнать места выхода руды. Возле наковален и горнов поставили немного усовершенствованную плавильню с использованием огнеупорных материалов. Позже, после долгих опытов, удалось получить не что-нибудь, а вполне приличную сталь. Конечно, это не технология англичанина Бенджамина Гентсмана. Скорее уж плагиат у древних индусов и персов. Но материал рабочий, а мне большего и не надо. В отличие от чугуна, который дауры использовали для своих сельскохозяйственных изделий и доспехов, сталь не столь прочна, зато более крепка на разрыв, более упруга. Главное, сталь можно ковать, делать из нее штамповки. Но для штамповки требуется пресс. Честно говоря, я хреновый инженер. Можно сказать, никакой. Иного варианта, кроме водяного двигателя, мне в голову не пришло. Пришлось ставить мастерскую на реке. Не очень здорово вышло. Защитить мастерские будет непросто. Только внутри города ни тигли, ни пресс не поставишь. Зато за осень и зиму мы успели наделать больше двухсот кирас – сплошных броней на манер гвардии эпохи Кромвеля, гораздо лучше защищающих, чем отдельные пластинки, нашитые на одежду. С полусотни шагов кираса легко выдерживала удар стрелы. Наделали и самых простых шлемов, вроде западноевропейских шапелей. Тоже не гарантия, но какая-то иллюзия оной. С плотным стеганым подшлемником от стрелы, а порой и от пули, он защищал. Казакам новая бронь пришлась по душе. Особенно нравилось молодым, что в начищенной кирасе можно свою физиономию увидеть. В кузнецы, кроме меня с Климом, пришлось зачислить еще восемь человек: уж больно работы было много. Ведь надо было и обещанный для крестьян инструмент делать. А весна подходила всё ближе, а с ней и новый поход. Глава 2. Вниз по Амуру и другие события Как же мне не хотелось идти в этот поход. Вот угадайте, кто хороший хозяин? Я хороший хозяин. И всё у меня в хозяйстве отлично. Город, который мы уже перекрестили в Благовещенск, растет и строится. К октябрю вернулись посланные казаки. Воевода был не особо счастлив фактом моего назначения из столицы, но сказал, что лишних гулящих людей держать не будет. Пусть-де идут в даурскую землю. Выдал он, хоть и не полностью, порох. Ясаку и поминкам явно обрадовался, хотя и требовал их увеличить. Перебьется. Уговорил Артемий и родителя продолжить торговлю с нами, стать своего рода торговым представителем Приамурья в Якутске, да и в России. В качестве первой сделки на выданные мною соболя и серебро переправил он вдвое больше порохового зелья, чем воевода, а еще изрядно свинца для литья пуль. Переговорили и с моими людьми. Захватили посланцы с собой четыре семьи, всего шестнадцать человек обоего пола, желающие осесть на вольной земле. Этих поселили пока в городе: в зиму не построишься. А вот по весне вспашут они землю, выстроят дома и заложат новую слободу. Уже под зиму стали прибывать вольные казаки и подказачники, желающие войти в мое войско. Пока прибыло около сотни, но многие просто побоялись ехать в зиму. Весной собиралось еще столько же. Прибывших тоже селили в городе, благо загодя построили жилье. С казаками прибывал и пашенный народ, семей пятнадцать, не меньше. Считай, в Благовещенском городке теперь почти семь сотен жителей. Побольше, чем в Илиме. Торг тоже образовался, как раз на пустыре перед стеной. Приезжали местные люди, предлагали меха и рыбу. Прибывали и охотники из Илимского воеводства, даже русские купцы доходили, хотя и немного. Появлялись и торговцы с другого берега. Тут я даже не знал, как поступить. С одной стороны, это потенциальные лазутчики и шпионы. С другой – платили они щедро, а товар привозили такой, что у наших глаза разбегались: невиданной расцветки ткани, драгоценные специи, высушенный чайный лист, который нашим пришелся весьма даже по душе. Решил, что коли собираюсь я с ними дружить, то стоит торговый люд пускать. Правда, пригляд за ними выставил, чтобы не шарились, где не надо. И не только Благовещенск рос. Вокруг Албазина уже были три немаленькие деревни, где жили вперемешку и русские крестьяне, и тунгусские родичи. Русские учили землю пахать, плотничать, знакомили со всякими огородными премудростями. Местные помогали в охоте, рыбной ловле, да и заготовке рыбы. Кстати, нашли мы и здесь соляные источники, тоже стали соль выпаривать. И дауры, и тунгусы, да и богдойцы соль покупали очень охотно. Еще не страна, но уже и не брошенный на произвол отряд казаков. Укреплялся и Кумарский острог. Он запирал самую удобную, как сказали дауры, сухопутную дорогу к маньчжурам. Строили там крепкие стены, раскаты для пушек, дома для гарнизона. Здесь постоянно дежурили уже два десятка казаков. Жили по две седмицы, потом возвращались в Благовещенск, а в острог выезжали следующие вахтовики. До самой весны только дважды пришлось поднимать отряды. Оба раза потому, что дауры решили друг с дружкой повоевать, а мне оно было совсем не интересно. Пришлось мирить. Они не особо обрадовались, но возню прекратили. Даже детей какие-то важные родовичи поженили. Оно и правильно: жениться всяко разно лучше, чем воевать. Дружки мои стали настоящими начальниками. Да и не дружки они. В 1990-е годы слово «брат» как-то принизилось, опошлилось, превратилось в «браток». А ведь кто для мужика ближе, чем брат? Вот их я братьями и ощущал. Разными – иногда бедовыми, иногда хитроватыми, но именно братьями. Они и стали моей главной опорой. Артемий отвечал за торговлю, Клим – за кузню, Трофим – за стрелковые сотни, Тимофей – за конников, Макар – за спецназ. Свои люди сидели на строительстве судов, острогов, на сборе ясака. Нашлось дело даже для никанца Гришки. Он стал при мне типа секретарем с функцией переводчика, ведал всеми запасами, складами. Словом, важный человек. Только артиллерию, мои шесть пушек, я держал при себе. Следил, чтобы ядер хватало, картечи было достаточно, цепные ядра были. Всё же пушки – хороший аргумент. И куда от такой благости уезжать? А надо. Память, собака, у меня хорошая. Помню я, что в это самое время в устье Сунгари умный воевода Шархода строит речной флот. А вот это мне было совсем не нужно. Пока у нас на воде полное преимущество, и это меня очень устраивает. В таких условиях кроме как через кумарский проход ко мне дорогим богдойским партнерам и не попасть. Но и дела прерывать не хочу: так до нормальной жизни никогда не дотянешь. Решил я, что Артемий в этот раз останется старшим. Хоть и молод, а умен, грамотен. Да и то, что он племянник Хабарова, для казаков много значит. При нём оставались и другие ближние люди. Наказ ему был строгий и, как мне казалось, ясный. Прибывающих казаков распределять по сотням, учить строю и совместным действиям. Крестьян селить в удобных местах под защитой острогов, собирать ясак, желательно без боя. Если придут бирары, поселить их у реки, чтобы и рыбу могли ловить, и охотиться. Оставлял я ему две сотни казаков в Благовещенской крепости и полсотни в Албазине. Оставлял и три пушки с пушкарями. С собой взял Макара с его сотней и две сотни казаков. На шести стругах, с тремя пушками и кучей гранат мы и отправились. * * * Опять поход. Кузнецу все неймется. Диковинно так. Был обычный казак, друг с младых лет, Онуфрий. Отца его помню, тоже здоровый был мужик. А тут всё как перевернулось. Вроде бы и друг, Онуша, а вроде уже и приказной, даже не десятник. Ох, дела мои тяжкие. И как всегда: только жизнь пожить захочешь, так сразу и поход. А жить сейчас хочется. С малолетства я всё девчонок чурался, потом тоже как-то не с руки оно было: чудные они. Уж друзья поженились, только мы с Онушей и живем бобылями. Ну он-то ладно, в люди выбился. А я-то чего? И тут – как свет ясный. Пришли на Амур переселенцы, крестьяне пашенные. Ну, люди как люди. А там, смотрю, девка. И такая, скажу, ладная, как колобок румяный. Волосы, как солнышко весеннее. Смотрит так, уж не знаю как. Я ей и говорю: «Кто такая будешь?» А она мне: «Глаша я, крестьянина Власа дочь». Так и познакомились. Я потом часто стал к ним ходить. Тут у нас одна баба пряники печет. Так я, как пойду, пряники ей покупаю. Гуляем с ней, коли батя ее куда не пошлет работать. А коли у меня службы нет, так я ей и помогаю. Потом и вовсе погуляем по полю до вечера, там станем под сосну или за кусточком и давай целоваться. Макар мечтательно посмотрел в небо. Думал, что вот-вот и сватов к ее отцу отошлю. А что? Я тоже не последний человек. Приказчику друг и ближник. По чину ежели считать, то и пятидесятник. Как за такого орла не отдать дочь? Эх, судьба-злодейка. Опять поход. Надо идти готовиться. А так хорошо было бы к милой. И всё Кузнец. Куда бежит, чего торопится? * * * Идея моя была не столько воинская, сколько диверсионная. Туда идем максимально быстро, благо вниз по течению. Насколько я помнил из истории, плотбище у Шарходы было в полудне пути вверх по Сунгари, в смысле по Шинголе-реке. Вот плотбище вместе с кораблями мы и грохнем. А уже на пути обратно дючеров попровоцируем, если масть ляжет. Он же в прошлой истории собирался их переселить внутрь империи, чтобы русские с голоду без данников померли? Пусть переселяет, нет проблем. А мне пустую землю проще будет русскими крестьянами заселить да здешними мирными народами. Шли быстро. Ветер в спину, парус поставили – красота. Всё же со временем берега Амура сильно меняются. Амур, как и Янцзы с Хуанхэ, – блуждающая река, подмывающая лёссовые почвы, шныряющая туда-сюда. Но найдешь какую-нибудь зацепку неожиданную, знакомый плес, очертания берега или еще что-то – и так кольнет в грудине, будто что-то дорогое потерял. А может, и нашел. Только никак не привыкну к найденному другому. Впрочем, всё это от безделья. Опять стал замечать, как змейки от земли идут. Когда чем-то практическим занят, то совсем не видишь, а как расслабишься немного – просто спасу нет. Вся земля Приамурская незримыми лучами окутана. Где гуще, там и видишь змеек. Но люди почти не встречались. Или спрятались от нас, или в самом деле переселялись от берега реки, ставшей для них небезопасной. Правда, в самом устье Шинголы стоял немалый городок, только мы встали, не доходя до него. Проскочили ночью на веслах, пронеслись мимо, только ветер просвистал. По крайней мере, я очень на это надеялся. На Сунгари мы пристали к берегу. Для охраны оставили три десятка. Остальные скрытно расположились на берегу. Там же поставили нашу батарею. Макар отправил вперед десяток разведчиков. Я сидел и дергался. Ведь если я что-то напутал, то поход оказывается бессмысленным. Нет, на обратном пути, конечно, пошумим у дючеров. Но флот у маньчжуров появится, а наша монополия на водное пространство накроется медным тазом. Я бродил вдоль берега, рыкал на всех, вел себя, как директор школы перед визитом инспектора гороно. На мое счастье, разведчики ходили не особенно долго. Часа через два они вернулись. Всё правильно: впереди лагерь маньчжуров. Вокруг лагеря частокол. Суда, и построенные, и строящиеся, стоят на реке. Там же лежит лес для их постройки. Сразу стало легче: шли не зря. Сотня Макара пошла на диверсию, и я с ними увязался. Оставшиеся засели в небольшом леске вдоль дороги, соединяющей по Сунгари маньчжурскую крепость и страну дючеров. Тихо, прячась по прибрежным зарослям, подобрались к маньчжурскому лагерю. Там разделились: половина поползла к кораблям, остальные расположились близ частокола. Понятно, что в глубине своей территории маньчжуры особенно не сторожились. Ранним, еще серым утром у плотбища были только два охранника. И были, в смысле жили, они недолго. Разведчики открыли им путь к небытию или дальнейшим перерождениям. После того казаки рассыпались по судам, по штапелям бревен. Масло, порох – всё пошло в ход. Запалили фитиль и побежали обратно. Когда полыхнуло, наши уже были рядышком, вокруг стен маньчжурского острога. Занялось пламя дружно и весело – просто душа радуется. Поскольку идиотами маньчжуров назвать было нельзя, они начали выскакивать из укрепления, что-то кричать. И тут был объявлен последний акт марлезонского балета. Все ручные бомбы почти одновременно подпалили и бросили за частокол. Попали не все, да и наши примитивные поделки не все взорвались. Но и то, что вышло, получилось неплохо, взрывы гремели со всех сторон. Что творилось за изгородью, можно было только угадывать по доносящимся оттуда крикам. Но и того, что было видно снаружи, вполне хватало. Вот теперь руки в ноги и бегом, пока враги не очухались. Убегать пешими от конных – развлечение не из веселых. Хотелось бы, чтобы этого не было. Где-то час казалось, что этой перспективы нам удалось избежать. Но не судьба. Вот у самого горизонта появились маленькие человечки на маленьких лошадках. Было понятно, что через четверть часа эти человечки превратятся в больших и очень сердитых маньчжуров. Похоже, что наша шутка им не понравилась. И не объяснишь же им различие в чувстве юмора. Мы поднажали. Ну, еще немного. Верховые маньчжуры висели уже не дальше чем в тысяче шагов. Еще рывок. Враги всё ближе, но мы уже скатились в заранее присмотренный овраг, а маньчжуры-богдойцы продолжали нахлестывать лошадей. В этот момент и раздался слитный залп трех пушек, а за ним – сотни мушкетов. И почти сразу – следующий залп. Пораженные выстрелами всадники летели на землю, на них валились их кони, подминая и калеча людей. Уцелевшие кони мчались по полю в разные стороны, вставали на дыбы, сбрасывая ездоков. Остатки отряда преследователей повернули назад. Не менее сотни, а может, и более, маньчжуров устилали дорогу. Вот теперь точно всё. Как можно быстрее загрузились на струги и поплыли к Амуру. Парни радовались, как малолетки радуются болезни училки по математике. Хотелось верить, что хотя бы на какое-то время мы обезопасили себя от вторжения с реки. К вечеру показался выход в Амур. Проплывая мимо дючерского города, казаки стали удивленно поглядывать на меня. Я понимал, что этот город стоит уничтожить. Но как-то сильно не хотелось. Всё же дети, женщины. Словом, пережитки моего тяжелого прошлого давали о себе знать. Тем более что в этот раз население города выбежало и встревоженно глядело на проплывающие корабли. Решил сделать так, чтобы и честь соблюсти, и капитал приобрести.