Купил я гараж на окраине, недалеко от башни Инфиделя (это такое странное здание на сопке перед выездом из города на мост через Амур). В ней, сколько себя помню, тусовались хабаровские неформалы. С местными гаражными мужиками по рюмке чая выпил, договорился. Помогли они мне свет протянуть, воду. Даже нужник с душем себе соорудил. До кучи прикупил пару списанных станков, инструменты, оборудовал там мастерскую. Там и делал свои поделки, а коммерцию потихоньку свернул. Миллиона денег мне это не приносило, но на нормальное житье хватало. Да и времени забирало куда как меньше. Сначала заказов было немного. А потом… Как-то зашел ко мне приятель студенческих лет. Только он не на истфаке учился, а на филологическом. Ходил в неформалах и реконструкторах. Как увидел мои мечи, кинжалы, так и запал. В тот вечер я продал первый меч и два лука. На следующий день пришли два чудака с паролем: «Мы от Дмитрия». Потом еще. И понеслось. Я у них сам стал реконструкторским персонажем. Так и говорили: купил у Кузнеца возле башни Инфиделя. Хотя сам я старался от них, как бы сказать, держаться чуть в стороне. Да, хорошие клиенты, но я не из этой тусовки. Как-то оно там было всё… слишком пафосно, что ли. А клиенты всё шли. Кто только ко мне не приходил. Из Владика, из Иркутска люди обращались. Сарафанное радио в таких делах лучше любой рекламы. Делал им и мечи, и шашки, и даже шпаги. Пистоли делал. Правда, огнестрел требовал огромного времени. То есть просто поделка – это недолго. У меня свой смак был: сделать так, как оно на самом деле было. Но это уже мой прибабах. Постепенно всякие замки ружейные освоил. Даже колесцовый замок делал. Это такая сложная загогулина, которая считалась шагом вперед на пути совершенствования ручного огнестрела. Его предшественник, фитильный замок, был менее надежным, требовал постоянного доступа к огню. Правда, колесцовый замок приходилось «заводить» ключом для каждого выстрела. Был еще ударно-кремнёвый замок. Поначалу он имел не особенно много поклонников, зато потом, когда его доработали, он больше ста лет был основным. Считай, что до изобретения патрона. Не только всякие реконструкторы, которые после толкинистов появились, но и нормальные люди заказывали. Кто-то в подарок для друга или начальника заказывал, кто-то себе. А кто-то и любимой в подарок. Я наловчился из металла всякие красивые вещи делать: серьги, браслеты, даже розу раз выточил из бронзы. Братки тоже заходили. Выкидные ножики-бабочки заказывали. Пару раз даже огнестрельное оружие чинил. И ничего так. Ну бандюки. Жизнь такая, что от бандюков пользы больше, чем от государства. Тем более что бандюки были знакомые: с кем-то вместе учился, с кем-то в секции занимался. Кстати, это и помогло мне от всяких «крыш» избавиться. Наезды были, не без того. Но это так, не серьезные люди, а хулиганье местное. Поскольку парень я был нехилый, смог объяснить, что им здесь не тут. Так и жил. И честно говоря, жизнь эта мне нравилась. Про меня знали. Обращались часто. Денег хватало. Квартиру не менял: мне на одного и двухкомнатной было выше крыши. Вот ремонт сделал, машину купил. Понятно, что подержанную «тойоту», на таких весь город ездил. Но год не старый, рабочая такая лошадка. Тусовки я никогда не любил. Наркотой (у нас говорили «химкой») не баловался, хоть и модно оно тогда было. Мастерил себе в гараже на заказ и для души. По чуть-чуть писал свой диссер. Нет, в вуз идти я не собирался. Так, для себя пописывал. Интересно же. И чем больше читал-писал, тем интереснее становилось. В свободное время стал на всякие полезные для здоровья и души штуки ходить. Раз в неделю ходил качаться, чтобы жирок не образовывался, а мышцы не забывали, как нужно работать. По выходным или в бассейн ездил, или на лошадках кататься. Словом, не жизнь, а малина. Да и в личной жизни всё было путем. Постоянной дамы сердца не было. Но я и не сильно рвался: как только понимал, что следующий шаг – женитьба, так и спрыгивал с поезда. Ну и общаться старался не с теми, кто сильно замуж торопится. И чем ближе к тридцатнику, тем меньше мне хотелось кого-то в свою жизнь пускать. И как всегда, моя классная жизнь в самый неподходящий момент взяла и закончилась. Точнее, не закончилась, а как-то непонятно изменилась. Блин, тут и не скажешь сразу. Словом, познакомился я с девицей. Такая вся блондинистая, коса до попы, глаза голубые, дымкой подернутые. Зовут Людмилой. То есть по-человечески ее Людой зовут, а мне она каким-то чудным именем представилась. Тоже из реконструкторов. Только не по Толкину, а как-то иначе. Она – тоже эльф, но другой. И девочке было уже вполне за двадцать. Пару раз встретились, посидели в моём любимом грузинском кабачке в центре. Сходили вместе послушать музыку в кафе «Вечера». Даже как-то заночевала она у меня. Что называется, секс по дружбе и взаимному расположению. Такие встречи у меня случались несколько раз в месяц и никак не продолжались, разве только столкнемся где-нибудь случайно. Но эта встреча не закончилась. Она стала таскаться ко мне в мастерскую, даже помогала. Рассказывала всякие ирландские сказания. Хотя шут их знает, насколько они ирландские. Я по фольклору не спец, а по истории – только XVII–XVIII века. Но она здорово рассказывала. Пела под гитару – тоже, знаете, душевно. Ты химичишь что-то над механизмом, на полке лампа горит, а она в кресле с гитарой наигрывает так негромко. Романтика, однако. Короче, в какой-то момент чувствую: втюриваюсь. Причем по-тяжелой. Больно, но надо спрыгивать. Еще немного – и уже сам не спрыгну. Решил не откладывать дело в долгий ящик. В ближайшие выходные собирались мы поехать на левый берег Амура. Там у моих друзей домик был, хотя жили они в городе. У домика озерцо. Не Байкал, но купаться вполне можно. И вода потеплее, чем в Амуре. Вокруг до самой реки зелень зеленая, у озера ивы с березками. Красота, одним словом. Я у них часто ключи брал, если хотел один побыть или не совсем один. Вот сели в машину и поехали. Еду и думаю: мол, там и скажу. Посидим, выпьем чего-нибудь душевного. Тут я и скажу: так и так, любовная лодка разбилась о быт. Давай останемся друзьями. Что в таких случаях говорят? Приехали. Я камин затопил, она на кухне что-то хлопочет. Накрыла столик. Как положено у романтических пар, свечи вместо лампочек зажгла, шторы задернула, чтобы не мешали. Сидим молча, цедим вино. Вкусное, собака. Посмотрел на нее – аж «ля» в горле запало. Такая вся грустная, растерянная, красивая. Ну не могу я ей сейчас ничего такого говорить. Ладно, думаю, в следующий раз скажу. Встал я, музычку какую-то включил. Не тяжелый рок, не Рахманинов, но и не блатняк. Кажется, запись оркестра Поля Мориа. А она вдруг вскочила, на грудь мне бросилась и давай плакать. И горько так. Я вроде бы ничего и сказать не успел, а она почувствовала. Стою и ощущаю себя полным пнем. Кое-как успокоил. Она слезу утерла и говорит: «Поехали лучше домой». Ну, домой так домой. Завел машину, вырулил на трассу. Оттуда на мост. Тот самый, который на пятитысячной купюре. Едем. Солнце уже садится. Река вся огненная. Подъехали к посту ГАИ. Вдруг она и говорит: – Хочу заехать в дом Инфиделя. Ты не против? Честно сказать, сильно не хотелось. Там вплотную не подъедешь. Машину бросать. Да и сами развалины меня никак не прельщали. Только отказывать ей не захотел. Почему-то стыдно было перед ней очень. Заранее стыдно. – Ладно, – говорю, – давай заедем. Подъехали. Домина огромный, из двух частей состоит. Одна – вполне себе дом, этажей пять. Форма странная. Но в Хабаровске много странных домов, особенно тех, которые до советской власти. Люди строили не по плану, а как душа поет. Вот и этот был странный, хоть и изрядно разваленный. А вторая часть дома – какие-то резервуары непонятные. Вглубь, под землю уходят. Зашли. Поднялись на верхний этаж. Там обычно неформалы сидят, но в тот день никого не было. (Кстати, именно оттуда мост на купюру и снимали. С этой точки часто ходят Амур фотать.) Стою, на реку нашу любуюсь. Вдруг Людка бросает: – А ты знаешь, почему этот дом называют башней архитектора? – Не знаю, – буркнул я. – Говорят, что один архитектор хотел построить прекрасный дворец. А большевики, увидев, что не могут его использовать по назначению… – А что они хотели? – Неважно. Это легенда. Ты слушай. – Хорошо. – Так вот. Большевики разозлились и решили архитектора не просто расстрелять, а замуровали его где-то здесь в стену. Поэтому дом не могут ни закончить, ни разрушить. Это душа архитектора им не дает. Потому здесь люди пропадают. Просто входят в башню архитектора – и не выходят. – Веселая история, – улыбнулся я. – Грустная. Пойдем, я тебе покажу, где стена архитектора. Там, где он замурован. – А надо? Всё-таки уже темнеет. Может, в следующий раз? – Андрей, ты не понимаешь. Никаких следующих разов не бывает. Есть только сейчас. Она схватила меня за руку и потянула куда-то в сторону резервуаров. Поплутав по руинкам, ловко обходя экскременты разных эпох, наверняка имеющие историческую ценность, мы оказались в небольшой комнатушке над провалом, уходившим куда-то в темноту. – Пошли быстрее, – крикнула Люда, перебежала по хлипкому деревянному мостку и скрылась в дверном провале. Делать было нечего. Я вступил на мостик. Видимо, он не был рассчитан на мой вес, а может быть я просто особо везучий. Только доска скрипнула и переломилась. Я полетел вниз, в темноту. Обо что-то изрядно ударился. В голове вспыхнуло. За вспышкой наступили кромешная тьма и боль. Я отключился. Глава 2. На илимском волоке Время пока непонятное Болело плюс-минус всё. В голове стучали молотки. И так, знаете, навязчиво и больно стучали. Перед глазами колыхался туман. Где я? В больнице? Поскольку болит всё, то явно не на том свете. Я попытался закричать, позвать кого-нибудь. Есть же у них какие-то обезболивающие, пусть вколют скорее – терпения нет! Вышел какой-то невнятный хрип. Постепенно марево от глаз отступило, но яснее не стало. Я лежал на чём-то мягком, но непонятном. Явно не на постели. Запах от всего этого мягкого шел какой-то прелый и неприятный. Причем это мягкое отчетливо покачивалось, двигалось. Перед глазами поплыло чье-то лицо, только на Люду оно было не похоже. Сначала показался какой-то не вполне понятный старик восточной наружности, в странной одежде наизнанку, в сапогах, натянутых явно и демонстративно наоборот. Он что-то говорил, но слов было не разобрать. Да и само изображение старика как-то не выстраивалось, то и дело шло рябью, в расфокусе. Когда я с трудом сосредоточил взгляд, всплыла еще одна непонятная, но уже молодая физиономия какого-то мужика в наряде реконструктора. Темновато, но видно, что скулы широкие, видимо, где-то в предках татары побывали. Нос прямой. Борода такая, как сейчас модно: типа я сегодня вместо щетки. Шапка какая-то нелепая вроде матерчатого колпака, обшитого понизу мехом. Я с трудом приподнялся, оперся на локти. В глазах опять поплыло. – Онушко, живой! Ох, брат, думали, уже насмерть тебя хозяин помял! Какой еще Онушко? Онушка. А, сообразил я, уменьшительное от Онуфрий. Почему-то вспомнилось студенческое: «Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обнаженную Ольгу». При чём здесь Онуфрий? Тем более что не помню, что там дальше с ним и Ольгой было. Бред какой-то. – Мужик, ты кто? – выдавил я из себя. – Какой я тебе мужик, Онуфрий? – обиделась физиономия. – Я поверстанный казак, как и ты. Макар я. Яснее не стало. Почему это я Онуфрий? Какой-то Макар, который поверстанный казак, как и я. Ох, блин. Похоже не на нормальную больничку, а на психованный дом. Гады, где я? * * * Эх, судьба моя злодейка… Как ни крути, а невезучий я, да и парни со мной. Жили мы в стольном городе Тобольске. Здесь и государев наместник, и главная таможня, чтоб людишки государеву казну из Сибири не растаскивали, подати платили. Кто из Руси в Сибирь едет или обратно на Русь возвращается – все через Тобольск едут. И потому здесь столица Сибири. Есть здесь и служки разные, и дьяки с подьячими. Есть стрельцы и солдаты. Но главная сила – казаки. Вот я казак. И родитель мой казаком служил. Только преставился он. Ну, я уже своим домом жил. Службу служил. Караваны торговые и государевы сопровождал. А как вольное время выдастся, ездили с дружками моими охотиться или на какой еще промысел. Вот как-то шли мы с ними лесной дорогой. Конными шли. А тут какие-то людишки непонятные, тоже конные, одеты в добрые брони. «Посторонись, голытьба!» – кричат. Один так прямо кнутом на меня замахнулся. На меня! На казака! Друг мой, Алешка, кнут тот поймал, да как дернет! Тот, который в брони, наземь и рухнул. Его дружки на нас набросились, только ведь и мы не лыком шиты! Один Онушка чего стоит. Огромный, что твой медведь. А Алеша не гляди, что ростом не вышел – ловок, как рысь лесная. Побили мы их. Кого насмерть, а кого так, попужали. Бежали они, аж пятки сверкали. В добычу достались нам пара броней добрых да серебряных алтын несколько горстей. Едем довольные: и казака имя доброе отстояли, и хабар хороший забрали. Не успели мы до дома доехать, как стрельцы нас в оборот взяли: дескать, мы на государева гонца напали. Посадили нас в холодную избу. Приходил от воеводы важный дьяк, долго кричал и грозился. А мы только молчим, ведь всё наврал тот посланник. А вера ему, а не нам. Вечером зашел наш сотник, сын боярский Никодим Нилыч. Знаю, говорит, ребятки, что вины вашей тут нет, только шум большой идет. Собирайтесь-ка вы в город Енисейск. Бумаги я на вас выправил. Поживите там. Голому собраться – только подпоясаться. Долго ли, нет ли, а прибыли мы в город Енисейск. Тоже большой город, торговля там великая. Но и там задержаться не вышло. Что тут сделаешь? Чужие мы, защиты ни в ком не имеем. Отправили нас с другими казаками в Илимский острог на волоке. В тот поход шли тяжело. Енисей-река на пороги богата, на стремнины. То смотри, чтобы в воду со струга не свалиться, то тащи на себе лодку по земле мимо порога. Хорошо, что с казаками еще местных людишек отправили – инородцев, что государю присягнули. Почти два месяца шли. Три раза пришлось каких-то татей из пищали пугануть, а раз настоящая сеча вышла. Но, слава богу, добрались мы до суши. Решили от Тунгуски идти посуху. Там дороги-то было до Илима всего ничего. И опять не ладно. Дорогой усмотрел мой дружок в зарослях хозяина, пошел к нему. Тот во весь рост встал – и на него. Онушка оружье свое поднял – думали, сейчас он его и приложит, будет медвежатина на ужин. А ружье-то возьми и не выстрели! Сломалось. Тот видит, что от хозяина уже не убежать, а наши на помощь не успевают, схватил нож и сам кинулся. Прирезал медведя. Только уж очень его хозяин помял. Как подбежали, уже чуть дышал, потом и вовсе в беспамятство впал. Прасковья, жена нашего десятника, его каким-то маслом смазала, наговор какой-то проговорила. Только лучше не стало: лежит Онуфрий, глаза открыты, а сам ничего не видит. Мечется. Потом и вовсе как бревно какое упал. Я всё время рядом на телеге ехал. Думал, может пить попросит или что. Только он лежал, и всё.