Потом вроде в чувство пришел, только оно так показалось. Слова стал кричать чужие, срамные, будто бес в него вселился. Я как мог его успокаивал. Говорю: это дружок твой, Макар! А он ничего не слышит, что-то пустое шепчет. «Где мы?» – спрашивает. Всё, думаю, отходит. Теряю я верного дружка… * * * Я приподнялся на телеге и попытался хоть как-то понять, что происходит. В глазах всё плыло. – Мы где? – выдавил я, пытаясь сфокусировать взгляд на этом Макаре. – Как где? – не понял тот. – На волоке. Скоро до Илимского острога доберемся. Объяснил яснее некуда, ага. Где мы? В корзине воздушного шара, как в анекдоте. И как я попал из Хабаровска на Илим? Да еще на какой-то волок… Так, стоп! Волок. Это такое пространство между двумя реками, которое нужно проходить по суше. Это я помню. А вот почему я Онуфрий, если я Андрей, понять труднее. – Нас из Енисейска переводят в Илим-острог, – опять заговорила физиономия. – Ты с хозяином, медведем, схватился. Пока дорезал его, он тебя и помял. Думали, уже преставился без покаяния. Вот это песня! Что-то я с каждым словом всё меньше понимаю. Итак, я казак, причем поверстанный. То есть лицо официальное, получающее жалованье, хлебное довольствие и оружие из воеводской казны. Еду я из Енисейска, местного «столичного» центра, в Илимский острог. От оторопи у меня даже голова болеть перестала. Так, надо всё обдумать. Стоит взять тайм-аут. Как там физиономия представилась? Макар? Пусть так. Поиграем в реконструктора. – Не сердись, Макарша, – уже намеренно прохрипел я, – не помню ничего. Шум один в ушах стоит. Это я немного загнул. Боль к тому моменту стала отступать. Да и в голове прояснилось. Правда, понятнее не стало. Я лежал в телеге, на куче шкур, мягких и вонючих. Виднелся деревянный борт. Точно, вон чья-то спина торчит. Похоже, что женская. Здоровенная тетка что-то непонятное бубнила себе под нос. Слышен стук лошадиных копыт. Только не так, как по асфальту, а как по земле. Колеса скрипят. Видимо, смазывали их давненько. Итак, я лежу в телеге, а телега едет по какому-то волоку. При этом я казак, которого подрал медведь. А зовут меня, чтобы всем было весело, Онуфрием. Бред? Мимо проплывали какие-то огромные сосны, загораживая обзор. Временами телегу встряхивало на очередной яме. Мои ребра при этом явно получали подтверждение, что под нами не немецкий автобан. Не, мне срочно нужен тайм-аут. Тем более что меня же медведь задрал. Ага. Мой собеседник, похоже, поверил в мою амнезию, будто даже обрадовался чему-то. Помог мне улечься удобнее, дал попить какую-то гадость. – Не сержусь я, Онуша. Мы ж с тобой дружки. Ты побудь тут пока. Скоро ночевка, а там и до острога доберемся. Ты лежи. Я пойду подсоблю нашим. Макар соскочил с телеги, а я откинулся на шкуры и закрыл глаза. Подумать не вышло: попросту заснул. Во сне очутился не на телеге, не в нормальном Хабаровске, а на непонятной поляне в еще более непонятной тайге. Посреди поляны высилось какое-то невероятное дерево. То есть видел я только ствол, который уходил вверх и терялся в небесах. Оттуда, сверху, пробивались неуверенные солнечные лучи. Внезапно услышал какой-то звук. Опять передо мной стоял старик. Только теперь я осознал, что старик огромный, выше меня головы на две. Внешне он был типичный тунгус или эвенк: круглое лицо, раскосые глаза. Всё это обрамляли седые волосы без какого-то подобия прически. Он стоял молча, но я услышал и понял. – Ну, вот и встретились мы с тобой, лягушонок, – проговорил старик, рассматривая меня с ног до головы, словно диковинку. – Сам ты такое слово! – обиделся я. – А ты смелый, лягушонок. Это хорошо. Только обижайся или не обижайся, а в этом мире всё происходит так, как я велю. – А ты-то сам кто? – опять проговорил я. Почему-то страха не было. Скорее, любопытство. – Я? Хозяин. Где-то меня называют Дуннэте, в других местах зовут Шевеки. Только это просто людские слова. Имя у меня одно – Хозяин. – И чему ты хозяин? – Как чему? – удивился старик. – Я хозяин этой земли. Я призвал тебя. Теперь тебе идти по моей лыжне. – Как-то не очень понятно. – Когда придет время, ты поймешь. Как и в первый раз, изображение вдруг пошло рябью, стало размываться, и я открыл глаза. Проснулся с замечательным ощущением, что у меня ничего не болит. Но вместе с облегчением оттого, что боль исчезла, а муть от глаз отошла, внутрь всё сильнее стала стучаться паника. Я парень не очень пугливый (вообще, те, кто прожил девяностые годы в России, уже трудно пугаются). Но тут уже совсем особая статья. Где я? Кто я? Кто этот старик из сна? И сон ли это? Как я здесь оказался? И где это «здесь»? «Теперь тебе идти по моей лыжне». Типа будешь делать то, что скажу. Отродясь не делал так, как кто-то требовал. И не буду. Терпеть ненавижу, когда мне кто-то что-то навязывает! Постой, пока вроде бы никто ничего не навязывает. Так, успокоились и начинаем думать, а не пылить. Осмотрелся – вроде бы никто не бежит с дубьем кончать меня, одержимого дьяволом. А как иначе? Был человек, а стал не понять кто. Значит, стоит напрячь то, чем думают. В чём мой риск? Не могу объяснить сам, что произошло. Как объяснишь, если не понимаешь? Но эту опасность можно обойти. Если что-то не так сделаю, сойдет за последствия черепно-мозговой травмы, потому лучше и не объяснять. Принимают меня за какого-то Онуфрия? Замечательно. Значит, я – Онуфрий. Осталось найти обнаженную Ольгу. Вот же не вовремя вспомнилось! Собственно, вспомнилась не какая-то абстрактная Ольга, а вполне конкретная Люда. Ладно, это пока отставим. Было уже темно. Я поднялся, оперся на локоть и огляделся. Так, что мы имеем? Две телеги. На телегах возятся какие-то тетки в явно домотканой одежде – рубахи, сарафаны. Только не яркие, как в ансамблях при домах культуры, а какие-то совсем выцветшие или просто плохо окрашенные. Похоже, это не реконструкторы: всё уж слишком аутентичное. И потом, реконструкторы – актеры так себе, а этот Макар совершенно явно за меня волновался. Точнее, не за меня, конечно, а за своего дружка, в тушке которого я расположился. Так вот, если предположить, что это не горячечный бред, то я попал в прошлое. Или бред? Или нет? Предположим – только предположим! – что я в прошлом. На Илимском волоке. Период тогда выходит – где-то вторая половина XVII века. Ну, плюс-минус три метра по карте. Скажи кому-нибудь – отправят в домик хи-хи. А если правда? И как я здесь очутился? Не понимаю. И не хочу понимать. Я домой хочу! Опять вспомнил Люду. Стало совсем грустно. Чего голову морочил?.. Ну женился бы… Как там говорил наш препод по международным отношениям: взялся за руку – женись!.. Как же мне всё это не нравится… Я зажмурился. Опять открыл глаза. Ничего не изменилось. Воздух, густо настоянный на запахе хвои, слегка смешанном с лошадиным потом и запахом плохо выделанных шкур, не содержал в себе ни грамма промышленных примесей, обнаруживаемых сегодня во вполне удаленных уголках. Шумы были тоже какие-то другие. Не знаю, не понял пока, какие, но другие. Такие сегодня бывают только в совсем глухой тайге или где-нибудь среди брошенных деревень по Лене. А если я действительно в прошлом? Ага, сейчас скажу вон тем мужикам, что я из XXI века, предприниматель и даже соискатель ученой степени. Точно решат, что я одержимый. Инквизиции в богоспасаемом отечестве, к счастью, не обнаруживается, но жить в статусе убогого очень не хочется. Или просто прибьют из человеколюбия и будущих идеалов гуманизма, чтоб не мучился напрасно. Не хочу. Я тут уже больше часа рефлексирую. А толку не просто чуть – честно скажем, никакого толку. В любом случае, стоит играть по тем правилам, которые имеют место быть. Действовать надо. Как там сказала моя недоброшенная любовь: никакого другого раза нет… Телеги располагались на поляне, окруженной плотной стеной деревьев. В темноте не разглядишь: ели, сосны, кедры? Рядом горели два костра, яркими пятнами выделяясь на фоне подступающей темной массы тайги. У одного из них собрались человек десять мужиков. Тоже одеты не в Версаче. Как это называлось-то? Порты, кафтан и шапка. Не, шапка, колпак у того, что справа, и у – как его? – Макара. А у этого, который над котелком колдует? Кажется, лесовица. Не иначе, охотник. Вон сзади нашито, чтобы за ворот мошка не забивалась да хвоя не падала. Сидят, балагурят о чём-то. Временами в сторону моей телеги поглядывают. А запах от их котелка… У меня аж в желудке заурчало. У другого костра собралось едва не в два раза больше народу. Но народ другой. Местный. А кто именно – шут их знает. Сибирских-то народов было море. Кто-то с русскими воевал, а кто-то союзничал. Эти, видимо, союзники или подданные, тут не поймешь. Молча сидят кружком. На огонь смотрят. У них тоже на костре что-то готовится. Так, а я? Попробовал в темноте осмотреть себя. Почему-то я ожидал, что моя внешность, да и одежда, остались прежними. Все же очень не хочется расставаться с иллюзией, что сейчас я зажмурюсь – и всё станет как прежде. На худой конец появится медсестра с успокоительным в шприце. Похоже, что как прежде не станет: тело явно чужое, непривычное. Всё в царапинах, измазанных какой-то противной маслянистой мазью. Лицо поцарапано. Ребра вроде бы целы. Я поднял руку. Ничего себе! Ручища была огромной. Мозолистая ладонь, явно привыкшая к топору, главному сибирскому инструменту, да и к оружию. Мои настоящие руки, которые из прошлой жизни, тоже на руки британского денди не были похожи, но здесь другое. Такой ручищей можно гвозди гнуть, подковы. Одет как все. Ну, как те, что у костра: порты, сапоги. В Сибири с лаптями делать нечего. Сверху рубаха подпоясана кушаком, и какая-то роба, суконная вроде. Как это называлось? Не помню. Пусть будет кафтан. Оценивающе оглядел себя. Я и прежде был совсем не маленький – полных сто семьдесят восемь сантиметров, а теперь сантиметров на десять, наверное, выше. Дядя Степа. Хотя, может, мне оно со страху так кажется. Как же я попал сюда? Вот старик удружил, гад! С другой стороны, раз попал, значит, есть шанс вернуться. Если есть вход, то где-то есть и выход. Пока нужно врасти, а там посмотрим. В отличие от письменного языка, разговорный меняется медленнее. Думаю, если немножко осторожности проявить, можно и за местного сойти – такого, слегка на голову ушибленного, местного. Главное, словечек новомодных не вставлять. Попробую. Если лежать, точно назад не выберешься. Ладно, пойдем знакомиться со старыми друзьями. Я спрыгнул с телеги и направился к костру. – О, Онуфрий пожаловал. Оклемался? Экий ты ладный стал после медведя. От девок отбоя не будет, – проговорил один из сидящих. Остальные засмеялись. Но без злобы. По тому, что его одежда – как ее? кафтан? – была более других обшита мехом, и сама ткань выглядела богаче, я понял, что он был здесь главным. Да и по возрасту он постарше. Как и все, с плохо постриженной бородой, в таком же колпаке. Ну, главный так главный, мне и со смотрящими от бандитов доводилось общаться. Люди вокруг костра тоже зашумели. Подвинулись. Я уселся. – Ну что, Онуша, целехонек? Вспомнил, как с медведем воевал? – спросил старший. – А то Макарка говорит, что позабыл ты всё, как хозяин тебя драть начал. – Есть такое дело, – медленно, с чувством соврал я. – Хочу вспомнить, а мочи нет. Темнота одна. – Ишь ты, – хмыкнул тот. – Не соврал Макар. Диво такое. Взрослый казак как младенец несмышленый. Меня-то помнишь? – Не помню, не серчай. Ничего не помню. – Я решил, что так будет лучше, чем объяснять то, что сам никак не понимаю. – Ну, брат. Десятник я, Николай Фомич. Старший здесь. – Он хлопнул по ножнам. Точно, вспомнил я, сабля в Сибири не оружие. Это как золотая цепь у правильных пацанов – показатель статуса. – Идем мы в Илим-острог. Вот уже почитай осьмую седмицу идем. Скоро и до места доберемся. – Понял я, дядька, – кивнул я. Почему-то мне показалось, что обращение «дядька» здесь будет уместным. Похоже, угадал. Или, по крайней мере, не сильно спалился. – А и ладно. Как топор держать да из пищали стрелять, не забыл? – Помню. – Я подумал: а ведь и правда помню! – Людей не помню. – Вспомнишь, – промолвил один из соседей. – Я Тимофей. Это Игнат, Трофим, Матвей, Пахом и Кузя. Мы енисейские. А вы с Макаром и Алехой аж от Тобольска идете. Вспомнил? Я покачал головой. – Крепко, видать, тебя хозяин помял, – опять заговорил старшой. – Слыхал я, что и хуже бывает. В Томском остроге, когда киргизы напали, одного так приложило, что потом совсем убогий стал. Только пузыри пускал да лыбился. Так убогим и помер. Тебе, считай, повезло. Ладно, будет лясы точить. Медведь твой уже и сварился, и запекся. Давайте трапезничать и спать. Завтра надо до Илима дойти. Ага. И «мой» медведь в дело пошел. Народ стал доставать из-за голенищ сапог ложки и ножи. Интересно, а у меня как? Осторожно полез за голенище. Тут они, мои хорошие. С голоду уже не помру. Хлебанул варево. Пресновато. Картошки бы туда. Травы какие-то незнакомые… Но есть можно. Тем более что желудок уже намекал, что неплохо бы его наполнить. Ели все из общего котла. Зато запеченной медвежатины десятник выдал каждому по изрядному куску. Запеченное мясо – это вещь. Хлеба не хватает. Ну и ладно. А время хорошее. Наверное, начало мая. Комаров с мошкой еще нет, а снега уже нет. Поел, и жизнь стала стремительно налаживаться. Сейчас бы какую-нибудь историю местную послушать. Вопреки моим ожиданиям, баек травить не стали. Быстро опустошили котел, скинув его мытье на баб, а сами стали расползаться на ночевку. Впрочем, не все. Двоих десятник оставил сторожить. Видимо, союзникам доверяли не особенно. Мне казалось, что я едва успел заснуть, как меня принялись тормошить. С трудом продрав глаза, я уставился на парня, кажется Тимофея, которого старшой оставил сторожем. Было еще совсем темно. – Давай посторожи. Потом под утро Макара разбудишь. Так десятник сказал. – Окей, – кивнул я. И захлопнул рот, поскольку осознал, что ляпнул, не подумав.