Убедившись, что и здесь всё в порядке, пошли далее. Уже в устье Амура к берегу стали постоянно выходить группы всадников, не особенно похожих на наших союзных хамниганов. Они совсем не радостно следили за караваном, изредка даже пускали стрелы в нашу сторону. Правда, едва мы направляли струги в их сторону, всадники исчезали. Как дошли до Шилки, так от чужих всадников стало аж в глазах рябить. Сначала думал, что это дауры князя Гантимура, что разорил городок, построенный Бекетовым. Но тех от силы человек пятьсот, а этих было существенно больше. Они что-то кричали, пускали стрелы. Пару раз я давал команду разрядить по ним десяток пищалей да пару пушек. Оставив на берегу десяток трупов, орда снова скрылась. Но было чувство, что скрылись они не очень далеко. Правильное было чувство. Воеводский острог был построен в устье реки Нерчи, притока Шилки. При подходе к острогу мы увидели совершенно нерадостную картину: острог был в осаде. Множество всадников, думаю не меньше пары тысяч человек, носились вдоль острожной стены, посылая в осажденных кучи стрел. Многие стрелы были обвязаны паклей с чем-то горючим. В некоторых местах стены от них уже занимались. Пока защитники их тушили, но долго ли? Всадники не останавливались ни на минуту, стреляя на скаку. Со стен раздавались нестройные выстрелы. Изредка кто-то из всадников падал. Но думаю, что и среди осажденных имелись жертвы. Наша флотилия была еще за поворотом. Мы же вместе с дозорным отрядом на малом ялике наблюдали за ними. – Похоже, мунгалы, – проговорил Макар, – набег устроили и на острог нарвались. Они и местных тунгусов грабят, да и всех, кто попадется. – Что думаете делать? – спросил Тимофей, глядя и на Макара, и на меня. – Пусть Кузнец думает, – отозвался Макар. – У него башка больше. – А и придумаю, – зло ответил я. Как пировать, то все главные. А как решение принять, так это только я. Я дал знак назад остановить караван. – Говори! – остановился Макар. – Давай, Макар, людей готовь. Пусть щиты берут, пищали, пики – всё как положено. Гранаты пусть тоже возьмут. А ты, Тимофей, скажи пушкарям, чтобы шесть пушек на струге оставили, а остальные подготовили со станками на колесах в пешем строю идти. Ядра чиненные и огненные пусть возьмут. Попробуем высадиться, ударим по татям. Вернулись на струг. Попросил передать отцу Фоме, чтобы готовил парадное облачение, когда в острог входить будем. Стругам дал команду двигаться к берегу. Совсем скрытно высадиться не вышло: всё-таки следили за нами по всей длине Шилки. Но то ли разведчики не сочли нас грозной силой, то ли не вполне дружили с теми, кто осаждал, но те продолжали наматывать круги вдоль стены острога. Мы выстроились привычным строем. В первом ряду щитоносцы-стрелки, во втором – заряжальщики-пикинеры. Далее опять стрелки. В ряд стрелков вклинивались пушкари. Выходил залп в полсотни мушкетов. Конечно, внешнего впечатления наша кучка народу не производила. Но нам же не впечатление нужно. Я огляделся. По полю всё так же сновали толпы всадников, а на некотором удалении находился шатер, возле которого стояла еще одна небольшая кучка конных. Ага, мы, типа начальство, здесь. Вот с них и начнем. Пушкари приготовили запалы. Пять пушек нацелились туда, где осаждающие располагались особенно кучно, а одну я направил на шатер. Щитоносцы разошлись, а мы дали залп. Хорошо, надо сказать, дали. В шатер не попали, но картечью пару важных всадников задели. От шатра раздался вой. Основной залп лег просто отлично: не меньше тридцати всадников были посечены, многих сбросили вставшие на дыбы кони. Словом, смешались в кучу кони, люди. Точнее не скажешь. Минут десять паника была полная. Чтобы сунуть еще пару взяток на мизере, дали залп из пищалей. Тоже вышло неплохо: еще сколько-то врагов упали с коней, а паника стала всеобщей. Тем временем перезарядили пушки и дали еще один залп. В дыму и суматохе было трудно понять, насколько точно мы выстрелили, но пару поддали изрядно. Немалая группа всадников кинулась в разные стороны, зато другая с дикими воплями помчалась на нас. Вас-то нам и надо. Стрелки подняли пищали. Залп вышел шумным и вполне жутким. Первый ряд всадников будто споткнулся об одно и то же бревно. Люди падали под копыта лошадей. Порой лошадь придавливала всадника, и он оставался под ней, вопя от боли и ужаса. Несущиеся за ними конники налетали на павших, тоже падали, увеличивая гору тел, растущую перед нашим строем. Почти сразу раздался второй залп, потом третий. Ружья передавались почти автоматически. Немногие добравшиеся до строя конные принимались в бердыши. Стрелы сыпались на нас, но по большей части оставались в щитах, отлетали от кирас и шлемов. Пока ни одного серьезно раненного, это радует. Перед строем уже высилась гора едва ли не выше человеческого роста, но упорные товарищи попытались обтечь наш неширокий строй с флангов. Щас. Такие финты мы проходили. Задние линии выдвинулись, образуя некоторое подобие каре. Конечно, до суворовских каре нам далеко, даже до терций Гонсало де Кордоба не доросли, но тоже не лаптями щи хлебаем. Встретили врага тем же слитным залпом, да еще и картечью добавили. Наконец противник, кажется, сломался. Орда кинулась назад, а там и рассыпалась по окружающим острожек сопкам. Словно их и не было. Только у шатра остался человечек, склонившийся над каким-то трупом. Я велел его захватить, а отряду чиститься и приводить себя в порядок. Привели пленника. Макар не ошибся, это был монгол. Точнее, старик из монголов, с морщинистой кожей и совсем седыми остатками волос. Когда я спросил его через толмача, почему он не убегал, тот ответил сразу и обо всём. Те уроды, которых мы прогнали, были непобедимым войском алтын-хана Ловсана. Кто такой алтын-хан, я немного помнил. Какой-то монгольский князек, правитель самого ближнего к Байкалу улуса, на которые распался осколок бывшей могучей империи Юань. Правда, где точно он расположен, я не очень помнил. Оказывается, не так далеко. Словом, сам хан ходил войной на кыргызов. Всех там победил. Ну и ладно с ним, мне не жалко. Кто такие кыргызы, я тоже не очень помнил. Где-то по Иртышу кочевали, кажется. А вот сын великого, лучезарного и прочее, и прочее хана, по имени Тушэ-ту, решил пошалить в другой стороне. И пошалил на свою голову. Над его трупом и лил слезы старик, бывший его воспитателем. Как-то не по себе мне от этого стало. Молодой идиот решил славу добыть покруче, чем у батюшки, вот и сломал себе шею. Не жалко. Не люблю таких орлов. А старика очень жалко: видимо ханеныш был ему дороже сына. Я распорядился поймать ему коня, отсыпал несколько серебряных монет, дал сумку еды и отпустил. Словом, от совести своей мелкими дарами откупился. Построил отряд. Конечно, мы выглядели уже не так празднично, как мне хотелось, но всё равно круто. Щиты оставили на стругах. Зато оттуда к нам спустился отец Федор с заранее подготовленной хоругвью с ликом Богоматери. Пошли крутым строем. Впереди полсотни с бердышами, над ними хоругвь и развевалась. За ними шли остальные бойцы с пищалями, все при саблях, в кирасах и шлемах. Еще дальше – пушкари с двумя пушками, остальные оттащили на корабли. Перед войском шел отец Фома в парадном облачении и ваш покорный слуга. Картинка вышла эффектная. Тем временем Макар с оставшейся полусотней и пушкарями подогнал струги к пристани. На стены вывалили, наверное, все осадные сидельцы. Мы гордо шли к воротам. Да, сидельцы те еще. Оборваны, худы. Оружие такое, что обнять и плакать. Наконец на стену поднялся сухонький и бледный мужичок, в высокой меховой шапке, с жесткими чертами лица. – Кто такие? – крикнул он. – Для чего идете в Шилкинский острожек? – Мы люди амурские, – во весь голос, но с важностью отвечал я. – Я приказной, сын боярский Онуфрий Степанов с своими казаками. Идем по вызову воеводы Афанасия Филипповича. С нами протоиерей Благовещенского храма отец Фома. – Я воевода Пашков, – проговорил мужичок и закашлялся. Кашлял долго. Пока он откашлялся и отдышался, мы успели подойти к самым воротам. За ними явно разбирали завал. Наконец ворота распахнулись, несчастные нерчинские сидельцы высыпали нам навстречу. Идея красиво войти в острог не удалась: строй сломался. Люди обнимались, братались. Мы с отцом Фомой и Тимофеем кое-как пробрались внутрь, лавируя в толпе. Только через полчаса народ немного унялся, и отряд смог войти в ворота. Почти напротив ворот стоял дом в два этажа, с крыльцом, – явно воеводские хоромы. Остальные строения были скромнее. На крыльце и стоял мужичок в окружении двух военных и одного попа в неряшливой и не очень чистой рясе. Не иначе как сам протопоп Аввакум. Там же стояли женщина с бледным осунувшимся лицом и молодой парень. Думаю, это жена Фекла и сын Еремей, тот самый, чье исцеление сделало воина истово верующим. Ладно, приехал решать проблему – надо решать. Поднялся по лестнице, со всей вежливостью поклонился. – По добру ли, батюшка-воевода? – По добру, – буркнул в ответ Пашков. Ему было явно неприятно, что я видел его немощь. Тем не менее он смог себя перебороть и продолжил: – Что ж, службу ты сегодня сослужил добрую. Скажи-ка, то твои вои? – Вои мои, – ответил я. – Мои братья-казаки, с которыми я пришел на реку Амур уж восемь лет назад. – Хороши вои. Ей-свят, хороши. А оружны они кем? – То оружие мы сами делаем, неслучайно меня Кузнецом зовут. Помозговали с братьями, когда богдойская сила напала, вот и стали делать. Иначе никак, числом сомнут. – И велико войско богдойское? – Очень велико, воевода-батюшка. Только о том долго рассказывать. Да и не всем то знать нужно. Воевода понимающе посмотрел на меня, а потом продолжил: – Что ж ты увел-то войско свое. А вдруг богдойцы нападут? – Я, воевода-батюшка, малую часть увел. Во всех острогах стоят казаки с пищалями. И пушки имеются. Если что случится – отобьются. – Ишь! – подивился воевода. – А велико ли войско? – Не такое, как у богдойцев, но немалое. – И чем же ты их кормишь, али с добычи живут? – Добычу разбойники ищут. А моих воев крестьяне кормят за защиту, туземцы за то же ясак дают. Хватает и казаков кормить, и ясак в столицу отправлять. – А пушки что, тоже сами льете? – И пушки льем, и для крестьян всякий нужный товар делаем. Далеко же мы, а ленский воевода уже третий год ничего не шлет. Вот и приходится самим. – Почто ж не шлет? – Про то мне неведомо. Лучше у него спросить, воевода-батюшка. Вот гад, подумал я про себя, настоящий допрос учинил. С другой стороны, он воевода, должен знать, чем собирается управлять. Вот только мне его управление неинтересно. Вдруг в разговор вмешался священник: – Кто священный чин с тобой, боярский сын? Откуда он? – Священник наш, отец Фома, с благословления архиепископа Тобольского уже шестой год окормляет по Амуру паству. За то пожалован чином протоиерея. Настоятель в храме Благовещения. – Он никонианец? По каким книгам учит: по старым святым или правленым, диавольским? – Про книги я не ведаю, то дела священников. Но у нас его любят и почитают. – Прокляты будут те, кто фигою крестится! – вдруг почти завопил протопоп. Ох, только богословских проблем мне не хватало. Но, как ни странно, ситуацию спас воевода. Причем спас самым простым способом: он просто зыркнул на попа. Из того будто воздух выпустили. Я облегченно вздохнул. Воевода с усмешкой и одобрением посмотрел на меня. – А пойдем-ка в дом, Онуфрий Степанов сын. Что ж мы, как нехристи, на пороге разговариваем. Прошли в дом. Но в комнату воевода пригласил только меня, даже жена с сыном остались за порогом. Пашков уселся на высокий стул под образами, я сел на лавку напротив. Сидя я был едва ли не выше, чем он стоя. Но его стул стоял на небольшом возвышении, так что наши лица были почти на одном уровне. Он долго и внимательно смотрел на меня и наконец заговорил: – Вот ты какой, Кузнец. Три раза богдойское войско разбил, свое войско в два полка, а то и больше, сколотил, реку пашенными людьми заселил. Теперь думаешь, как со мной разойтись. Так? Он засмеялся. Я вытаращил глаза. Не у одного меня разведка работала. Хотя о чём я? Бекетов же его человек, а он уже больше года в Албазине сидит, по Амуру ездит. – Не бойся, приказной. Я в Сибири уже много лет воеводою. Сибирскую жизнь понимаю. Небось в стругах еще для меня подарков припас, если несговорчивым окажусь.