Он опять усмехнулся, но как-то невесело. Потом вдруг снова зашелся в кашле. Я бросился к кувшину воды, стоящему на столе, налил в чашку, подал Пашкову. Честно говоря, тогда даже в голову не пришло, прогибаюсь я или нет. Старый и больной мужик мучается, надо помочь. – Видишь, Кузнец, лихоманка меня бьет. Видно, немного мне осталось. А ты вправду молодец. Дело знаешь. С толку сбить себя криком не даешь. Только нам нужно договориться, чтобы и честь соблюсти, и худа чтобы не было. Как думаешь? Что усмехаешься? Не ожидал? – Не ожидал, честно скажу, не ожидал, воевода-батюшка. Однако усмехнулся не потому. Перед тем, как к тебе ехать, говорил я с одним старым человеком. Вот он и сказал: мудрые люди всегда смогут договориться. – Ну, что ж, Кузнец, давай попробуем. Я старше, мне и начинать. Часть третья Страна Беловодье Глава 1. Путь домой С воеводой договаривались долго. Не то, чтобы хотел он чего-то особого. Как и Шархода, опасался он больше того, как ситуацию воспримут в столице, где у него недоброжелателей было больше, чем хотелось бы. Вот и обговаривали мы, как нам поднести ситуацию, чтобы и овцы Сибирского приказа были сыты, и волки, то бишь мы с ним, были целы. В принципе, в прошлой истории оно и не вышло. Воеводу просто подставили под победоносных маньчжуров, разрешили набрать полк, который и ватагой-то назвать трудно. Хороших бойцов кто же отдаст? Только что-то совсем непотребное. Вот и вышла не ватага даже, а скорее банда. Ко всем кайфам нагрузили его сосланным протопопом, который бомбардировал доносами на Пашкова всех своих московских покровителей. В конце концов воевода был отставлен, а его отряд, частью уничтоженный в схватке с маньчжурами, частью просто разбежавшийся, уменьшился до полусотни человек. Конечно, посвящать немолодого и религиозного воеводу в нюансы своих отношений с местным духом я не стал, как и в свои знания истории, да и дух довольно давно ко мне не заглядывал. Но воевода и сам не хуже меня понимал сложность своего положения. Брать власть у человека, который смог защитить Приамурье, как-то заселить его, который просто намного сильнее, он не собирался. Да и я бы не отдал. Но сыграть в игру, которая называлась «мудрый старый воевода и деятельный приказной», мы собирались вдвоем. Во-первых, договорились о разделе полномочий. По Амуру рулю я, а до слияния Шилки и Аргуни рулит Пашков. Для того чтобы привести эти земли под высокую государеву руку, с Амура к нему отправляется полсотни Бекетова, а к ним еще полсотни, вооруженные мной, поскольку сам воевода не то что дать ничего не мог, но и для своих казаков пороха и свинца у него недоставало. На двести бойцов было только тридцать пищалей и одна полумертвая пушка. Во-вторых, решили дело с моим статусом. С первым же караваном, везущим ясак и прочие дары в столицу, туда летит письмо-челобитная в Сибирский приказ с просьбой сделать меня младшим воеводой. Вообще-то два воеводы назначались в крупные центры, а для большого начальства здесь ничего особо крупного не было. Так, бегает отряд каких-то казачков, караваны шлют с пушниной да другими диковинками. И пусть себе бегают. Но, как водится на Руси, хорошая смазка помогает решить проблему. Поскольку караван был собран, оставалось только составить по всей форме челобитную, а мне снабдить доверенного человека мешочком с маньчжурским золотом. Пока шли наши разговоры с Пашковым, Тимофей разгружал припасы для людей воеводы. Изголодавшиеся казаки едва дотерпели, пока сгруженные со струга припасы превратились в огромных котлах в кулеш. Накинулись – за уши не оттащишь. Хлебными ломтями просто давились. Видимо, было уже совсем тяжко. Остальное сгрузили в государев амбар. До нового урожая должно хватить, если не барствовать особо. Оставили казакам и пороху со свинцом. Тоже не особенно много: сами не шикуем. Но оборониться или в поход идти на какое-то время хватит. Это был запланированный расход. Жалко, но возможность жить своим умом дороже. Вскоре в остроге появился и дед Лавр. Уговорить воеводу отдать себя в руки целителя было едва ли не сложнее, чем установить наши с ним отношения. Только новый приступ кашля, от которого тот едва не задохнулся, помог мне в этом неблагодарном занятии. В комнату вбежала жена, ее настояния и сломили воеводскую волю. Лавр начал действовать сразу, как только в горнице остались он и воевода. Приказал – именно приказал, а не попросил – принести хлебного вина и китайских специй. Сам достал какие-то свои травки, порошочки. Но воевода, прежде чем перейти в статус больного, не менее грозно потребовал, чтобы дед Лавр осенил себя крестом и прочитал молитву «Отче наш». В отличие от меня, который ни одну молитву до конца не помнил, Лавр был в этих делах вполне сведущим. Спорить не стал, перекрестился, помолился и начал, предварительно выставив всех из комнаты. Колдовал он едва ли не часа два. Потом вышел и тихонько закрыл дверь. Подошел к женщине. – Воевода спит. Пусть поспит, силы ему нужны. Как проснется, нужно ему рубаху поменять: вся мокрая будет. Я там на столе оставил настой. Пусть, как пить захочет, пьет его. Завтра я его еще раз попотчую. Крепко к нему лихоманка пристала. Ну да и мы не лыком шиты. Выгоним. – Спасибо тебе, добрый человек! – поклонилась хозяйка. – И тебя спаси Бог! Жена осталась с мужем, а мы разбежались по делам. Строго говоря, дело мы сделали, можно было собираться в обратный путь. Как там у Джека Лондона: время не ждет! Вот только Лавра дождаться придется. Пока же готовили корабли, устанавливали пушки, чистили оружие и доспехи после боя. Я опять остался не при делах. Попытался разговорить сына Пашкова, но тут контакт не вышел. Он уже понял, что я о мире договаривался, а парню явно хотелось воинской славы. Ничего, время терпит. Потом встретил отца Фому. Вот тут разговор получился, хотя и непростой. Пока мы говорили с воеводой, отец Фома беседовал с коллегой Аввакумом. Тот собирался инспектировать все церковные дела. Однако от Тобольской епархии было недвусмысленное повеление к делам паствы его не допускать. Всё бы ничего. Но протопоп тот не прост. В Москве у него высокие заступники есть, сама царица за него хлопочет. Вот только церковных дел мне не хватало. Терпеть ненавижу заниматься тем, в чём я ничего не понимаю. Долго думали, потом решили, что не пускать его в дела церковные, то есть выполнять прямое благословение начальства, необходимо. О всяких поползновениях на то сообщать в епархию, пусть сами решают. А вот не допускать к служению рукоположенного священника совсем не правильно. Сможет найти подход к людям – его счастье. Нет – значит, не судьба. Честно говоря, принимая такое очень половинчатое решение, я думал еще и о том, что основными переселенцами в Приамурье вплоть до конца XIX века будут старообрядцы. Для остальных эти далекие места не особенно притягательны. Эти же жили мирно, землю пахали, богатели. Из них выходили первейшие купцы. Иметь славу места, где терзали одного из лидеров раскола, для Приамурья будет неправильно. Будем надеяться, что и эта напасть нас минует. Чтобы не терять времени, отправили гонца в Албазин, к Бекетову. Ему дозволялось полностью вооружить отряд из албазинских запасов: взять пищали, бердыши, оговоренное количество пороха и свинца. Со всем этим он и должен прибыть к воеводе. Я же пока приводил в человеческий вид пушку. Конечно, очень приблизительно: без нормальных инструментов, без станков оно было не особенно, но хоть не разорвет ее в ближайшее время. Наконец всё уладили. Воевода если и не выздоровел, то окреп явно. Кашель уже почти не мучил его. Лавр взял с него клятву продолжать пить его настойки. На том и отбыли. Не все. Три десятка казаков и доверенный человек от Пашкова отправились в Москву с ясачным караваном. Мы же пошли в другую сторону, восвояси. Плыть вниз по течению – одно удовольствие, тем более ветер был попутный. Аборигены, напуганные монгольским набегом и нашими выстрелами, не показывалось. Корабли давали узлов восемь в час. Казаки обсуждали бой, встречу с енисейцами, саму забайкальскую землю. Я же думал. До самого недавнего времени у меня стояла совершенно понятная задача – остаться живым. С помощью моего духа-покровителя, с помощью моих друзей-братьев, с помощью послезнания и удачи эту задачу, похоже, выполнили. В 1658 году в сражении у Корчеевской луки меня не убьют. Просто потому, что сражение уже было, а я как-то жив. Более того, хотя бы на время мне удалось договориться и с богдойцами, и с воеводой. Теперь военные дела можно отставить немножко в сторону. А вот мирные дела я пока делать не умею. Ну что же, будем думать. Итак, всерьез торговать в западном направлении самому сейчас не выйдет. Путь пойдет через Томск, Тобольск, через Урал. И везде таможни, досмотры. Конечно, похимичить можно. Скажем, для таможни оно царская казна, а для народа – царская, но не всё. Но это сложно, дорого и очень непрямо. Идея торговать с Европой самому, думаю, тоже не пройдет. Во-первых, свои же загрызут. Ну как свои, московские, государевы гости. Во-вторых, Европа – пространство конкурентное. Своих людей у меня там нет. Конечно, хорошо бы транзит наладить из Хабаровска в Лейпциг или Данциг. Но пока это мечты. Гораздо реальнее оттуда народ сманивать в Приамурье. Не толпу по советским лекалам, а отборный люд, которому на месте не сидится. Мастеровые нужны. Хорошо, с кузнецами и механиками сами разберемся, хотя лишние не помешают. Но нужны самые разные мастера. Рудознатцы очень нужны. Помню же, что между Зеей и Буреей золота было, как грязи. Сто лет добывали, и до сих пор что-то берут. А где-то возле Нерчинска серебряная жила была богатая. А на реке Борзя (вспомнить бы еще, где она) были медь и олово. Вот тебе и бронза. Очень нужны корабелы. Есть у меня мысль про море, но там на коче или шитике не пройдешь. Нужны корабли помощнее. Да много кто нужен. Учителя нужны, например. А в Сибири с людьми негусто. Сманил я тысячи полторы казаков-воинов да тысяч пять крестьян, сколько-то мастеровых. Так это уже ой как заметно. Может быть, еще тысячи две крестьян подтянутся. Больше просто не найду. А мне бы их хорошо поселить тысяч двадцать. Земли свободной море, паши – не хочу. Постепенно местный люд начинает к пашенным делам приступать, в деревнях русских селиться или рядом свои строить. Это дело. Но тоже не вполне айс. Если все местные на пашню перейдут, где я соболя на ясак брать буду? А ясак богатый в Москву отправлять пока нужно. Вот и задача. Нужно народ подтягивать не из Якутска, Енисейска или Томска, а из южных и северных частей европейской России. На севере земля бедная, родит не очень хорошо. А здесь им и земли сколько хочешь, и рыбалка привычная, и охота есть. Должны клюнуть. Особенно если будут уверены, что поборы здесь будут брать по совести. Собственно, в Сибирь не за землей бегут люди, земли свободной и за Уралом много. Бегут за волей. Ее и предложим. На юге крымчаки. Земля добрая, но год через год набег. Этим предложим безопасность. Теперь с империей. У имперцев золота много, цены высокие. Продавать им очень привлекательно. Да и откупаться от Москвы проще тем, что в империи куплено: чай, шелк, фарфор. Только есть одна беда, которую не смогли разрешить за столетия. Китай и при первых императорах, и сегодня мало покупает и очень много продает. Что можно предложить Шарходе и его купцам? Пушнину? Да. Но пушнины не так много. Она идет в Москву и, кроме всего прочего, является государевой монополией. Торговать ею нельзя, по крайней мере открыто торговать. Хлеб? Какие-то излишки есть. Но здесь тоже отнюдь не море товара. Нужно себя кормить, нужно иметь запасы на случай наводнения или неурожая. Нужно оговоренное количество хлеба отправлять в Якутск. Тут и остается на продажу совсем не так много, как хотелось бы. Можно попробовать продавать оружие. Не самое новое, но получше того, что есть у маньчжуров. Кирасы из-под пресса всяко-разно будут лучше, чем нашитые металлические пластины. Можно даже пищали им более совершенные продавать. Но и тут есть сложности. Мне, допустим, совершенно неинтересно, чтобы этим оружием нас же потом и били. Конечно, сейчас у нас мир, дружба, жвачка. Но Шархода не вечен, а как выстроятся отношения с его преемником, вопрос открытый. Я думал, что наши жнейки и сеялки найдут сбыт. Боюсь, что нет. Два солдата из стройбата заменяют экскаватор. Маньчжурам проще запахать еще десять китайцев, чем совершенствовать производство. Благо подданные у них бесплатные. Словом, проблема есть. Как ее решать, пока не очень понятно. Если мне не изменяет память, в Китай во все эпохи ввозили предметы роскоши. Вот это шло на ура. Стекло ввозили, дорогие шерстяные ткани, всякую посуду с прибабахами. А вот что еще? Англичане стали ввозить опиум. Но это не мой вариант. Не из каких-то высоких этических соображений, просто не хочу. Со стеклом тоже не выйдет. В России этот промысел пока не очень развит. А я тут совсем не петрю: опять не мой профиль. С шерстью нужно думать, но лучше купить специалиста. Говорила же моя мудрая мама, когда я брался за какие-то особые домашние дела, типа проводку поменять: для этого есть специально обученные люди. Вот мне они и нужны. Ткачи называются. Вот всякое искусство пока у меня на нуле. Но в голове это держать стоит. Пока караван мирно шел вдоль берегов Шилки, а потом и Амура, я думал. То есть, по Декарту, я именно тогда существовал. Но провидение вместе с мировым разумом решили в этом усомниться. Мы налетели на мель. Я от неожиданности свалился с мешка, где лежа размышлял. В принципе, ничего страшного, за полчасика сдернули корабль с мели. Но когда я вновь устроился на облюбованном мешке, мысли понеслись в другую сторону. Блин, если ничего не изменится, то в следующем году Шархода умрет. Ему унаследует сын Бахай. Насколько я помню, мальчик был сложным. Любил взятки, чем активно пользовался будущий строитель Албазина Никифор Черниговский. Да, тут с мальчиком тоже нужно будет поработать. Не проще ситуация и на западе. В следующем году должны сместить Пашкова. Причина – разгром маньчжурами отряда его сына. Вроде бы теперь основания быть не должно. Но кто их, столичных товарищей, знает. И как здесь подстраховаться, нужно думать. Причем думать нужно про всё сразу. Иногда возникает чувство, что лучше бы я не учился на истфаке. Вон Тимофей с Макаром просто наслаждаются отдыхом, думают про дом или вовсе спят. Посоветоваться бы с кем-то, так ведь не расскажешь всего. Хотя посоветоваться, как приедем, стоит. Пока еще один год я себе выторговал у судьбы. За этот год нужно стать еще сильнее. Господи, скоро дом, Люда! Как хорошо! * * * Люда уже вторую неделю была как не в себе. Пока ныло сердце от расставания, пока всё было остро, вроде бы даже легче было. А потом как накатило. Пусто всё. И ведь не в первый раз уезжает ее Андрей-Онуфрий. И каждый раз одна беда: будто с его отъездом из нее всю радость жизни откачивают. Спасает только маленький Андрейка. Вон уже опять кряхтит: то ли обделался, то ли жрать хочет. Сын казался ей чудом. Нет, она вполне развитая девушка. Андрей был совсем не первым мужчиной в ее жизни. Откуда дети берутся, она тоже представляла. Но то, что этот маленький живой кусочек счастья появился в ее жизни, было совсем другим. Не как у всех. Да, к нему приходилось вскакивать ночью, хотя здесь и были приняты всякие няньки и мамки. Да, за него было невыносимо страшно. Но это всё было просто малой платой за то, что он есть, ее сын. И всё равно, когда мужа не было дома, ей было не по себе. С ним в ее жизнь приходила уверенность, что она за мужем, защищена, любима. Какая-то простая надежность появлялась в мире. Она прекрасно понимала, что в городе, где полтысячи бойцов отдадут жизнь, чтобы защитить ее и маленького Андрейку, ей ничего не угрожает. Но уверенность, сила, жизнь появлялись только тогда, когда с ней был муж. Вот и сейчас, возясь с сыном, она думала о большом Андрее, о своем Кузнеце. Какой он огромный, сильный. Как он всё всегда здорово придумывает, как боится ее огорчить. Ведь это же здорово, когда огромный и грозный воин делает растерянное лицо, едва она сдвигает брови. Люда улыбнулась. Ей нравилось, что он главный. И в то же время она понимала, что ей всю жизнь делить его с Приамурьем. Ну и пусть. Она его будет любить таким. А он ее. И у Андрейки обязательно будет сестричка. Только бы скорее его дождаться. Сын заплакал. Проголодался, наверное. Приложила его к груди. Андрей сразу же поймал губами сосок. Почмокал минут пять и притих, не выпуская грудь изо рта. Люда встала, тихонько прошла к его кроватке. В колыбель он уже не помещался. Здоровый растет. Тихонько положила сына. Села у открытого окна. Высоко. Красиво-то как. Ей было смешно, что они живут в Хабаровске. Только в каком-то совсем другом Хабаровске. Здесь не было, еще не было, ни кафе «Мускатный кит», ни ее любимого ТЮЗа. Здесь из привычного был только утес над Амуром. Только вместо обзорной площадки там высилась деревянная башня, стены, стояли раскаты с пушками. Даже у речки Чердымовки, на месте которой потом построят городские пруды с музыкальными фонтанами, еще нет имени. Почему-то вспомнились фонтаны. В первые теплые дни туда выходил гулять весь город. Ну как весь город. Молодежь тусовалась. Дедки какие-то солидные со своими женами тоже приходили. Пока было светло, все сидели по кафешкам, сновали вдоль прудов. Но только начинало смеркаться, как начиналось волшебство. Из скучных технических конструкций начинали бить волшебные струи, подсвеченные снизу самыми разными цветами, извиваться – нет, танцевать – в такт музыке. Как же это было здорово! Здесь иначе. Тоже очень красиво. Те же три горы и две дыры, но покрытые зеленой травкой. А лес начинается почти сразу за городом. Не совсем сразу. Андрей объяснил, что совсем близко к стене не должно быть ничего, чтобы враг не смог подобраться. Да и сам город был как из сказки. Такой город они мечтали построить, когда были реконструкторами. Высокие стены, башни с красивыми шатрами. В проезжих башнях образы с ликами святых. Белый дом в этом Хабаровске тоже был. Здесь он назывался «приказная изба». Муж там решал всякие свои проблемы. Дом был большой, в три этажа. Точнее, в два этажа и с верхней пристройкой. Над верхней пристройкой красивая четырехскатная крыша. Там жили смешной китаец Гришка и два паренька, Костька и Васька – его помощники. Рядом была новая церковь. Красивая, построенная всем миром. Хоть и тоже деревянная, как весь город, но высокая и величественная. Одно было жалко: там не было доброго отца Фомы. Там служил совсем молодой отец Игнатий. Тоже добрый. Но в отце Фоме была какая-то человеческая мудрость. С ним хотелось просто поговорить. А вот с отцом Игнатием, страшно смущавшимся при общении вне церкви, не хотелось. В прошлой жизни Люда как-то прошла мимо религии. То есть ее крестили, она даже помнила, как в доме пекли куличи. Но дальше этого ее религиозность не шла. Здесь было иначе. Она сам стала ходить к причастию, к исповеди. Зачем? Хотелось. Нет, она не стала особо ревностной верующей. Просто в ее жизни появилась еще одна отдушина. Их с Андреем – или всё-таки Онуфрием? – дом был рядом. Самый лучший дом в городе. Он был, конечно, меньше, чем приказная изба, но и здесь было привольно: не ее однушка, и даже не двушка Андрея. Комнат было штук семь. Была огромная кухня с печью. В комнате рядом жили Меланья и Акулина, которые помогали ей по дому, стирали, готовили, ведали припасами. Были всякие кладовые. Баня была. Увы, водопровода не было, хотя Андрей сделал рукомойник и ванну, которую можно было быстро наполнить горячей водой. Был зал, где собирались друзья мужа. К сожалению, женщины на таком собрании не предполагались. А ей было интересно. Была и их комната, в самой высокой башенке. Из нее видны были и Амур, и острова. В этой горнице она сейчас и сидела, глядя на реку. Вдруг взгляд ее упал на длинный караван судов, идущий к пристани. Господи, наконец-то!