В углу на нарах лежал Андрейка. Вдоль нар металась знахарка. Давала питье, прикладывала какие-то примочки, промакивала взмокшие лбы. Было видно, что девка падает с ног от усталости. Подсел к Андрею. Парень дышал тяжело, спал. Во сне что-то шептал, кому-то что-то приказывал. – Заснул он, Онуфрий Степанович, – проговорила девка. – Всё грустил, что вас подвел, богдойцев пропустил. Я посмотрел на усталую знахарку. – Ты, давай, милая, поди приляг. Только покажи мне, кого чем поить, и отдохни. А то рядом ляжешь, кто их целить будет? – Ой, дядя Кузнец, я только чуть-чуть, в полглазика. Вот эта, зеленая, для Тихона и Васьки, которая как ржа – это для Петьки. А вашему Андрею и остальным только вот эту, без цвета, мутную. Она боль убивает. Девка выскочила в соседнюю комнату. Я подошел к мальчишкам. Как же я так? Не смог их защитить. Зачем тогда всё это было? Беловодье? Подошел к чернявому пареньку, вытер пот. Соседний парнишка стал что-то шептать, просить пить. Шут его знает, настой ему давать или воду. Дал настой. Видимо, правильно дал. Парень забылся. Вдруг из Андрейкиного угла послышалось: – Батя… – Я, сынок! – подскочил я к сыну. – Подвел я всех, батя. – Что ты, сынок! Вы честно бились. Богдойцев потрепали. Теперь мы их дожмем. – Батя, я не маленький. Не успокаивай. Я хотел быть как ты. Чтобы всё у меня выходило. А оно вот как. – Помолчи, Андрейка. Всё у тебя выйдет. Знаешь, сколько у меня по молодости дури было. Через ту дурь я и здесь очутился. – Батя… Только мамке не говори. Она плакать будет, мне то не надо. Тут меня пробило: он же прощается! – Ты мне это из головы выбрось! Поправишься – сам всё и расскажешь. – Плохо мне, батя. В голове всё путается. Муть никак от глаз отогнать не выходит. – Поправишься, сынок. Меня в твои годы как раз медведь подрал. Так я с тех пор кузнечное мастерство и освоил. Небось тебе дядька Макар рассказывал. Ты поспи. Сном все хвори выходят. Я подал сыну настой. Он жадно выпил. Видно, болело сильно. Потом откинулся на лежанку. Кажется, заснул. С тяжелым сердцем смотрел я на раненых парней. Одно дело знать, что погибло столько-то, ранено столько-то. А другое дело видеть, как мучаются. Около часа, я поил, помогал лечь поудобнее, вытирал чистой тряпицей лица. Потом вернулась знахарка. – Спасибо тебе, Онуфрий Степанович! Прости, что заставила тебя мою работу работать. – Не болтай, девка! Я сам взялся. Ты лучше скажи: поправится мой Андрейка? – Должен. Его ударило по голове сильно. Ребра помяло. Но нутро вроде бы целое. – А ты про нутро откуда знаешь? – Коли с нутром беда, кровь начинает выходить и изо рта, и из… – она покраснела. – Понял. На том спасибо! Я тебе помощницу пришлю и хлопцев, чтобы, как можно будет, казаков в город перевезти. – Я знаю, тебе идти надо. Враги на нашей земле, а ты наша всех главная надежа. Только обжились, а тут они. Дед Лавр говорил, что коли кто их и победит, то только ты. Иди. Мы все будем молиться за вас. А за сыном твоим как за братом пригляжу. Он же деда Лавра внук. Я вышел. Было тошно, мутно как-то. И стыдно. На меня рассчитывают, надеются тысячи, уже считай, десятки тысяч людей. А я расклеился. Постепенно внутри разгоралась злость: на богдойцев, на этого их де Тревиля, но больше всего – на себя. Обратная дорога уже не казалась медленной. Быстро передал про раненых, послал весточку домой. Про Андрея не сказал. Пусть правда сам матери и расскажет. Тем временем Макар заканчивал сборы. На прощание помолились да и пошли следом за ушедшими врагами. Едва ли мы отстали от них больше, чем на полтора дня пути. * * * Тимофей готовился к встрече гостей. Особых гостей, нежданных. По всей реке на день пути в скрытах затаились дозорные. На стене города стояли орудия, направленные на Амур и на Зею. Пристать можно хоть с той, хоть с другой стороны. По всем дорогам засеки и бомбы. Как получили весточку от Кузнеца, спокойно мига ни сидели. Спорили только, защищать городскую стену или засесть в детинце. Решили стену защищать. Народу в городе, даже только оружного с новиками, было две тысячи человек. В крепость они просто не влезут. Баб, девок, детей и стариков решили пока спрятать в тех селах, что на реку не выходили. С ними отправили «младшую дружину» – малых пареньков с самострелами, да дедам ружья раздали. Остались только знахарки да жены, что мужей оставлять не захотели или кого мужи не смогли прогнать. Из дедов только дед Лавр. Врага ждали со стороны Хабаровска. Но первыми прибежали гонцы с ближних схронов. На другом берегу показалось множество воинов. Они несут лодки и, похоже, будут переправляться. Это было совершенно лишним. Тут и тех, что от Кузнеца ушли, за глаза хватит, а нам еще подбрасывают. Тимофей приказал взять два пулемета и установить их на реке, где ожидалась переправа. На всякий случай взяли и картечницу, которую Кузнец зовет гранатометом, да два десятка казаков в охрану. Всё это богатство тщательно припрятывалось за береговыми холмиками, прибрежными кустами. Богдойцы не спешили. Они медленно собрались на том берегу. Было их очень много. Казаки забеспокоились: справятся ли? Но приказ был простой: задержать врага, не дать ему переправиться. Можно было ударить сразу. Но тогда богдойцы просто найдут другое место для переправы. В середине реки был островок, на котором скапливались пришельцы. Они, пригибаясь, пробегали по острову, неся лодки на плечах. Потом снова усаживались в них уже с другой стороны островка. И вот, когда лодки отплыли от острова, – много лодок, столько казакам еще не доводилось видеть сразу – пулеметы ударили. Амур у Благовещенска был не особенно широк, пули аккуратно долетали до противоположного берега. По лодкам же попадали и того проще. До русского берега доносились крики, люди падали в воду, на дно лодок. Кто-то пытался повернуть назад, кому-то это даже удавалось. Они скрывались на острове, падали на землю, опасаясь поднять голову. Часть попыталась быстрее добраться до врага, чтобы вступить с ним в схватку честным железом, но пулеметы крошили людей и борта лодки. Когда враги подошли на расстояние трех сотен шагов, в дело включились винтовки. Казаки били не залпами, а просто выбивали всех, кто был похож на командиров. Теперь уже все лодки до единой повернули к спасительному островку. Правда, добрались далеко не все. Всё же этот пулемет из засады – страшная штука. Теперь на том берегу оставалось не больше двух сотен счастливчиков, которые не успели отправиться. Еще сотни три, не меньше, плыли по течению, уже не подавая признаков жизни, или лежали на дне, если были в панцире. Остальные залегли на островке. Пулеметы замолчали: тратить дорогие пули попусту никто не собирался. Теперь положение вышло непонятное с двух сторон. Богдойцы не могли переправиться, а казаки не могли окончательно выгнать их с переправы. Только когда богдойцы, прячась за холмиками на острове, стали обстреливать казаков из фитильных ружей и луков, казаки вспомнили про картечницу. Гранатомет зарядили и послали первый заряд навесом на остров. Не очень точно, но разлет большой, кого-то и приголубило картечью. После второго и третьего выстрела богдойцы, кто на лодках, кто вплавь, кинулись на другой берег. Опять ударил пулемет, подгоняя бегущих и падающих воинов. Потеряв едва не четверть своих, враги сбежали. Казакам же пришла весточка, чтобы бежали быстрее в город: на реке показались корабли богдойцев. Тимофей понимал, что эти противники гораздо серьезнее. Пулеметы и гранатомет, с которыми прибежали казаки, защищавшие переправу, он поставил на пристани, самом слабозащищенном месте города. Там стену-то стали строить только в самые последние дни, раньше и незачем было. Богдойцы попытались сходу пройти к пристани, но обстрел из пушек и гранатометов убедил их отойти. Войско богдойское высадилось ранее со стороны Зеи – там, где пушки не доставали. Построили лагерь и попытались штурмовать. Не тут-то было. Они не смогли пройти даже за минное ограждение, в три кольца опоясывающее город. Ох и сил на него потратили, но и польза оказалась изрядная. Это тебе не «чеснок». Взрывы бомб, установленных в самых удобных для атаки местах, разрывали сразу десяток богдойцев. Попытка врагов организовать обстрел стен города привела к артиллерийскому поединку, где русские пушки оказались сильнее и точнее. Богдойцы отошли к своему лагерю. Было их больше, чем воинов у Тимофея, но не настолько, чтобы телами задавить. А вот если тому придется богдойский лагерь штурмовать, людей своих он положит много. Потому и сидели. Но уже через три дня положение поменялось. Подошли корабли Кузнеца из Хабаровска. Большая часть его отряда встала с другой стороны от богдойского лагеря. Тоже построили засеку, выставили пушки. Малый отряд с пулеметами занял остров на Амуре. Кузнец опасался теперь, что враг уйдет из ловушки. На другом берегу богдойцы опять стали появляться, но переправляться опасались. Когда богдойский воевода попробовал подвести туда корабли, по ним ударили пушки. Часть удалось перевезти, но еще два корабля были разбиты ядрами. А к следующему дню подошли отряды из Нерчинска и Албазина. Они встали со стороны, противоположной реке. Было их немного, но и рваться в тайгу богдойцам особого резона не было. Тем не менее русские срубили частокол, установили пушки и пулемет. Осажденные взяли осаждающих в осаду. * * * Если смотреть по числу, то богдойцев было немного больше. Только оружие наше и подготовка наших ребят сводили на нет это преимущество. Даже новики уже были вполне боевыми подразделениями. Я отправил гонца к Тимофею, чтобы договориться об общих действиях. Хорошо бы выманить богдойцев из лагеря. Хотя всё же главное – принудить их к миру. Как бы я ни пыжился, разгромить империю не выйдет. А вот иметь их, пусть не в друзьях, но в торговых партнерах, было бы неплохо. Поначалу, когда вспоминал Андрейку, побитых ребятишек, хотелось раздолбать этого Лантаня с его армией к чертям. Но потом остыл и включил голову. Канси соберет новую армию, сильнее этой. А потом, коли мы справимся, еще одну. Что же, всю жизнь воевать? Оно мне надо? Тут бы как-то хитрее сделать. Так, как с Шарходой вышло. Сделать «дай», сказав «на». Пока же Лантань с его примерно пяти-шеститысячным отрядом был прочно заперт на берегу Зеи. Уйти мы ему не дадим. Так продолжалось больше недели. Богдойцы несколько раз пытались наступать. То шли кораблями к Амуру, где их встречали пушки и гранатометы, то опять пытались взять Благовещенск с тем же успехом. Наконец они просто заперлись в лагере. Несколько раз казачки ловили гонцов, которых Лантань слал за реку. Не факт, что словили всех. Нужно было это как-то заканчивать. Я решил усилить причинение добра. Наши пушки были раза в полтора дальнобойнее, чем у богдойцев. Этим и воспользовался. В течение суток мы садили по лагерю маньчжуров из всех орудий. Не прицельно, но много и, главное, постоянно. На следующий день Лантань прислал гонца с предложением о переговорах. Как говорится, что и требовалось доказать. Глава 7. Мир С Лантанем договорились относительно легко. Как и положено восточным людям, мы немножко поиграли. Он стал говорить о своих обидах, я о своих. Он стал требовать, чтобы русские ушли за Байкал и в Якутск, я стал качать права на Уссури и будущий Владивосток. Словом, пришлось немного позаниматься китайскими церемониями. Особо давить я не стал. Мне же ехать, а не шашечки. А чтобы ехать, стоит дать возможность другому сохранить морду лица. После этого уже договорились влет. Для сохранения морды лица я продолжаю платить по пять сотен монет серебра в год. Их монеты покрупнее наших рублей. На рубли получалось больше шести сотен. Но оно тоже не критично. За это мои караваны могут торговать по всей Поднебесной. Договорились и о том, что граница между нами пройдет по Амуру и Уссури, то есть так, как оно сейчас есть. Просил Лантань, чтобы в будущей войне с ойратами мы продали им свои пушки. Тут я уклончиво пообещал подумать. Лишиться своего технического превосходства мне очень не хотелось. Иди знай, как потом дела повернутся. Он это тоже понимал. Неожиданно оказалось, что ни с нашей, ни с их стороны нет ужасных и злобных монстров. Сам же Лантань – просто маньчжурский рыцарь без страха и упрека. Верный, умный и смелый воин. По его словам, достоинства их императора куда круче, он – лишь бледная тень сияющего владыки. В этом я внутри себя позволил усомниться. Но только внутри. Комфортно так человеку жить – его право.