Пока мы переговаривались, отводили войска, пили и жрали на совместных пирах, в Пекин и в Москву летели вестники. Всё же отсутствие нормальных средств связи – это большой косяк. Только через полгода на Амур прибыли те, кого государи уполномочили заключить мир. Прибыли государев стольник Федор Алексеевич Головин и дядя императора князь Сонготу. Прибыли не просто так. С князем шло до тысячи воинов знаменной армии и еще больше всяких слуг и прихвостней. С Головиным было не многим меньше: целый полк стрельцов, человек не менее пятисот, чуть не сотня всяких челядинцев. Войска, ни те, ни другие я в Приамурье не пустил. Шуму было много, но, посмотрев на моих орлов, большие люди смирились. Имперцы оставили своих в лагере на Сунгари, а стрельцов я расквартировал в Нерчинске. На переговорах игрища снова начались с первой цифры, с самого начала. Головин потребовал земли вплоть до Ивового палисада. Не говоря уже о том, что наших там не было отродясь, сил освоить эти земли у нас сейчас не хватало. В ответ Сонготу стал требовать ухода русских со «священной земли рода Айсинь Гёро». В реальной истории стороны долго ругались, ссорились, бряцали оружием. Здесь был разыгран облегченный вариант. Бряцать оружием Головину не давал я, а Сонготу смирял Лантань. Несколько осложняли ситуацию европейские советники, столь любезные сердцу императора Канси. Все хотели какую-то свою выгоду поиметь. То пытались включить в статьи договора беспошлинное плавание и торговлю с Приамурьем для своих кораблей, то проход по России до самой Европы. Но Головин – красавец: быстренько эти дела пресекал. Пытались сыграть на том, что русские «иноземных языков не ведают». Ага. Даже два раза. Гришка и его родственник, одевшиеся в лучшие китайские платья, какие я смог найти, лихо переводили с одного языка на другой. А среди челядинцев Головина были толмачи с итальянского и немецкого. Латынь и сам стольник знал круто. Я только челюсть руками придерживал, когда тот начинал на латыни коленца закручивать. Словом, рядились долго, а пришли к тому же Нерчинскому мирному договору, только Приамурье теперь уже окончательно было русским. И торговля беспрепятственная, и беглых татей друг к другу не принимать, не жаловать. Этот пункт в прошлой истории был особенно труден, поскольку упирался в историю китайского князя Курбского, точнее даурского князя Гантимура. В том варианте истории, который теперь уже не случится, по не совсем понятным причинам обласканный маньчжурами князь Гантимур перешел на русскую сторону. Думаю, он сделал не ту ставку во время соперничества регентов. Но этого было мало. Его впервые в русской истории принял не глава Сибирского приказа, а лично царь Федор Алексеевич, жаловал ему титул русского князя. Требования маньчжуров вернуть перебежчика теперь не могли быть выполнены. Следом за Гантимуром пошла череда «измен» монгольских князей. Маньчжуры не на шутку всполошились. Накануне войны с грозными ойратами им такие приколы были совсем не интересны. Это и стало поводом для войны. Теперь главного камня преткновения не случилось. Гантимур со своей родней благополучно кочевал близ Ивового палисада. Причина проста. Я ему не мог простить нападения на Бекетова и русские остроги в Забайкалье. Он об этом прекрасно знал. Короче говоря, всё получилось вполне душевно. Отдельным пунктом включили то, что с Джунгарским ханством, то бишь с ойратами, мы оружием торговать не будем. Вопросов нет. Не будем. Оно нам не сильно нужно. И Головин здесь не стал возмущаться. Прибыл он от имени царевны Софьи. Положение у той было очень ненадежным. Потому и спесь его была более напоказ. Положено так, наверное, у дипломатов – честь государства блюсти. Я опять же совсем не против. В их играх я совсем не силен. По мне, проще было бы собраться, как нормальным мужикам, поляну накрыть да и договориться. Кстати, сначала я решил, что торговля Пекина и Москвы для меня будет в минус. Не сам же буду торговать. Да и пошлины с государевых караванов не возьмешь. Но потом подумал иначе. Ездить-то через меня будут. Деньги здесь будут тратить. А главное, смогу я с этими караванами и свои товары отправлять, что в Поднебесную, что на Запад. И им хорошо, и мне хорошо. Честно говоря, для меня эти все болталки были багетом к моей картине. Мне же нужно договориться, чтобы меня и мое Приамурье и сейчас, и впредь, и во веки веков из прекрасного далека с наганом в руке не «развивали». И не суть, будет это прекрасное далеко в Москве или в Пекине. Мне нигде не надо. Тут я не знал, с какого конца подойти. И отдельно совсем быть мне не хотелось. Во-первых, это было неправильно. Мы шли сюда именно как представители России. Сильное Приамурье, которому не трахают мозги многочисленные Остапы Бендеры и прогрессивные менеджеры, могло стать не крепостью страны на Востоке, а ее главным торговым центром. А там, смотришь, и моя любимая Ордусь, Орда-Русь, выдуманная еще атаманом Григорием Семеновым, воплощенная в чудесной «Евразийской поэме», осуществится в реальности. Пришлось отдельно договариваться и с дядей императора князем Сонготу, и с будущим главой петровского МИДа, Федором Алексеевичем Головиным. Наверное, ничего бы у меня не вышло, будь время хоть чуть-чуть другое. Но Россия после долгих десятилетий войн, бунтов, заговоров была усталой. Не просто очень, но чудовищно сильно были нужны деньги. Они, конечно, нужны всегда. Только бывают моменты, когда их нет от слова совсем. Сейчас был именно такой момент. Потому мое предложение о двадцати тысячах золотом единовременно и десятине с приисков было встречено с пониманием. Московский гость, конечно, исполнил арию на тему, что всё народное – всё мое, в смысле государево. Я и не возражал. Но на мое счастье, был он дипломатом, значит человеком с головой, способным не только словеса плести, но и договариваться. Особенно если на словах ему никто и не возражает. Договорились на том, что воеводу даурской землицы и великой реки Амур не назначают из столицы, а выбирает казачий круг. Почему нет. Про казачий круг я уже подумал. Будет что-то типа коллегии выборщиков. Мне эта фишка всегда нравилась. Квалифицированным выборщикам популистскую фигню закинуть гораздо труднее. Да и наехать на них проблематично: за ними люди стоят. Я не совсем наивная чукотская девушка, чтобы не предполагать, что это потом много раз будут пытаться поменять. И не только из Москвы. Честолюбцев хватает в любом месте и в любое время. Потому покрутим мы и с советом выборных людей Приамурья. Будут они при воеводе и правительством, и одновременно кулаком, висящим над излишне властолюбивым затылком. А для того, чтобы из Москвы глупых идей не шло, нужны две вещи. Нужно быть сильным. Совсем не самым-самым. Достаточно того, чтобы здесь сил было больше, чем то, что сюда могут выслать для «наведения порядка». И главное – всегда помнить, что Господь завещал делиться. Если страна у нас одна, и если к нам она матерью, а не мачехой, то и наши богатства должны ей в пользу быть. Может быть, приамурское золото избавит Россию от ужаса петровских реформ, от стона, крови, от звона кандального. А там… Как бог даст. Для себя любимого я получал дворянство «по московскому списку», звание детей боярских получали мои ближники. Не уверен, что мне это сильно нужно. Но пусть будет. Типа мы тоже не лаптями щи хлебаем. С маньчжурами, в смысле с дядюшкой императора, сошлись и того лучше. Я клялся блюсти и соблюдать и совсем не нарушать. За то получал, чтобы всем было весело, звание фудутуна Хэйлунцзянхэ. Другими словами, то же звание, что и воевода, только в маньчжурском варианте. Причем звание это является наследственным в моей семье, но с правом завещать его кому-то другому. Всё же в Срединной империи умеют красиво выйти из неудобного положения. Таким образом империя сохраняет морду лица. А мне дозволяется всё, что дозволяется наместнику и владетелю. О большем и мечтать грех. Перед расставанием я закатил пир. И не просто пир. На столах – отдельно для нормальных людей, отдельно для начальства (сословное общество, мать его!) – были традиционно русские блюда: пироги, верченое мясо, осетрина, всякие разносолы, были и китайские блюда. И это не всё. Подали талу и сугудай, мясную солонину и прочую даурскую и эвенкийскую вкусность. И конечно, как вишенка на торте, подали блюда из картошки. Получилось и обильно, и экзотично. Причем для всех. Хочешь – ешь привычное, хочешь – пробуй чужое. Питья было море, и не только алкогольного. Для любителей бражка, хлебное вино, даже дорогое виноградное. За мир не жалко. Было и не очень хмельное: квас, сбитень, чай. Хотелось, чтобы все ушли довольными. На прощание далеким гостям преподнесли в дар изделия местной ювелирки и чеканки. Похоже, гостям понравилось. Во всяком случае, и Сонготу, и Головин заказали еще для подарков. А мне что? Мне только радость и удовольствие. Ну и доход, понятное дело. Как говорил мой друг Ерофей, без выгоды только медведь живет. Медведь, может быть, и живет, а в Приамурье любят жить широко, богато, вольно. * * * Так и живем. Ну как живем? Скорее, доживаем свое. Даже с того мира уже годы прошли. Но это тоже жизнь, и совсем не плохая. Ерофей к тому времени, когда мир пришел в Приамурье, уже преставился. Его младший брат, Никифор, давно отошел от дел, жил в своем доме под Москвой. Торговлю нашу теперь вели Артемий и внук Ерофея, Егор. Хорошо вели, не подкопаешься. Себя не забывали, но иначе и быть не могло. Я и мои ближники тоже уже люди немолодые. Куда там. Седьмой десяток идет, а кому-то уж и восьмой пошел. Через год после заключения мира собрали мы круг, выбрали нового воеводу. Я сам и предложил, а люди поддержали. Выбрали Алешку, Макарова сына. А что? Разумный парень, лихой казак. Люди его любят, уважают. Мой Андрейка поправился. От раны только шрам остался, да заикаться он стал немного. Теперь он приказным в Благовещенске. Мы уходим. Ушел в лучший мир Третьяк Ермолаев. Отпели и моего главного разведчика – Степана. Приходит время детей, даже внуков. Их уже четверо. Это у меня. Трое у Машки и один пока у Андрейки. Ну, он еще свое наверстает. Приамурье живет на радость всем и в дружбе со всеми. Сами мы больше всякие художественные и механические штуки придумываем. Покупают их охотно. Даже не так – с руками отрывают. И украшения наши, сукно благовещенское идут лучше, чем флорентийские. Те еще довезти нужно. А наше – вот оно. Часто мы только придумываем и собираем, а делают частями в империи. И нам выгодно: намного дешевле выходит, чем самим возиться. И имперцам выгодно: мастера заняты, подати платят. Хлебом торгуем помаленьку. Правда, в последнее время стали пробовать другие культуры. И всякие бобы от китайцев для них же сажаем, и картошку. Иные умельцы даже виноград и арбузы умудряются выращивать. Но это не на продажу. Для себя. Рудники наши работают. Только трудятся там наемные мастеровые, за хорошие деньги работают. Потому и трудятся не за страх, а за совесть. Десятина в казну идет. Остальное тоже не пылится. Что-то той же казне продаем, что-то идет на торговлю. Пока Софья сидит, хотя по истории ее уже Петр должен скинуть. Я всё надеюсь, может договорятся без драки. Люблю я, когда люди договариваются. Хоть старость – время невеселое, но мне грех жаловаться. Конечно, весь день на кузне вкалывать или веслом махать я сейчас не смогу. Ну так от меня того никто и не требует. Живем с Людой тихо, спокойно. Дом наш остается открытым. Гости почти всегда. Но они как-то сами по себе. Наша же жизнь стала какой-то более замкнутой. Вроде бы всё, для чего тебя мать-природа создала, ты сделал, а теперь можешь чуть-чуть пожить в собственное удовольствие. Мы часто гуляем, сидим на берегу Амура, смотрим, как расплавленный шар погружается в горящую ярким огнем вечернюю реку. Бывает, сидим в горнице с Макаром, Трофимом и Тимофеем, что уже тоже давно отошли от дел, вспоминаем ушедших товарищей, лихие дела прошедших лет. А бывает, что остаемся с Людой вдвоем в доме. Тогда разговоры невольно сворачивают на ту, уже безвозвратно канувшую в небытие жизнь, которая неожиданно прервалась в доме Инфиделя. Интересно было бы посмотреть, как там, что изменилось в будущем оттого, что мы наделали в прошлом. Да и изменилось ли что-нибудь? В тот день мы отправились с Людой вдвоем. Недавно приезжали в гости дети с внуками. С одной стороны, радость большая, а с другой – понимаешь, что они уже сами по себе. Странное ощущение. И не только с детьми оно. Всё вокруг живет, движется, кипит. Как будто я когда-то задумал мое Приамурье, а теперь оно выросло. Я ему уже не нужен. Это не старческое брюзжание, не печаль по ушедшей молодости. Просто такая жизнь. Наверное, правильная жизнь. Вот и шли мы с Людой, как положено пожилым супругам, рука об руку по краю леса. Говорили о нас, о детях, о далеком и уже забывающемся мире, откуда нас забросило сюда. Вдруг под ложечкой засосало. Что-то не так было. Окрестности Хабаровска я помню, как свои пять пальцев. Всё здесь не то, что перехожено, а переползано, перекопано, перепахано. А этого места я не помню. Полянка светлая, а вокруг сосны стеной стоят. Глядь, а на поляну тигр огромный выходит. Смотрит так на нас внимательно. Потом рябь какая-то пошла. Глядь, он уже не тигр, а старик мой знакомый, который дух Амура. Людка в меня вцепилась: она ж его еще не видела. Я ее руку наглаживаю, успокаиваю. – Привет! – говорю старику. – Давно не виделись. – Что ж, привет и тебе! Ты оказался мудр и расторопен, – говорит он. – Твой путь здесь окончен. Теперь тебе пора домой. Вот так шутки у деда. Хотя я сам сейчас такой же дед. Вот и в голове шумит. Ох, это не в голове. Мир перед глазами закрутился, изображение стало превращаться в какие-то сполохи, размываться. Наконец и вовсе исчезло. Похоже, теперь уже совсем всё. Хотя не жалко. Классную прожил жизнь. Эпилог Хабаровск, 2010 год от Рождества Христова – Андрей Владимирович! Андрей Владимирович! Что с вами? Врача вызвать? Голоса звучали в голове всё настойчивее. Подождите, я что, уже не Онуфрий? И где мое Онежское озеро? С огромным трудом открыл глаза. Как интересно девки пляшут. Надо мной склонилось несколько довольно молодых лиц. В том числе вполне симпатичное женское лицо. Это уже интереснее. Похоже, это она предлагала врача. Прислушался к себе. Вроде бы отхожу, обойдусь без врача. Выждал еще немного и попробовал встать. Получилось. Однако от увиденного стало еще интереснее. Мы стояли в довольно большом зале, а из окон его открывался вид… на Амурский мост. Тот самый, который на пятитысячной купюре. То есть что выходит? Я в башне архитектора. Только теперь она не руина. Интересно. Надо попробовать как-то включиться. – Простите, дамы и господа! – произнес я уже не вполне привычные слова. – Я как-то выключился. Никак не могу сориентироваться. – Андрей Владимирович! – опять завела песню молодая дама. – Вы, главное, не волнуйтесь. Это, наверное, от усталости. Я Даша. Это Максим Леонидович и Валера. Мы архитекторы, авторы проекта по строительству музея истории города в башне Инфиделя. Тут идея была в том, чтобы соединить культовое место в городе и прошлое города. Классно же? – Да-да, конечно, – не особенно уверенно поддержал ее я. – Вы не помните? Мы же с вами обсуждали. Здесь и концерты будут проходить, и выставки всякие. Сюда даже наш Хабаровский джазовый фестиваль, наверное, можно будет перенести. Хотя нет, для международного фестиваля места маловато. Но прослушивание здесь провести можно. – Простите, – уже совсем неуверенно проговорил я. – Тут какая-то путаница. Я совсем не архитектор. – Конечно, – удивленно подняв брови, вклинился бородатый Валерий. – Вы не архитектор. Вы инициатор и частично спонсор проекта. Точнее, ваши мастерские. – Постойте. Какие мастерские? – Андрей Владимирович! – проговорила Даша. – Наверное, давайте мы на сегодня закончим. Я отвезу Вас домой. А завтра мы созвонимся. Если вам станет получше, мы продолжим осмотр. Хорошо? – Да. Похоже, что это будет разумно. Извините, друзья. Что-то действительно случилось. – Мы понимаем, – веско сказал Максим Леонидович, мужчина лет тридцати пяти – сорока. – Думаю, всё-таки стоит вызвать врача. Я спустился по лестнице, влекомый моей очаровательной проводницей. Да, домик отгрохали милый. Что-то в нём осталось от той башни Инфиделя, которую мы покинули целую жизнь назад, но одновременно это была совершенно не руинка, а вполне представительное здание, напоминающее строения в центре города. Те же элементы русского стиля в его понимании приамурских людей XIX века. Зато окружающий ландшафт был едва узнаваемым. Мешанина халуп частного сектора и домов новых русских исчезла. Вдоль вполне комфортабельной дороги стояли невысокие одно- и двухэтажные особнячки. Не обнаружилось брежневок-десятиэтажек на горизонте. А ведь на моей памяти именно такими домами был застроен район, носящий гордое имя Депо-2, бывший прежде пустырем с поэтическим названием Семь ветров. Стекла и бетона было до обидного мало, зато было много зелени. – Андрей Владимирович! Давайте в вашей машине. Только я за руль вас в таком состоянии не пущу. – Хорошо. Я не сопротивлялся, поскольку был ни одного раза не уверен, что найду, где мое жилье в этом Хабаровске. Сели в машину. Блин, у меня была нормальная Toyota. Куда дели? На панели надписи русские и китайские. Понятно, наши теперь не японки, а китайские модели взялись собирать. – Извините. Только не удивляйтесь, ладно? – Конечно, Андрей Владимирович!