Я нервно суечусь. Хожу туда-сюда. Меняю местами книги, которые стопкой лежат на краю обеденного стола. – Уйди с глаз моих, – требует Герти, не повышая голоса. – Ты мне мешаешь. Мо в кафе на углу, где делают плохой кофе. Он тебя развлечет. – Ладно. Хорошо. А ты… ты уже читаешь? И что думаешь? Не отвечает. Я закатываю глаза и тут же смываюсь, от греха подальше. Не успеваю дойти до кафе, как звонит телефон. Герти. – Можешь вернуться. – Уже? – Протокол заседания я получу не раньше, чем через двое суток, даже если заказать экспресс-доставку. Пока не прочитаю, ничего определенного сказать не могу. Улыбаюсь. – Ты запросила протокол заседания? – Преступники бывают очень убедительны, Тиффи, и я не советую верить их рассказам о суде. Люди пристрастны и плохо разбираются в тонкостях законодательства. Я все еще улыбаюсь. – И все-таки ты запросила протокол. – Никого не обнадеживай, – строго велит Герти. – Я серьезно, Тиффи. Я соберу информацию. Но пока ничего не говори тому парню, пожалуйста. Жестоко будет напрасно его волновать. – Знаю, – отвечаю я уже без улыбки. – Не скажу. Спасибо тебе. – Пожалуйста. Кофе отменный. А теперь садись – если меня вытащили из кровати в субботу ни свет ни заря, по крайней мере, надо поболтать. 18. Леон Я направляюсь на встречу с Джонни Уайтом Первым. Очень рано – четыре часа туда, потом сменить три автобуса, чтобы добраться до тюрьмы Ее Величества в Граундсуорте, где в три часа дня свидание с Ричи. Ноги затекли от сидения в поезде; спина вспотела в вагоне без кондиционера. Закатывая рукава рубашки, обнаруживаю прилипшую к манжете старую записку от Тиффи. Месяц назад она писала о том, что? странный сосед из пятой квартиры делает в семь утра. Хм. Неловко. Надо перед выходом из дома проверять одежду. Гритон, где живет Джонни Уайт, – на удивление милый городок, вытянувшийся на матово-зеленых просторах Мидлендс. От автобуса иду пешком. Пару раз писал ему по электронке, а чего ждать при личной встрече – не знаю. На месте. Пугающе большой и высокий Джонни Уайт рявкает, чтобы я заходил; послушно следую за ним в скудно обставленную гостиную. Единственный необычный предмет в комнате – пианино в углу. Крышка поднята, ухоженный вид. Я: Играете? Дж. У. Первый: В свое время концертировал. Теперь сажусь реже, но инструмент не убираю. Без него дом не дом. Я в восторге. Идеально! Концертирующий пианист! Самая крутая в мире профессия! И нигде никаких фотографий жены или детей. Превосходно. Дж. У. Первый предлагает чай; пузатая со щербинами чашка и крепкое пойло из пакетика – напоминает мамин. Неожиданно колет тоска по дому – надо побольше ее навещать. Садимся друг против друга, на диван и в кресло. Вдруг сознаю, что перевести разговор в нужное русло очень нелегко. «У вас во время Второй мировой случайно не было романа с мужчиной?» Вряд ли он захочет обсуждать такое с незнакомцем из Лондона. Дж. У. Первый: Так что вас интересует? Я: Да вот, хотел спросить… Э-э-э… Прокашливаюсь. Я: Вы же во время войны служили в армии? Дж. У. Первый: Два года, с коротким перерывом, когда мне выковыривали пулю из брюха. Против воли смотрю на его живот. Дж. У. Первый сияет неожиданно лучезарной улыбкой. Дж. У. Первый: Думаете, что найти ее там было нелегко, а? Я: Думаю, что в этой области много жизненно важных органов. Дж. У. Первый, посмеиваясь: Немецкие ублюдки в них, к счастью, не попали. Да и вообще, я больше беспокоился о руках, чем о животе. Без селезенки играть можно, а если бы пальцы отморозил, то все. Смотрю на Дж. У. Первого с благоговением и ужасом. Он снова посмеивается. Дж. У. Первый: Да зачем вам мои военные страшилки… Пытаетесь выяснить судьбу родственника? Я: Не моего, родственника друга. Его зовут Роберт Прайор. Он служил с вами в одном полку, хотя я не уверен, что в то же время. Не помните такого? Дж. У. Первый задумывается, морщит нос и наклоняет голову. Дж. У. Первый: Нет, не припоминаю… Извините. Эх, в любом случае надежды было мало. Одного из списка вычеркиваем. Я: Спасибо, мистер Уайт. Не буду больше отнимать у вас время. Последний вопрос – вы были женаты? Дж. У. Первый, резче, чем прежде: Нет. Моя Салли погибла во время бомбежки в сорок первом, и на том для меня все кончилось. Таких, как она, больше нет. При этих словах я чуть не заплакал. Ричи бы надо мной конечно посмеялся – он всегда называет меня безнадежным романтиком. Или погрубее в том же духе. Кей, по телефону: Честно, Леон, по-моему, будь твоя воля, ты бы дружил только с теми, кому за восемьдесят. Я: Просто он очень интересный человек, с ним интересно разговаривать. И потом – концертирующий пианист! Круто, да? На том конце изумленная тишина. Я: Осталось еще семь. Кей: Чего семь? Я: Семь Джонни Уайтов. Кей: Ах да… Делает паузу. Кей: Ты собираешься каждые выходные таскаться по стране в поисках бывшего приятеля того старика, Леон? Теперь замолкаю я. Ну да, в общем так и планировал. А когда еще мне его искать? Не в рабочие же дни. Я, робко: Нет… А что?.. Кей: Очень хорошо. Потому что я и так тебя редко вижу из-за свиданий с братом и работы. Ты хоть бы это сознаешь? Я: Да, прости. Я… Кей: Да-да, знаю, ты любишь свою работу, и Ричи в тебе нуждается. Я все это прекрасно знаю. Я не вредничаю, Леон. Просто мы проводим вместе совсем мало времени. И мне кажется, тебя это должно волновать несколько больше… Я: Меня это волнует!.. И мы виделись сегодня утром. Кей: Да, полчаса, когда завтракали второпях. Я чувствую раздражение. Пожертвовал тридцатью минутами трехчасового сна ради завтрака с Кей. Тяжело вздыхаю и смотрю в окно. Уже почти на месте. Я: Мне пора – подъезжаю к тюрьме. Кей: Хорошо, поговорим позже. Напишешь, каким поездом вернешься? Не люблю я это: контроль, проверки, информация о поездах, стремление все время знать, где другой человек. Ладно, я придираюсь… Да и что тут возразишь? Кей и так считает, что я боюсь серьезных отношений. Постоянно это повторяет. Я: Хорошо, напишу. Но я не отправляю сообщение. Собираюсь, но не отправляю. И в результате наша самая серьезная ссора за долгое-долгое время.