– Наш Ларри-фотограф спит чрезвычайно крепко, – отвечает Леон, опять находя мои губы и медленно целуя. Сердце у меня гулко бухает. Голова кружится, как будто вся кровь неожиданно переместилась в другие части тела. Почти не прерывая поцелуя, Леон приподнимает меня и прижимает к печи. Я обвиваю его ногами. Жар проникает через фланелевые пижамные штаны и припекает зад. – Ай! Горячо! Подвигаюсь вперед, обхватываю Леона, как мишка-коала, и он пересаживает меня на соседний стол. Его губы медленно рисуют на мне узоры – шея, грудь, губы, шея, ключица, снова губы. Перед глазами плывет, я едва способна думать. Леон находит узкий просвет между пижамными штанами и свитерами, и от его рук на моей коже способность мыслить исчезает совсем. – А плохо заниматься сексом там, где готовят пищу? – отстраняясь и тяжело дыша, спрашивает Леон. – Нет! Это… чисто! Гигиенично! – отвечаю я, притягивая его к себе. – Вот и славно, – говорит он и вдруг снимает с меня все свитера разом. Теперь совсем не холодно. Собственно, можно снять и еще кое-что. Черт, почему я все-таки не надела пеньюар? Рывком сдергиваю с Леона футболку и тяну за пояс спортивных штанов, пока он не сбрасывает и их тоже. Подаюсь вперед, прижимаюсь. Леон на секунду останавливается и хрипло спрашивает: – Можно? Вижу, каких усилий ему стоит притормозить и задать вопрос; отвечаю поцелуем. – Да? – спрашивает он у моих губ. – Это значит «да»? – Да. И хватит болтать! – говорю я, и он слушается. Мы так близко. Оба почти голые, мои мысли заняты только Леоном. Вот оно. Наконец. Моя внутренняя сексуально неудовлетворенная жительница викторианской Англии чуть не плачет от благодарности, когда Леон подтягивает меня за бедра, и я вновь охватываю его ногами. И тут вдруг… Воспоминание… Деревенею. Леон замечает не сразу, три кошмарные секунды его руки и губы еще блуждают по моему телу. Описать подобное чувство очень трудно. Наверное, паника, хотя я совершенно обездвижена и необычно пассивна. Я закоченела, поймана в ловушку, и какая-то очень важная часть меня совершенно отключилась. Руки Леона замедляются и останавливаются у меня на щеках. Он легонько приподнимает мне голову и глядит в глаза. – А, понятно… Отстраняется. Меня трясет как в лихорадке. Та важная часть никак не возвращается. Не знаю, откуда пришло это чувство – я собиралась заняться сексом, мечтала о нем всю неделю и вдруг… что-то вспомнила. Кто-то другой, не Леон, чьи-то руки, которые делали то же самое, но я их не хотела. – Хочешь побыть одна или чтобы я тебя обнял? – просто спрашивает Леон, стоя в полуметре. – Обними, – выдавливаю я. Он прижимает меня к себе и тянется за кучей свитеров на столе. Набрасывает один мне на плечи и обнимает еще крепче. Моя голова у него на груди. Единственное, по чему догадываешься, как он раздосадован, – гулкие удары сердца. – Прости, я виновата, – бормочу ему в грудь. – Никогда себя не вини, хорошо? – Хорошо. Не виню, – криво улыбаюсь я, прижимаясь губами к его коже. 54. Леон Обычно я не гневливый человек. Обычно я довольно мягкий и меня нелегко вывести из равновесия. Именно я удерживаю Ричи, когда тот лезет в драку, вступаясь за какую-нибудь женщину, которая вовсе не обязательно нуждается в помощи. А вот сейчас внутри творится что-то первобытное, и нужны неимоверные усилия, чтобы поза оставалась спокойной, а движения сдержанными. Моя напряженность и агрессия Тиффи не помогут. Хочется его избить. Правда. Не знаю, что он делал с Тиффи и что именно спровоцировало воспоминание на сей раз, но она травмирована настолько, что трясется как котенок, которого принесли домой с мороза. Поднимает голову и вытирает слезы. Тиффи: Изви… То есть привет… Я: Привет. Чаю? Кивает. Не хочу ее отпускать, но иначе не сделать чай, а она ждет. Одеваюсь, иду к чайнику. Тиффи: Это было… Жду. Чайник ворчит, закипая. Тиффи: …ужасно. Я даже не поняла, что случилось. Я: Новое воспоминание? Или что-то, о чем ты уже говорила с психотерапевтом? Качает головой и хмурится. Тиффи: Не воспоминание, не то что я вдруг вспомнила какую-то сцену… Я: Мышечная память? Поднимает глаза. Тиффи: Да. Точно. Наливаю чай. Открываю холодильник, чтобы достать молоко, и замираю. Он битком набит подносами розовых кексиков с буквами «Ф» и «Д». Тиффи бредет за мной и обнимает за талию. Тиффи: О-о-о! Наверное, после нашего отъезда будет свадьба. Я: Как думаешь, их считали? Тиффи смеется. Невесело, сквозь слезы, и все же это смех. Тиффи: Наверное, еще как считали. Хотя их тут столько… Я: Слишком много. Сотни три навскидку… Тиффи: Никто не приглашает на свадьбу триста человек. Разве что знаменитости. Или индусы. Я: Свадьба знаменитых индусов? Тиффи: Лорд-лордешенек ничего такого не говорил. Краду два кекса и протягиваю один Тиффи. Глаза у нее красные от слез, но она улыбается и заглатывает кекс почти целиком. Видимо, упал сахар в крови. Молча жуем, прислонившись к печке. Тиффи: Ну и как на твой профессиональный взгляд… Я: Взгляд медбрата в хосписе? Тиффи: Представителя медицины… О нет, такие разговоры хорошо не кончаются. Люди почему-то думают, что в колледже нас учат всему на свете и что пять лет спустя мы должны это помнить. Тиффи: Меня будет накрывать всякий раз, когда мы захотим заняться любовью? Черт, хуже не придумаешь! Я, осторожно: Вряд ли. Со временем поймем, что? вызывает воспоминания, научимся избегать триггеров, пока не почувствуешь себя уверенней. Тиффи вскидывает глаза. Тиффи: Я не… Ты не подумай… Он никогда ничего такого… Хочется поспорить. По-моему, еще как. Только лезть в это не стоит. Иду за следующим кексом и протягиваю ей. Я: Я ничего и не думаю. Просто хочу, чтобы тебе полегчало. Тиффи пристально на меня смотрит и вдруг ни с того ни с сего тычет меня пальцем в щеку.