– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Стараюсь полностью контролировать свой голос, хотя мой пульс зашкаливает. Он делает шаг вперед, под свет софитов. На щеке еще алеет след от моей руки. Я не горжусь собой из-за утраты контроля. Это случается так редко; за эти годы я научилась обуздывать свои эмоции. Но в тех весьма редких случаях, поддавшись на провокацию, я, кажется, теряю всякое чувство меры. Гнев берет верх. – Было весело, – говорит он, подходя ближе. – Что именно было весело? – О. – Он улыбается полоумной улыбкой. – Но ты же, конечно, уже догадалась? После всей этой истории с фотографией в папином кабинете? Ты знаешь. Оставляю эти маленькие записки для тебя в твоем почтовом ящике, под твоей дверью. Жду, чтобы забрать свои наличные. Мне, на самом деле, нравится, как ты все для меня упаковываешь. Это изящные кремовые конверты. Очень сдержанно. Я смотрю на него в упор. Кажется, будто все только что перевернулось с ног на голову. – Ты? Это был все время ты? Он склоняется в небольшом притворном реверансе. – Ты удивлена? Что я додумался до этого? Такой «бесполезный тепличный цветок» как я? Мне даже удавалось держать все в себе… до сих пор. Не хотел, чтобы мой дорогой братец тоже был в деле. Потому что, как ты хорошо знаешь, он такая же – как ты там снова выразилась? – пиявка, как и я. Он просто еще больший лицемер. Просто скрывает лучше. – У тебя нет недостатка в деньгах, – говорю я ему. – Твой отец… – Это ты так думаешь. Но, видишь ли, несколько недель назад мне показалось, что Доминик, скорее всего, попытается уйти. Я подозревал, она постарается прикарманить все мои накопления. Она всегда была жадной маленькой сучкой. А дорогой папочка такой гребаный скряга. Так что я хотел немного подзаработать, знаешь ли. Чтобы смыться. – Это тебе Жак сказал? – Нет, нет. Я сам во всем разобрался. Нашел записи. Папа ведет очень точные записи, ты знала? О клиентах, и о девушках. Я всегда подозревал тебя, но мне нужны были доказательства. Поэтому я и закопался в архивах. Всплыли сведения о некой Софии Волковой, которая «работала», – он жестом берет это слово в кавычки, – в клубе почти тридцать лет назад. Это имя… Софии Волковой больше не существует. Я оставила ее там, заперла в той комнате с бархатными стенами. – В любом случае, – говорит Антуан. – Я намного расторопнее, чем обо мне принято думать. И замечаю гораздо больше, чем кажется. – На его губах снова заиграла эта ухмылка маньяка. – Но тогда ты уже знаешь эту роль, правда? ДЖЕСС Мы с Тео вместе идем к метро. Забавно, как после того, как с кем-то переспишь (правда, то, что мы сотворили у раковины можно назвать «сном» с натяжкой), внезапно чувствуешь себя таким застенчивым, таким неуверенным, не знаешь, что сказать. Мне неловко, что мы потратили столько времени впустую. Хотя если признаться, это заняло не так уж много времени. Тео поворачивается ко мне, лицо у него серьезное. – Джесс. Ты не можешь вернуться туда. Обратно в логово зверя. Ты же все там разнесешь. – В его интонации нет той протяжной, язвительной нотки: в ней появилась мягкость. – Не пойми меня неправильно. Но ты производишь впечатление… немного безрассудного человека. Я знаю, ты, наверное, думаешь, что это единственный способ помочь Бену. И это действительно достойно похвалы… Я внимательно смотрю на него. – Похвально? Я не пытаюсь выиграть гребаный приз в школе. Он мой брат. Он все, что у меня осталось. – Хорошо, – говорит Тео, поднимая руки вверх. – Это было явно неправильное слово. Но это слишком, слишком опасно. Почему бы тебе не пойти ко мне? У меня есть диван. Ты все еще будешь в Париже. И сможешь продолжить поиски Бена. Ты сможешь обратиться в полицию. – Ага, в ту же полицию, которая якобы знает об этом месте и ничего не предпринимает? В ту же полицию, которая вполне может в этом быть замешана? Да, от этого было бы много пользы. Мы вместе спускаемся по ступенькам в метро, оказываемся на платформе. Там почти пусто, только какой-то пьяный парень поет себе под нос на противоположной стороне. Я слышу грохот приближающегося поезда. Внезапно я четко осознаю, что-то идет не так, хотя и не понимаю, что именно. Просто что-то вроде шестого чувства, я полагаю. Затем я слышу еще что-то: топот бегущих ног. Несколько пар бегущих ног. – Тео, – говорю я, – послушай, я думаю… Но прежде, чем успеваю произнести хоть слово, четверо здоровяков валят Тео на землю. Они в форме – полицейской форме, и один из них торжествующе держит в воздухе пакет с чем-то белым. – Это не мое! – кричит Тео. – Ты подбросил это мне – твою мать… Его слов уже почти не разобрать, я слышу только стон, когда один полицейский впечатывает его лицом в стену, в то время как другой надевает на него наручники. Поезд подъезжает к платформе: я вижу, как люди в ближайшем вагоне таращатся из окон. Затем я замечаю, что по лестнице на платформу спускается еще один мужчина: постарше, в элегантном костюме под таким же элегантным серым пальто. Эти коротко подстриженные серо-стальные волосы, это лицо питбуля. Оно мне знакомо. Это тот парень, к которому Ник привел меня в полицейский участок. Комиссар Бланшо. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю. Та фигура, которую, как мне показалось, я узнала в зале клуба, перед тем как погас свет. Скорее всего он следил за нами всю ночь. Двое полицейских направляются ко мне: теперь моя очередь. Я знаю, что у меня всего несколько секунд, чтобы принять решение. Двери поезда открываются. Внезапно из вагона высыпает целая толпа протестующих с плакатами и самодельным оружием. Тео удается повернуть голову в мою сторону. – Джесс, – зовет он, его голос невнятен. – Садись в этот гребаный поезд. – Парень, стоящий сзади, пинает его коленом в спину; Тео падает на платформу. Я медлю. Я не могу просто оставить его здесь. – Садись в этот гребаный поезд, Джесс. Со мной все будет в порядке. И не смей возвращаться туда. Ближайший ко мне полицейский бросается на меня. Я быстро ухожу, проталкиваюсь сквозь толпу. И перед тем как закроются двери, запрыгиваю в вагон. СОФИ Пентхаус – Ну, – говорит Антуан. – Как бы мне ни нравилась наша милая беседа, я бы хотел получить сейчас свои наличные. – Он протягивает руку. – Я решил забрать их лично. Потому что уже жду два дня. В прошлые разы ты была так расторопна. Так старательна. Были смягчающие обстоятельства, я дал тебе еще день, сама понимаешь… но я не могу ждать вечно. Моему терпению есть предел. – У меня нет денег, – признаюсь я. – Это не так просто, как ты думаешь… – А по-моему, это чертовски просто. – Антуан жестом обводит квартиру. – Только оглянись. Я отстегиваю часы, снимаю их и протягиваю ему. – Прекрасно. Возьми их. Это «Картье Пантера». Я… я скажу твоему отцу, что отдала их в ремонт. – О, mais non. – Он наигранно поднимает руку. – Я не собираюсь марать руки. В конце концов я сын своего отца, ты ведь знаешь меня, да? Я предпочитаю очередной изящный конверт кремового цвета с наличными. Такой же, как и ты, правда же? Элегантная упаковка, дешевая дрянь внутри. – Что я такого натворила, что ты так сильно меня ненавидишь? – спрашиваю я его. – Я ничего тебе не сделала. Антуан смеется. – Ты хочешь сказать, что не понимаешь? – Он наклоняется чуть ближе, и я улавливаю в его дыхании пары алкоголя. – По сравнению с моей мамой, ты ничто. Она происходила из одной из лучших семей Франции. Не такой богатой, bien sûr, но по-настоящему великой французской семьи: гордой, благородной. Знаешь ли ты, что ее родные думают, что он убил ее? Лучшие врачи Парижа, и они не могли понять, почему она болеет. А когда она умерла, он заменил ее кем – тобой? Честно говоря, мне не нужны были архивы. С самой первой секунды нашей встречи я раскусил тебя. Я почувствовал этот запах в тебе. У меня чешутся руки влепить ему очередную пощечину. Но я не позволю себе еще раз потерять контроль. Вместо этого я говорю: – Твой отец будет так разочарован в тебе. – Ой, больше не пытайся разыграть карту «разочарование». Со мной она больше не работает. Он разочаровался во мне с тех пор, как я вышел из chatte моей бедной матери. И он ни хрена мне не дал. Во всяком случае, ничего такого, что не было связано с чувством вины и взаимными обвинениями. Все, что он дал мне – это его любовь к деньгам и гребаный эдипов комплекс. – Если он услышит? Как ты мне угрожаешь, он… откажется от тебя. – Только он не услышит об этом, не так ли? Ты не скажешь ему, в этом-то и вся соль. Ты не позволишь ему узнать. Потому что я могу так много всего ему рассказать. О других вещах, которые происходили в стенах этой квартиры. – Он достает свой телефон, машет им туда-сюда перед лицом. Номер Жака прямо там, на экране. – Ты этого не сделаешь, – говорю я. – Потому что тогда ты не получишь свои деньги. – Но разве не в этом смысл? Курица и яйцо, ma chère belle-mère[93]. Ты платишь, я молчу. Ты же правда не хочешь, чтобы я рассказал отцу? О том, что я еще знаю. Он косится на меня. Точно так же, как и тогда, когда однажды вечером я вышла из квартиры на третьем этаже и он вышел из тени лестничной площадки. Оглядел с ног до головы так, как ни один пасынок не должен смотреть на свою мачеху. – Твоя помада ma chère belle-mère, – проговорил он с мерзкой улыбкой. – Она размазана. Вон там. – Нет, – теперь говорю я Антуану. – Я больше не дам тебе ничего. – Прошу прощения? – Он прикладывает руку к уху. – Простите, я не понимаю. – Ты не получишь свои деньги. Я не отдам их тебе. Он хмурится. – Но я расскажу отцу. Я расскажу ему кое о чем. – О нет, ты этого не сделаешь. – Я понимаю, что нахожусь на опасной территории. Но я не могу удержаться и не сказать этого. Разоблачить его блеф. Он медленно кивает мне, будто я настолько глупа, чтобы не понять его.