Вернувшись в квартиру, я разрыдалась. Я ревела так сильно, что едва могла дышать. Я не могла вынести эту боль. Я перебирала в уме все планы, которые строила для нас двоих. Я знала, что он тоже это почувствовал, то, что было между нами в парке той ночью. А теперь все разрушил. Он все испортил. Я достала его портреты и заставила себя взглянуть на них. Горе превратилось в ярость. Гребаный ублюдок. Гребаный лживый fil de pute[92]. Я схватила нож для резки холста с таким острым лезвием, что можно пораниться, просто прикоснувшись к нему большим пальцем. Поднесла его к первому холсту и проткнула насквозь. Мне казалось, будто он наблюдает за мной своими прекрасными глазами, спрашивая, что я делаю, поэтому я проделала в них дыры, чтобы больше не чувствовать на себе его взгляд. А потом я порезала все, проткнула полотно лезвием, наслаждаясь тем, как оно рвется. Я потянула ткань руками, холст заскрипел, его лицо, его тело – все было разорвано на куски. Меня била дрожь. Я посмотрела на то, что натворила, на беспорядок, на жестокость всего этого. Меня шокировало, что все это сделала я. По телу словно пробежал электрический ток. Чувство, похожее на страх, похожее на возбуждение. Но этого было недостаточно. Я понимала, что должна была так поступить. ДЖЕСС – Мне пора, – говорит Ирина. Она бросает тревожный взгляд на темную пустую улицу за окнами. – Мы задержались. Но мне неловко оттого, что мы позволяем бродить ее по городу одной. Она так молода, так уязвима. – С тобой ничего не случится? – спрашиваю я. Она переводит на меня взгляд. В нем читается: Я так долго была сама по себе. Вряд ли кто-то позаботится обо мне лучше меня самой. И есть какая-то гордость, своего рода достоинство в том, как она уходит. То, как она держится, с прямой спиной. Осанка танцора, наверное. Я думаю о том, что Бен обещал ей помочь. Я тоже могла бы дать ей обещание. Но не знаю, смогу ли сдержать. Не хочется ее обманывать. Но в этот момент я даю себе клятву, что, если придумаю способ спасти ее, то сделаю это. Пока мы с Тео идем к метро, я, пошатываясь, прокручиваю в голове все, что рассказала нам Ирина. Знают ли они? Вся ли семья в курсе? Даже «хороший парень» Ник? От этой мысли меня тошнит. Вспоминаю, как он сказал мне, что у него «перерыв в работе». Хотя, наверное, тебе и не нужно зарабатывать, если твой образ жизни финансируют куча продающих себя девушек. И если семья Менье знала, что Бен узнал правду о «Ла Петит Мор», на что они могли пойти, чтобы никто не узнал тайну? Я поворачиваюсь к Тео. – Если бы история Бена попала в печать, полиции пришлось бы отреагировать, правда? А это и невозможно, если у Менье есть нужные связи с высокопоставленными людьми. Но, конечно, под давлением общественности начнется расследование. Тео кивает, но я чувствую, что на самом деле он не слушает. – Значит, он все-таки что-то нарыл, – говорит он вполголоса. В его интонации больше нет язвительности. Я пытаюсь понять, в чем дело. Неужто он взволнован? – Это будет сенсация, – говорит он. – Огромная. Похоже на Президентский клуб, но намного, намного страшнее. Такие вещи получают награды… Я замираю как вкопанная. – Ты издеваешься? – Я чувствую, как накатывает гнев. – Тебя вообще волнует Бен? – Я вглядываюсь в него. – Ты что, не понимаешь? – Он открывает рот, но я больше не хочу слышать ни слова. – Тьфу. Знаешь, что? Пошел ты. Я ухожу от него как можно быстрее, как только могу на этих нелепых каблуках. Я не совсем соображаю, куда направляюсь, и, конечно, в моем дурацком телефоне закончился интернет, но я разберусь с этим. Это гораздо лучше, чем провести еще мгновение в его обществе. – Джесс! – зовет Тео. Сейчас я почти бегу трусцой. Я сворачиваю налево, на другую улицу. Слава богу, я его больше не слышу. Мне кажется, я бегу правильно. Но проблема в том, что все эти дрянные магазины с телефонами выглядят совершенно одинаково, особенно с выключенным светом и опущенными решетками, внутри никого. Откуда-то доносится странный запах, едкий, как жженый пластик. Каков ублюдок. Кажется, я плачу. Какого черта я плачу? С самого начала я понимала, что ему нельзя доверять, с первой встречи я подозревала, что у него есть свой интерес в этом деле. Так что это не стало открытием. Может, это все из-за стресса последних дней. Или из-за Ирины: всего того ужаса, что она нам рассказала. Или из-за того, что, несмотря на обстоятельства, я все равно на него запала. И теперь я одна здесь, снова. Как всегда. Я сворачиваю на новую улицу. Сомневаюсь. Мне она не кажется знакомой. Но, похоже, в этом городе повсюду вход в метро. Если я пройду пару кварталов, уверена, наткнусь на один из них. Поглощенная свомими мыслями, я не сразу замечаю суматоху вокруг. Крики и вопли: уличная вечеринка? Может, мне не стоит идти в этом направлении? Потому что я только что поняла, что с другого конца улицы в мою сторону идет одинокий парень, держа руки в карманах, уверена, с ним все в порядке, но проверять я этого не хочу. Я сворачиваю с дороги и направляюсь на шум. Я слишком, слишком поздно понимаю, что это не уличная вечеринка. Я вижу толпу, двигающихся в мою сторону в балаклавах, плавательных очках и лыжных масках. Запах сбивает меня с ног. Огромные клубы черного дыма поднимаются в воздух, как грибы. Я слышу выкрики, вой, звук удара по металлу. Жар накатывает на меня мощной волной, и я вижу огромный костер посреди улицы. В огне угадывался перевернутый набок почерневший кузов полицейского фургона, его лизали языки пламени. Мельком я замечаю, как полиция в защитном снаряжении приближается к протестующим, вижу их шлемы и пластиковые экраны, как они рассекают воздух дубинками. Слышу хлесткий треск дубинок, когда они опускаются. И теперь, смешиваясь с черной гарью, появляется другой вид дыма: сероватый, он рассеивается во все стороны – приближается ко мне. На секунду я замираю на месте, наблюдая. Люди бегут в моем направлении, двигаясь вокруг зигзагами. Толкают, кричат, яростно прижимая ко рту шарфы и футболки. Парень рядом оборачивается и что-то бросает – бутылку? – назад в толпу полиции. Я поворачиваюсь и иду за ним, пытаюсь бежать. Но вокруг слишком много тел, и серый пар, окружая, настигает меня. Я начинаю кашлять и не могу остановиться; мне кажется, что я задыхаюсь. Глаза щиплет, они так сильно слезятся, что я почти ничего не вижу. Затем я врезаюсь – хрясь! – в другое тело, в кого-то, кто просто неподвижно стоит посреди движущейся толпы. Я отскакиваю назад, задыхаюсь от удара. Затем поднимаю глаза, щурясь сквозь слезы. – Тео! Он хватает меня за рукав куртки и тащит за собой. Мы бежим, спотыкаясь на ходу, кашляя и хрипя. Каким-то образом нам удается юркнуть в переулок и мы умудряемся вырваться из людского потока. Через несколько минут мы врываемся в бар. Мои глаза все еще слезятся: я смотрю на Тео и вижу его покрасневшие глаза. – Слезоточивый газ, – объясняет он и трет глаза рукой. – Черт. Люди разворачиваются на своих барных стульях, чтобы посмотреть на нас, будто мы прилетели с другой планеты. – Нам нужно смыть эту гадость, – говорит Тео. – Прямо сейчас. Молча бармен указывает нам правильное направление. Это просторная ванная комната. Мы открываем кран и плещем водой в лицо, склонившись над маленькой раковиной. Я слышу дыхание, хриплое и грубое. Не знаю, мое это или его. Я моргаю. Вода помогла мне немного облегчить жжение. Именно сейчас, когда мой пульс начинает приходить в норму, я вспоминаю: я вообще не хочу находиться в компании этого парня. Я нащупываю дверь. – Джесс, – говорит Тео. – О том, что было… – Нет. Нет. Отвали. – Прошу тебя, выслушай меня. – По крайней мере он выглядит немного пристыженным. Поднимает руку, вытирает глаза. Довольно странное совпадение, что после слезоточивого газа он выглядит будто заплаканным. Он начинает стремительно говорить, словно пытается выложить все до того, как я его прерву. – Прошу, дай я все объясню. Слушай. Моя работа – сплошная заноза в заднице, за нее почти ничего не платят, она разрушила мои последние отношения, но время от времени подворачивается что-то подобное, и ты разоблачаешь плохих парней, и внезапно кажется, что все стоило того. Да, я понимаю, это не оправдание. Я увлекся. Мне очень жаль. Я смотрю в пол, скрестив руки на груди. – Если серьезно, то, на самом деле, мне не наплевать на твоего брата. Один из ключевых навыков журналиста – это умение читать людей. И если по честному, то Бен всегда казался мне куском дерьма. Но куском дерьма, который может нарыть сенсацию. Я ненавижу его за то, что он сказал, не в последнюю очередь потому, что какая-то часть меня подозревает, что, может, он был прав. – Как ты смеешь… – Нет, нет. Дай мне сказать. Когда он впервые рассказал мне о своей крупной сенсации, я отнесся к ней скептически. Продавать у него получается так себе, разве нет? Но когда ты прокрутила это голосовое сообщение, я подумал: да, может, здесь и спрятана какая-то истории. Может, он и впрямь впутался во что-то неприятное. Может, стоит посмотреть, куда ведут все зацепки. Так что нет, мне было не наплевать на твоего брата. Но знаешь что, Джесс? Я хочу тебе помочь. – О черт… – Нет, послушай. Я хочу помочь тебе, потому что тебе нужна передышка, и я считаю тебя чертовски храброй. – Ха! Тогда ты меня совсем не знаешь! – Господи, неужели кто-нибудь всерьез кого-нибудь знает? Но я не плохой парень, Джесс. Честно говоря, я не совсем хороший специалист. Но… – Он кашляет, смотрит в пол. Я таращусь на него. Он что, морочит мне голову? Слезы снова брызжут из моих глаз: я на самом деле не хочу, чтобы он подумал, что это слезы. – О господи, – я морщусь, пытаясь вытереть их. Он шагает ко мне: – Эй, могу я посмотреть? Я пожимаю плечами. Он касается моего подбородка. – Да – они все еще слишком красные. Но нам чертовски повезло – мы еще легко отделались. Это скоро пройдет. Его лицо очень близко к моему. И я не совсем понимаю, как это произошло, но в какой-то момент он уже держит меня за подбородок и смотрит на меня, его прикосновение на удивление нежное; потом мой язык оказывается у него во рту, и он на вкус как сигареты и шампанское из клуба, и вдруг это становится одним из лучших вкусов, а он намного выше меня, так что у меня сводит шею, но на самом деле мне все равно, на самом деле мне даже нравится, потому что это так сексуально – это действительно чертовски сексуально – и в то же время неправильно, не в последнюю очередь потому, что на мне одежда его бывшей девушки. И хотя он намного больше меня, это я проявляю инициативу и толкаю его обратно к раковине, и он мне это позволяет. Одна из его больших рук запутывается в моих волосах, другая скользит под это дурацкое крошечное платье. И только сейчас до нас доходит, что, наверное, все-таки стоит запереть дверь. СОФИ Пентхаус Остальные ушли из пентхауса. Мими я отправила в ее квартиру, чтобы она ждала там. Не хочется, чтобы она стала свидетельницей происходящего. Моя дочь такая хрупкая. И наши отношения тоже. Я захожу в ванную, смотрю на себя в зеркало, хватаюсь за край раковины. Вид у меня изможденный. Я выгляжу на все свои пятьдесят один. Жак был бы в ужасе, окажись он дома. Я приглаживаю волосы. Распыляю аромат за ушами, наношу на запястье. Припудриваю лоб. Затем наношу помаду. Моя рука дрогнула только единожды; в остальном я, как всегда, точна. Потом вхожу в гостиную. На столе все еще стоит бутылка вина. Еще один бокал, чтобы собраться с мыслями… Я вздрагиваю, понимая, что не одна. Антуан стоит у окна, наблюдая за мной. Мне не по себе от него.