Это правда, мы никогда не замечали никаких признаков беременности моей мачехи, но мы с Антуаном были так молоды, так беспрекословны – особенно в том, что касалось отца. Однажды Антуан высказался на этот счет, как-то намекнул – и наш отец это подслушал. Отец ударил его наотмашь так, что он летел через всю комнату. И если не считать маленьких колкостей, которые отпускал Антуан в папино отсутствие, это больше никогда не обсуждалось – еще один скелет, брошенный в дальний угол шкафа. Бен явно был очень, очень занят. Казалось, будто он уже знал об отце и его бизнесе больше меня. Но тогда я не хотел знать всех постыдных подробностей. Много лет я старался держаться от этого подальше, оставался в неведении. Тем не менее все это было связано с тем, что я рассказал ему десять лет назад в кафе с травкой в Амстердаме. Признание, которым он, положа руку на сердце, обещал никогда ни с кем не делиться, ни с одной живой душой. Тайна в самом сердце моей семьи. Мой главный, жуткий источник стыда. Я до сих пор помню слова отца, когда мне было шестнадцать, за той запертой дверью у подножья бархатной лестницы. Как он насмешливо бросил мне. – О, и ты еще смеешь воротить нос, да? Думаешь, ты выше всего этого? Как по-твоему, сколько на самом деле заплачено за твою дорогую школу? А за дом, в котором вы живете, за одежду, которую носите? Несколько старых пыльных бутылок? Драгоценное наследство твоей святой матери? Нет, мой мальчик. Вот откуда это берется. Думаешь, у тебя иммунитет? Считаешь себя слишком чистым для всего этого? Я слишком хорошо понимал, что чувствовала Мими, читая об этом. Изучая источники нашего богатства, нашей избранности. Я знал, каково это, понимать, что деньги, которые мы прожигали, были грязными. Заразными, они поразили нас как болезнь, стремильно распространяющаяся и отравляющая изнутри. Но нам не дано выбирать родственников. Они по-прежнему моя единственная семья. И нравится кому-то это или нет, мне нужны эти грязные деньги. Когда Мими рассказала мне, что она прочитала все это, я понял: случайное текстовое сообщение от Бена несколько месяцев назад, наша встреча в баре, переезд в это здание – оказались не результатом счастливого совпадения, а чем-то гораздо более продуманным. Целенаправленным. Он использовал меня для реализации своих собственных амбиций. И теперь он уничтожит мою семью. И, по-видимому, ему было все равно, что он уничтожит и меня. Мне снова вспомнилась старая французская поговорка о семье. La voix du sang est la plus forte: голос крови – громче всех. У меня не было выбора. Я знал, что должен сделать. Так же, как знаю сейчас. ДЖЕСС – Джесс, – говорит Ник, спускаясь ко мне по ступенькам. На долю секунды проносится мысль: только то, что они семья, не значит, что они все ответственны за то, что здесь произошло. Я думаю, как Ник говорил о своем отце: очевидно, что у них были разногласия. Может быть, я поспешила с выводами – может быть, она действительно упала. Старая женщина, хрупкая, поскользнулась на лестнице поздно ночью… никто ее не слышит, потому что уже поздно. И, может быть, главные ворота тоже заперты, потому что поздно… – Нет. Я не собираюсь рисковать. – Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на консьержку, обмякшую на полу с гримасой боли. И в этот момент я вижу, как в конце коридора открывается дверь в квартиру на первом этаже. В дверях появляется Антуан. С пугающей ухмылкой на губах. – Привет, малышка, – говорит он. Куда бежать? Главные ворота заперты. Я не собираюсь быть героиней фильма ужасов, которая убегает в подвал. Теперь Ник бегом спускается ко мне по ступенькам, а Антуан идет по коридору. У меня нет времени на раздумья. Инстинктивно я забегаю в лифт. И нажимаю кнопку третьего этажа. Лифт со скрежетом поднимается вверх, механизм скрипит. Я слышу, как Ник бежит по лестнице подо мной: сквозь металлическую решетку я вижу его макушку. Игра началась: теперь он преследует меня. Наконец я добираюсь до третьего этажа. Лифт, лязгая, останавливается. Я открываю металлическую решетку и бегу через лестничную площадку, судорожно вставляю ключ в скважину и, открыв дверь, сразу же запираю ее, грудь тяжело вздымается. Я пытаюсь сообразить, что делать дальше, паника парализует, я не могу собраться с мыслями. Потайная лестница: я могу воспользоваться ею. Но мешает диван. Я подбегаю, пытаюсь оттащить его от двери. И тут до меня доносится звук – поворот ключа в замке. Я отступаю. У него есть ключ. Конечно, у него есть ключ. Могу я подложить что-то под дверь? Уже нет: нет времени ни на что. Он приближается ко мне. Увидев его, кот проносится мимо и с мяуканьем запрыгивает на кухонную стойку справа от него – возможно, надеется, что его покормят. Предатель. – Ну же, Джесс, – уговаривает Ник, все еще с этой пугающей интонацией. – Просто стой там, на месте… Этот новый Ник наводит на меня ужас. Его брат не делал тайны из своей жестокости. Но Ник – этот новый Ник – неизвестная величина. – Так что? – спрашиваю я его. – Значит, поступишь со мной так же, как с Беном? – Я ничего не делал… Он произносит фразу с каким-то странным ударением. С ударением на «я»: я не делал. – Ты хочешь сказать, что это сделал кто-то другой? Кто-то из остальных? – Продолжай с ним разговаривать, потяни время. – Я думала, ты хочешь мне помочь, Ник, – говорю я. Теперь он выглядит огорченным. – Я действительно хотел, Джесс. И это я во всем виноват. Я все это заварил. Пригласил его сюда… Я должен был догадаться. Он полез туда, куда ему не следовало лезть… черт… – Он трет лицо руками, и когда убирает их, я вижу его обезумевшие, покрасневшие глаза. – Это моя вина… И мне жаль… Меня бьет дрожь. – Что ты сделал с Беном, Ник? – Я надеялась, что это прозвучит жестко и требовательно, но мой голос предательски дрогнул. – Я не… не делал… Я ничего не сделал. – И снова подчеркнутое я: «я» не делал, «я» не сделал. Единственный выход – пройти мимо Ника через ту главную дверь. Сразу за ней кухонная зона. А там домашняя утварь, кастрюля; а внутри острый как бритва японский нож… – Да ладно тебе, Джесс. – Он шагает ко мне навстречу. И вдруг резкое движение, вспышка черно-белого. Кот спрыгнул с кухонной стойки на плечи Ника – поприветствовал точно так же, как меня, когда я впервые зашла в эту квартиру. Ник ругается, поднимает руки, чтобы убрать животное. Я бросаюсь к Нику, вытаскиваю нож из кастрюли и проскальзываю мимо него к двери, рывком открываю и захлопываю ее за собой. – Здорово, малышка. Оборачиваюсь: черт возьми, там стоит Антуан, он явно поджидал меня, затаившись в тени. Я грожу ему ножом, с такой силой рассекая воздух лезвием, что он отшатывается назад и катится вниз по всему лестничному пролету и шлепается на площадку. Я всматриваюсь в него сквозь темноту, в груди горит. Мне кажется, я слышу стон. Ник может выйти в любой момент. Есть только один путь. Наверх. Это только вопрос времени, ничего не поделать, нужно сообразить. Я в меньшинстве: я одна, их четверо. Но возможно, есть место, где я смогу спрятаться, чтобы попробовать выиграть немного времени. Давай, Джесс. Думай. Ты всегда умела выпутываться из сложных ситуаций. МИМИ Четвертый этаж – Мама… что там происходит? Я лежу на кровати, наслаждаясь объятиями мамы, – она спустилась, чтобы проведать меня. – Ш-ш-ш, – шепчет она, гладя меня по волосам. – Ш-ш-ш, ma petite. Пока просто лежи здесь, хорошо? Я пойду и посмотрю, что там происходит. Я хватаю ее за запястье. – Нет, мама, пожалуйста, не оставляй меня. – Терпеть не могу умолять кого-то. – Всего на пару минут, – говорит она. – Я просто должна убедиться… – Нет. Пожалуйста, не оставляй меня здесь. – Мими, – резко говорит она. – Отпусти, пожалуйста, мою руку. Но я продолжаю держать ее за руку, как маленькая девочка, которая не хочет, чтобы ее оставляли у школьных ворот. Не хочу снова оставаться наедине со своими мыслями. Я напугана, как девчонка, которая боится монстров под кроватью. ДЖЕСС Я взбегаю по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Вверх, вверх, вверх. Страх заставляет меня бежать быстрее, чем когда-либо. Наконец я на верхнем этаже, напротив двери в пентхаус, передо мной деревянная лестница, ведущая в старую комнату служанок. Я карабкаюсь наверх. Может быть, я смогу укрыться здесь, взять себя в руки и решить, что, черт возьми, я собираюсь делать дальше. Я уже вытаскиваю серьги-кольца из уха, сгибаю их в отмычку. Хватаюсь за висячий замок и принимаюсь за работу. Обычно я ловко справляюсь с этим, но сейчас у меня трясутся руки – и я чувствую, как один из штифтов внутри замка защелкнулся, и я просто не могу правильно нажать, чтобы сбросить его. Наконец замок поддается, и, сорвав его, я толкаю дверь. И снова быстро закрываю ее за собой. Единственное, что может меня выдать, – открытый висячий замок; мне остается только молиться, чтобы они не догадались, что я зашла внутрь. Мои глаза начинают привыкать к полумраку. Я осматриваю тесное чердачное помещение, длинное и узкое, со скошенным потолком. Мне приходится пригибаться, чтобы не удариться головой об одну из больших деревянных балок. Внутри темно, лишь слабый свет луны проникает из маленьких чердачных окон. Здесь пахнет старым деревом, спертым воздухом и чем-то животным: потом или чем-то хуже, чем-то разлагающимся. Что-то мешает мне дышать глубоко. Воздух кажется густым, полным клубов пыли, которые выплывают передо мной в полосах лунного света. Такое чувство, как будто я только что приоткрыла дверь в другой мир, где время остановилось на сто лет. Я озираюсь в поисках укрытия. В темном углу что-то похожее на старый матрас. Кажется, на нем что-то лежит.