– Если бы прятались за шкафом, зная, что гестаповец может в любой момент вас обнаружить, и не имея для защиты никакого оружия, кроме ножа? – Она скривилась. – А от винтовки гораздо больше толку, когда к ней есть патроны. – Патроны я там не держу. – Я так и поняла. А винтовку не мешало бы почистить. – Тот чемодан был заперт. Не просто так. Софи пожала плечами. – Был. А потом открылся. Шпионов и этому обучают. – Merde. La Chanteuse схватилась за голову, и в наступившей тишине был слышен лишь тихий голос Эдит Пиаф, доносящийся из граммофона. – Понимаю, вы на такое не напрашивались, – заметила Софи. – Да и вы тоже, – вздохнула женщина. – Но что вышло, то вышло. – Да, ничего не поделаешь, – согласилась она, уронила руки и долго смотрела на Софи. Потом наконец решилась: – Эстель. – Прошу прощения? – Меня так зовут. Эстель. – Эстель, – повторила Софи. – Спасибо. – За что? – За помощь. За тех, кому помогли вернуться домой. Вы очень храбрая. – Не стоит благодарности. Тоже мне храбрость. – Еще какая… – Да ничего подобного! – вспылила Эстель. Ребёнок на диване завозился, и она резко понизила голос. – Я уже год как выпала из той цепочки, потому что не хватает смелости. Я в ужасе. Боюсь, что обнаружат Авиву. А если не обнаружат, то она не переживет этой войны. Боюсь не сдержать обещание ее сберечь, потому что она угасает с каждым днем. Она прислонилась к стене, глядя на спящего ребенка. – Боюсь выпускать ее из тайника, просто погулять по квартире. В наши дни повсюду глаза и уши. Половина соседей меня ненавидит как пособницу фашистов, потому что видели, как я иногда приезжаю домой на черной машине. Другая половина, те, кто продал душу трусам в Виши и фашистским свиньям, спят и видят, как разоблачить соседку. Дескать, я не та, за кого себя выдаю. И я так боюсь подвести Авиву. Боюсь совершить ошибку, которая будет стоить ей жизни. Эстель словно прорвало, она никак не могла остановиться, и от обычной маски высокомерия, которой она прикрывалась как щитом, осталась лишь безутешная скорбь. – Мой мир ограничился этой квартирой и дорогой до отеля, а ей вообще осталась только та каморка. И даже там теперь небезопасно. Софи не нашлась что ответить. – Девочка хочет стать врачом, когда вырастет, – сообщила Эстель. – Или балериной. Я советовала попробовать и то и другое. – Она хрипло усмехнулась. – А теперь даже вырасти и то под вопросом. – Вы же стараетесь как можете, – мягко заметила Софи. – Стараюсь, – фыркнула Эстель. – Только неважно получается. Все старания насмарку. – Ничего подобного… – Знаете, картины в той комнате раньше принадлежали ее семье. Балерины. Я их повесила, чтобы хоть как-то скрасить одиночество. Чем-то напомнить о родных, – объяснила она, наматывая на побелевший палец торчащую из подола платья нитку. – А что с ними случилось? С ее родными? – Опять мои промашки. – Нитка лопнула. – Отец погиб на фронте, потому что я не успела его отвезти в госпиталь на своей санитарной машине. Остальных арестовали и сослали куда-то на восток, а ведь я могла бы догадаться, к чему все идет. – Догадаться? – удивлённо вскинула брови Софи. – У вас что, магический кристалл есть? – Обойдусь без ваших утешений. – Я вовсе не утешаю. Беду не упредишь, она приходит внезапно и никого не щадит. Я никак не ожидала ни бомбежки, ни пуль, от которых погиб муж. И родители, ложась спать, наверняка не ожидали, что однажды не проснутся. Эстель молча водила ногой по узору на ковре. – Мне очень жаль, – наконец посочувствовала она. Софи промолчала. Ей тоже было очень жаль. – Зря я столько наговорила. У вас свои беды и проблемы, еще нас с Авивой не хватало, – порывисто вздохнула Эстель. – Уезжайте из Франции. – По-вашему, я об этом не думала? – прошипела Эстель. – Или не хочу? Только куда я денусь с явно чужим ребенком, у которого нет документов? – Она вскинула руку. – Ответ очевиден: далеко нам не уйти, можно даже не мечтать. Хотя теперь, похоже, выбора нет, придется попробовать. Ради Авивы. – Я могу переправить ее за границу, – вдруг выпалила Софи, даже не задумываясь, сможет ли помочь на самом деле. – Что? – уставилась на нее Эстель. – Мои… знакомые отправляют детей в Швейцарию, а там их пристраивают в местные семьи. – Откуда вы знаете? – Просто… знаю. – Не слишком убедительно. – Придется поверить на слово. – Мы не настолько хорошо знакомы. – Да. Вы правы. – Зачем вам это? – Что значит зачем? – нахмурилась Софи. – Что вы потребуете взамен? – снова ощетинилась Эстель. – Боже, вы опять за свое? Софи повернулась к стене с пейзажами. Ее взгляд пал на яркий образ макового поля под лазурным небом. Прекрасные пунцовые цветы покрывали всю землю до самого горизонта, словно капли крови, наводя какой-то безотчетный ужас. – Что ж, повторю: мне от вас ничего не нужно. – В этой войне всем что-то нужно. Только никак не пойму, чего вы на самом деле добиваетесь. Софи попыталась унять внезапно нахлынувшие эмоции, из-за которых стало трудно дышать. – Расскажу, чего мне хотелось сегодня днем. Возле базилики на какое-то кошмарное мгновение мне захотелось выхватить нож и всадить тому майору в горло. Прикончить на месте. А потом я чуть ли не надеялась, что эта гестаповская мразь откроет потайную дверь за шкафом и даст мне повод действовать. – Она порывисто вздохнула, стискивая кулаки. – Ненавижу фашистов. Почти до умопомрачения, даже сама порой пугаюсь. Она с явным усилием разжала кулаки и повернулась к Эстель. Та просто смотрела на нее, не выказывая ни малейшего волнения от услышанного. – Что за бред я несу, – пробормотала Софи. – Наверное, и впрямь ненормальная. – Что? – За мной уже не раз замечали всякие странности. – А сами как считаете? – Вам видней. Софи едва удержалась, чтобы не съежиться под долгим пристальным взглядом Эстель. – Лучше всего у фашистов получается вызывать лютую ненависть.