– И слишком много болтает, – пробормотала La Chanteusе. – «Брехливой собаки не бойся, а соседа-молчуна берегись». – Простите? – Поговорка такая у американца. Наверное, на малышку намекал. Пока мы прятались в той комнате, и так и сяк ее развеселить пытался, а она как воды в рот набрала. И до сих пор ни слова не промолвила. La Chanteuse усмехнулась. – Даже как звать не знаю. Ни имени, ни прозвища. Повисло молчание, нарушаемое лишь громким тиканьем резных часов на камине. Софи уже не надеялась получить ответ, но вдруг услышала: – Авива. Ее зовут Авива. «Весна» на иврите. Прекрасное имя для хорошенькой маленькой девочки, хранившей гробовое молчание все время обыска. Когда опасность разоблачения миновала, девочка продолжила рисовать и не стала возражать, когда Софи взяла один карандаш. Они долго просидели вместе. В каракулях Авивы угадывались собаки, а Софи пыталась изобразить кобылу с жеребенком, галопом скачущих по пастбищу. Получалось неважно, но Авива и тут без малейшего осуждения просто склонилась над ее рисунком и, наморщив носик, раскрасила цветными карандашами. Через несколько томительных часов Авива бросила карандаши с бумагой на столе и свернулась вялым калачиком на кровати, уставясь в стену напротив, где под самым потолком висели три небольших изображения балерин. Летчик шепотом рассказывал истории из своего детства, а Софи с Авивой слушали, пока его не сморило от усталости после такого опасного путешествия. Он растянулся на полу возле кровати и даже не пошевелился, когда потайная дверь наконец открылась и Софи с Авивой перебрались в комнату с плотно зашторенными окнами. La Chanteuse накормила их нехитрым, но удивительно вкусным ужином из хлеба, супа и твердого сыра. Сама она держалась молчаливо, только объяснила, что летчику придется сидеть в потайной комнате, пока она не решит, как быть дальше, а Софи возвращаться в отель слишком поздно. – Сегодня из квартиры никто не выйдет. Уже стемнело, и наступил комендантский час. Не говоря ни слова, Софи помогла убрать посуду и осмотрелась, мысленно удивляясь, сколько противоречий переплелось в этой квартире вместе с ее хозяйкой. Разложенная повсюду напоказ пронацистская литература. Прячущаяся в потайной комнате девочка, похожая на еврейку. Продукты в шкафу и пачка неиспользованных продуктовых книжек и талонов. Множество образцов классического изобразительного искусства, висевших на обитых шелком стенах квартиры, и три картины импрессиониста Дега в потайной комнате. Женщина, пользующаяся расположением Геринга, чтобы спасти летчика союзников. – А платья в том шкафу правда подарки от Геринга? – снова нарушив молчание, спросила Софи. – Вы слышали тот разговор. Даже не вопрос, а просто утверждение. – Пока был открыт шкаф, все до последнего слова. Он сказал, что вы похожи на ангела? Ничего удивительного, при таких-то густых, медово-золотистых волосах, карих глазах и изящных манерах. – Да. Это все правда, – равнодушно ответила та. – Я надеваю их на выступления. – Какая прелесть. – У меня от них мурашки по телу. Но, думаю, так бывает со всякой хорошей маскировкой. – Вы часто поете в отелях. – Только в «Рице». Но с тех пор как… появилась Авива, гораздо реже, лишь бы от меня не отвыкли. Чтобы оставаться желанной гостьей. Участвовать в беседах, а еще лучше просто примелькаться как предмет мебели. – А я еще удивлялась. – Чему? – Откуда взялся этот псевдоним La Chanteuse. – Надолго здесь оставаться нельзя, – резко перебила та. – Прошу прощения? – Тот… человек, которого арестовали, много знает обо мне, знает про эту квартиру и про Авиву. Хотелось бы надеяться, что ни за что нас не выдаст, но я… Она запнулась, кривясь в мучительной гримасе, но тут же спохватилась и с заметным усилием вернула невозмутимую маску. – Не знаю, сколько он продержится под пытками, – прошептала она. – Сколько мне осталось – дни, недели или… Ее голос сорвался, и она замолчала. – А может, арестованного просто продержат в камере. Или он уже… – договорить у Софи не повернулся язык. – Мертв, – мрачно закончила собеседница. – Да, может быть мертв, – согласилась Софи, стараясь смягчить суровые слова. – Тогда вы в безопасности. La Chanteuse посмотрела на нее в отчаянии. – А может, наоборот. Мы все в опасности. – Я просто… – Хватит, – вдруг перебила ее женщина, пресекая дальнейшие домыслы о судьбе схваченного возле базилики. – Чего вы добиваетесь? Резкий циничный вопрос застал Софи врасплох. – Прошу прощения? – Сегодняшнее представление у базилики вы устроили явно неспроста. И хоть убейте, ума не приложу, зачем вам это понадобилось. Знаю только, что без серьезной причины никто и пальцем не шевельнет. Вы хотели, чтобы я оказалась у вас в долгу? – Что? Нет, – нахмурясь, отвернулась Софи. – Не верю. – Уж если считать, кто кому больше должен, то за мою помощь вы уже сполна расплатились. Отведи я американца в отель, нас бы наверняка обнаружили, арестовали, и разговор был бы совершенно другой. Так что мы квиты, а утром я исчезну, и больше вы меня не увидите. Я даже имени вашего не знаю, так что выкинуть из головы сегодняшний визит не составит никакого труда. Судя по всему, такой ответ La Chanteuse не удовлетворил. – И все же, зачем вы так поступили? Прикидываться дурочкой Софи не стала. – Потому что могла, – прозвучал искренний, хоть и неполный ответ. – Не знаю, зачем вас сюда прислали, но раз из Лондона отрядили сразу двоих агентов, значит, дело срочное или важное, а то и все сразу. Вы поступили глупо и безрассудно, сильно рискуя погибнуть самой и провалить задание. С этим было трудно не согласиться. – Неужели в разведшколах не объясняют, как гестапо расправляется с арестованными вроде вас или меня? Таких не просто расстреливают, а сначала выбивают все, что они знают. Пытают водой, тисками, вырывают ногти, только сначала загоняют под них иголки и деревянные клинья. Жгут огнем, бьют током, пилят зубы, разрезают подошвы. Могут не давать спать много дней, неделями держать в темноте и постоянно избивать… Она в отчаянии замолчала. – Я понимаю, – ответила Софи. – Тогда о чем вы думали? – Я думала, – медленно сказала Софи, – об одном знакомом летчике. Которого сбили три года назад, и с тех пор от него ни слуху ни духу. Но все-таки надеюсь, очень надеюсь, если бы он вырвался на свободу, то с помощью таких, как вы, смог бы добраться домой. Если бы на месте нашего американца оказался один англичанин, обожающий искусство, автомобили и сильно прожаренный бекон, и вдруг попал в западню перед французской базиликой, надеюсь, ему кто-нибудь помог бы, как я. – Она помолчала. – Думала, что вам не стоит себя выдавать, и когда-нибудь вы еще поможете тому человеку или ему подобным. La Chanteuse отвела глаза. – Сожалею о вашей потере, только не понимаю, о чем вы. – Да все вы понимаете. Вы помогаете летчикам союзных войск выбраться из Франции, – ответила Софи. – Вы перевалочный пункт в этой цепочке. – Ничего себе домыслы. – В тот момент я ещё не была уверена, но теперь да. – И все на основании собственных догадок? – На том основании, что человек, за которым гнались, без малейших колебаний доверил вам жизнь американца. Он понимал: вы знаете, как поступить. Тогда я подумала, что вам это не впервой. – А сейчас? – съязвила она. – Сейчас и гадать нечего. У вас в потайной комнате чемодан с книгами на английском и польском, мужской одеждой, документами и деньгами. А еще там расписание поездов, только прошлогоднее, так что толку от него теперь мало. La Chanteuse побледнела, неловко выбралась из-под спящей девочки, стараясь ее не потревожить, и в несколько шагов пересекла комнату, уставясь на Софи. – Вы что, рылись в чемодане? – в ярости прошипела она. – А вы бы как поступили на моем месте? – На вашем месте?