Часть 69 из 74 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Работа в Блетчли была скрупулезно учтена в личном деле вместе с благодарностями от руководства, отмечавшего ее необыкновенные способности к языкам. Судя по не менее подробным документам об обучении и дальнейшей службе в Межведомственном исследовательском бюро, ее задание было связано с операцией «Оверлорд». Известие о том, что сестра Уильяма не просто пережила бомбежку Варшавы, но еще и служила в разведке, лишний раз подтверждало ее одаренность, храбрость и согревало душу, но с ноткой печали.
Габриэлю пришлось потратить много времени и задействовать кое-какие связи, но наконец, сопоставив множество обрывочных данных, удалось установить, с какой целью Софи оказалась во Франции. Ее судьба уместилась в нескольких словах, отпечатанных на машинке, с неразборчивым росчерком внизу страницы: «Дата ареста – 27 августа 1943 года, Париж».
Позднее этой даты обнаружить ничего не удалось.
Поиски сведений об Эстель Алар тоже не увенчались успехом. Только в самом конце одного из дел Межведомственного исследовательского бюро оказался аккуратно отпечатанный рапорт, в котором упоминалась некая безымянная француженка из парижской группы Сопротивления под псевдонимом La Chanteuse. Судя по рапорту, она оказала неоценимую помощь Управлению специальных операций и была тайно переправлена за границу через три недели после ареста Софи. В рапорте сообщалось, что La Chanteuse доставила разведданные от британской разведчицы Селин мисс Вере Аткинс в Лондон через полковника Джеймса Рида в Темпсфорде. Подробностей об этих данных в деле не было, как и о дальнейшей судьбе француженки.
Габриэль решил, что вполне возможно, даже вероятно, что женщина под псевдонимом La Chanteuse и была бабушкой Лии. Скорее всего, в 1943 году эта француженка помогла англичанке Селин выполнить задание. Более того, La Chanteuse вполне могла оказаться тем самым ангелом, что однажды солнечным утром явился измученному летчику в Норфолке и вселил в него надежду.
Габриэль отложил письмо и откинулся на спинку кресла, любуясь стремительными движениями трех танцовщиц Дега, навеки запечатленными на холстах.
Они были последними из коллекции, с которой он работал, так хорошо сохранившейся, что реставрировать было почти нечего. После обеда он упакует их в ящик и добавит к остальному грузу, подготовленному к отправке в Париж. Галерея для выставки картин Аурелии Леклер уже была выбрана, открытие назначено через три недели. Объявление о выставке уже вызвало значительный интерес публики.
Репродукции всех картин появились в отраслевых журналах по всему миру. Международные обозреватели из ведущих газет расхваливали коллекцию в соответствующих рубриках об искусстве и досуге, историки искусства, профессора самых престижных учебных заведений включили описание коллекции в лекционные материалы. Каждую картину внесли во множество каталогов утраченных произведений искусства в надежде, что найдется законный владелец.
Габриэлю начали поступать официальные запросы из музеев, галерей и от частных коллекционеров, стремящихся заполучить ту или иную картину. С музеями и галереями завязались переговоры об аренде некоторых работ на время выставок, коллекционеры получили отказ. Однако от возможных владельцев или их наследников ни одного обращения так и не поступило.
Все сведения о прошлом Софи и ее связи с участницей французского Сопротивления под псевдонимом La Chanteuse, о ходе работ над каждой картиной, о затруднениях с поисками владельцев коллекции Габриэль сообщал Лии по электронной почте или телефону в сдержанной, сугубо профессиональной манере. Она была мила и любезна, но после каждого разговора ощущение пустоты в душе, возникшее в тот день на пыльном чердаке Милбрука, разрасталось все сильнее.
«Настоящая любовь бывает в жизни только раз, – сказала однажды Лии бабушка. – А если ума не хватает понять, что это она, и беречь как зеницу ока, значит, такого счастья не заслуживаешь».
Габриэль терзался опасениями, что упустил самую важную находку в жизни.
* * *
В день открытия выставки в парижском квартале Маре галерея была обустроена в точности по указаниям Габриэля Сеймура. Светлые стены, до блеска натертый паркет и яркая подсветка шедевров при мягком общем освещении подчеркивали строгую, деловую атмосферу. У каждой картины имелась табличка с подробной информацией об авторе и самой работе, собранной группой экспертов во главе с Габриэлем. И все это под присмотром внушительного отряда служащих, готовых проконсультировать или обеспечивающих безопасность, а то и все вместе.
Ученые и художники, коллекционеры и журналисты прохаживались по залу, порой сбиваясь группами возле некоторых картин, словно дрейфующие обломки затонувшего корабля, и наполняя пространство шумом восторженных голосов. В галерее была выставлена вся коллекция из квартиры Эстель Алар. Самые почетные места достались Мунку и трем танцовщицам Дега. Остальные картины, включая те, что украшали гостиную и столовую парижской квартиры, разместили в залах в гармоничных сочетаниях.
Только Габриэль посетил эту выставку не ради искусства, а чтобы повидаться с Лией.
Он углубился в зал, не глядя на великолепные произведения искусства, и замер, лишь заметив ее фигуру в платье цвета малиновой розы в лучах заходящего солнца, увенчанную густой копной каштановых с золотом волос, напротив изображения бурного моря работы Тернера. Мягкий свет подчеркивал тронутую легким загаром кожу, а глаза сияли изумрудным блеском.
С расшитой бисером сумочкой под мышкой и бокалом шампанского в руке она будто в глубокой задумчивости машинально теребила неизменный кулон на шее.
Во рту вдруг пересохло, и, с трудом сглотнув, он приблизился к ней и с ходу выпалил:
– Прошу прощения.
Лия медленно обернулась и окинула его невозмутимым взглядом.
– Добрый вечер. Я тоже рада встрече, Габриэль. Вы знаете, выставка получилась потрясающая. Такой замечательный любезный персонал.
– Вы, кажется, не расслышали…
– Я все прекрасно слышала. Просто не пойму, за что вы извиняетесь, потому что все это, – она помахала вокруг рукой, – превзошло мои самые смелые ожидания. А если вы решили, что я в претензии за нераскрытую тайну происхождения этой коллекции или ее связи с моей бабушкой, пожалуйста, не беспокойтесь. Результаты вашей работы определенно стоят потраченных денег…
– Я хочу извиниться за ложь.
Она отпустила кулон.
– Ложь? Какую?
– О поцелуе. Я совершил в жизни немало ошибок, но тот поцелуй к ним не относится. Ошибка как раз в том, что я не хотел это признать.
Получив в ответ лишь неопределенное хмыканье, он так и не понял, о чем она думает.
– В тот день вы верно подметили: я всю жизнь прячусь. Боюсь потерпеть неудачу.
Он достал из кармана потрепанный листок.
– Хочу вам кое-что прочитать.
– Что это?
– Письмо Софи моему дедушке. Нашлось в том конверте, что вы обнаружили в Милбруке на чердаке.
Она тихонько ахнула:
– Ну что вы, не сто́ит, это же ваше семейное дело…
– Нет. Вы должны его услышать.
Он набрал в грудь побольше воздуха и начал читать. Закончив, снова сложил письмо.
– Дедушка будто повидался с сестрой, хоть и мельком.
Габриэль протянул листок Лии.
– Он оказался прав. Она ни на секунду не прекращала борьбу.
Не в силах вымолвить ни слова, Лия взяла письмо.
– Софи писала письмо Уильяму, но ее слова запали мне в душу. Я тоже сторонился людей, ведь так было легче. У меня не хватало смелости жить как она. Много времени потратил впустую.
– Габриэль…
– Погодите, дайте сказать. Я попробую себя перебороть. Выбраться из своего кокона и рискнуть. Может, кроме тех картин, что вы приобрели, больше никто ничего не купит, но попытка не пытка, так ведь? Откуда мне знать…
Не дослушав, Лия приподнялась на цыпочки и едва коснулась его губ, оставив на них вкус шампанского.
– Между прочим, об этом тоже жалеть не собираюсь.
– И я, – выдохнул он.
– Вы мне доверяете?
– Прошу прощения?
– Вы мне верите?
– Да.
– Хорошо. Тогда пойдемте.
Оставив пустой бокал на подносе проходящего мимо официанта, она схватила Габриэля за руку, переплетаясь с ним пальцами, как будто для них это совершенно привычное дело, и повела мимо пейзажей и картин импрессионистов в небольшой уголок, отгороженный матовым стеклом.
Там тоже прохаживались зрители, поодиночке и небольшими группами, переговариваясь вполголоса или молча любуясь картинами. На ровной белой поверхности противоположной стены переливались красками несколько ярко подсвеченных полотен.
Тут Габриэля охватило какое-то неизведанное до сих пор чувство, от которого бросило сразу в жар и холод, перехватило дыхание, по коже побежали мурашки, и, отпрянув от Лии, он прохрипел:
– Что же вы натворили!
Она замерла на месте, не отрываясь от полотна, на котором кружилась в танго пара, выхваченная из мрака ночи светом уличного фонаря. А с соседнего холста на зрителя смотрела балерина, пылая страстью к своему творчеству.
– Эти… – Габриэль запнулся и начал снова. – Эти картины…
– Тоже относятся к выставке, не меньше всех остальных. Им здесь самое место.
– Нет. Они же не из коллекции.
– А вот и нет. Как ни парадоксально, может статься, на самом деле из всей коллекции мне кроме них ничего и не принадлежит. А эти точно мои. Где хочу, там и выставляю. Кому хочу, тому показываю.
Габриэль не ответил, но приблизился к первому полотну и склонился над небольшой пояснительной табличкой с надписью жирным шрифтом:
APRÈS, 2017
ХУДОЖНИК НЕИЗВЕСТЕН
ИЗ ЧАСТНОЙ КОЛЛЕКЦИИ АУРЕЛИИ ЛЕКЛЕР.