– Зачем? – Её оповестили о смерти мужа, но она сказала, что не сможет вернуться раньше окончания рабочего дня. Довольно странное поведение, верно? Михаил удовлетворённо хмыкнул. Мы выехали на Сретенку, и он спросил: – А ты уже знаешь, о чем хочешь её спросить? – Есть мысли, – уклончиво ответил я. – А пока лучше ответь ты, Михаил. Кваzи вздохнул: – Ценю твою сдержанность. Я ждал, когда ты спросишь. – Считай, что спросил. – Я прибыл в этот дом, потому что у нас имелась информация о готовящемся преступлении. Вот как! Нет, понятно, что совпадений не бывает, а значит, одно из двух – либо сам Михаил убийца, либо он знал о возможном убийстве. Но приятно, что хоть в этом он не темнит. – Откуда информация? – Информатор пожелал остаться неизвестным, – быстро сказал Михаил. Ясно. Врать кваzи не умеют, но уклоняться от вопросов могут запросто. – Но ты ему… или ей… доверяешь? – Доверяю всецело и абсолютно, – сказал Михаил с какой-то даже торжественностью в голосе. – Информация была верна, но я не успел. К сожалению, я не успел… – А что так? Михаил вздохнул. Нет, стоп, он не вздохнул, он изобразил вдох! Кваzи, конечно, тоже дышат, но у них всегда ровное дыхание, лишь при очень больших нагрузках немного учащается. – Пробка. – Пробка? – воскликнул я. – Никаких неожиданных встреч, звонков и рукотворных препятствий? – Увы. Случайность. – Что-нибудь ещё, что может помочь в поисках убийцы? – спросил я. Некоторое время Михаил размышлял. Потом покачал головой: – Нет. Все остальное к этому убийству не относится. Ответ был уклончивый, но лучше, чем ничего. Мы ехали по Садовому кольцу, где тоже начиналась традиционная вечерняя пробка. Потихоньку темнело. Да уж. Пробки, бич больших городов. Пробки убивают. После катастрофы число машин в личном пользовании упало раз в пять. И всё равно пробки остались! Как мы вообще куда-то ехали и доезжали раньше? – А как там у вас, в Питере? – спросил я. – У нас пробок нет. Мы редко пользуемся персональными автомобилями. – Но у вас ведь живут живые. – Двенадцать с половиной процентов, – кивнул Михаил. – Но они тоже предпочитают метро и велосипеды. – У вас зима теплее, – буркнул я. Конечно, я видел по телевизору сюжеты из столицы не-живых, все эти толпы кваzи на велосипедах, аккуратными рядками едущие по Невскому… Но когда говоришь с кваzи, нормально так говоришь, как с человеком, а потом представляешь толпы мёртвых велосипедистов – то дрожь пробирает от этой картины. Впереди мелькнула буква «М», и я прижался к обочине. Сказал: – Пожрать не успел. Будешь? Михаил помедлил, глядя на меня. Потом кивнул: – Да. Кваzи-бургер. – Знаю. Я вышел из машины, забежал в «Макдональдс», беззастенчиво махнув удостоверением, пробился сквозь толпу подростков к кассам. – Чизбургер и кваzи-бургер. Большую колу, большую воду. На меня не ворчали, даже молодёжь. Всё-таки за последние десять лет уважение к полиции и армии сильно возросло. Со своей добычей я вернулся в машину, вручил Михаилу его суррогат, распаковал свой, и мы медленно двинулись в правой полосе. Я жевал свою котлету с сыром, запихнутую в безвкусную булку, и краем глаза косился на Михаила. Тот ел кваzи-бургер – лук, зелень, огурцы, помидоры и баклажан. Запихнутые в точно такую же булку, как у меня. – Тебе никогда не хочется мяса? – спросил я. – Ты же знаешь, что все кваzи – вегетарианцы. – Знаю. Я спрашиваю про желание. – Мы своё мясо уже съели, – ответил Михаил. Помедлил, потом кивнул: – Да, это прозвучало грубо. Извини. Но мы вегетарианцы, и нам не хочется ни мяса, ни рыбы, ни сыра. Он снова стал жевать, но когда мы проехали с квартал, внезапно сказал: – Мне иногда хочется молока. Я попробовал. Вырвало. – Соевое? – предложил я. – Гадость. Но я пью его. С искусственным мёдом. Тоже гадость. Я чувствую любые химические примеси. Даже следы фосфатных удобрений на этом листке салата… хотя его долго и хорошо мыли. У себя мы стараемся есть только органически выращенные овощи. На мгновение мне даже стало его жаль. Но тут он добавил: – Но при этом отравить меня крайне сложно. Я могу есть человеческие яды ложками, мне они не повредят. И мясо тоже не убьёт. Всего лишь будет отторгнуто. Отторгнуто… Как деликатно сказано… Я снова покосился на Михаила и спросил: – А скажи тогда… напарник. Твой дурацкий костюмчик – тот самый, в котором ты возвысился? Кваzи оглядел свой пиджак, будто первый раз в жизни. Отряхнул какой-то волосок с лацкана. Сказал: – Нет. Тот был запачкан и порван. Но в провинции много маленьких городков и много заброшенных магазинов. Я всегда выбираю одно и то же. Это привычка. – Это не привычка, это косность, – сказал я с неожиданной злостью. – Косность, – согласился кваzи. – Мы не способны к развитию, это правда. Я смотрю старые фильмы, читаю старые книги и ношу старую одежду. Плата за возвышение. – Может, тогда не стоит считать это возвышением? – сворачивая к институту биохимии и паркуя машину, сказал я. – Возвыситься можно и с самого дна, Денис, – мягко ответил кваzи. – Если ты какое-то время просуществовал беспамятным кровожадным зверем, то нынешнее состояние становится очень привлекательным. Несмотря на минусы. Мы вышли из машины. За спиной шумело Садовое, здание института было уже полутёмным, хотя, судя по отдельным светящимся окнам, кто-то ещё работал. – Не понимаю его жену, – сказал я. – Как можно остаться на работе, зная, что муж погиб? – Ну ведь она уже ничего не может изменить, – с укором сказал Михаил. – Вот я её вполне понимаю. Через секунду до меня дошло. – Чёрт! – воскликнул я. – Чёрт, чёрт, чёрт! Несмотря на серовато-голубую кожу, женщина была красива. Может быть, потому, что возвышение застало её в самом расцвете сил и красоты – где-то на грани тридцати лет. Кваzи, кроме цвета кожи, внешне не отличались от своего человеческого облика и не пользовались косметикой. Так что это была её внешность. Природная. А вот тёмно-серый брючный костюм, красные туфли и красная блузка, прекрасно гармонирующие с серовато-синей кожей, – это уже её личный вкус. – Примите мои искренние соболезнования, Виктория… э… – Андреевна, но это не важно, – ответила женщина-кваzи. – Просто Виктория. – Мы предпочитаем короткие имена, – кивнул Михаил.