Жюли усмехнулась. С кончика ее сигареты сорвались и упали на пол несколько хлопьев пепла. — О да, Мадам знает цену всему на свете, — согласилась она, делая шаг в сторону; Даниэль обернулся следом за ней, стараясь не дать ей оказаться за своей спиной, но ее, как выяснилось, интересовал не он, а расставленные на столе краски. Двумя пальцами взяв банку с киноварью, она с явным удовольствием принюхалась к ней и тут же, не успел Даниэль ее одернуть, вернула на место. — В этом знании она достигла совершенства, пожалуй, но… но ты ведь согласился работать бесплатно? — То, что для одного человека не стоит ничего, для другого может быть великой ценностью, — ответил Даниэль с достоинством, неловко, но неумолимо оттесняя Жюли от стола. Меньше всего ему хотелось, чтобы она дотронулась до чего-то еще из его вещей, но она подобных порывов больше и не проявляла: оказавшись к молодому человеку почти вплотную, вперила в его лицо взгляд лихорадочно блестящих глаз. — Хочешь совет? Он хотел отступить, но Жюли с неожиданной силой схватила его за отворот жилета. — Проваливай отсюда, — проговорила она без всякой угрозы, ласковым и даже заботливым тоном. — Проваливай и никогда не возвращайся, если ты, конечно, сам себе еще дорог. «Да она же сумасшедшая, — пронеслось у него в голове. — Сумасшедшая или просто пьяна». Ему тут же вспомнилось, что он услышал от Мадам за несколько дней до того: теперь он мог воочию убедиться в ее правоте. От этого Даниэль испытал такое облегчение, что чуть не рассмеялся Жюли в лицо; в любом случае, его былого напряжения как ни бывало, он даже устыдился того, что мог воспринимать слова этой странноватой девицы всерьез. — Спасибо за совет, — снисходительно проговорил он, отстраняя ее бледную руку. — Но, боюсь, я им не воспользуюсь. Она недолго продолжала смотреть на него, и он готов был поклясться, что по ее лицу пробежала мимолетная рябь сожаления. — Дело твое, — наконец сказала она, отступая. — Удачного дня, милашка. И все-таки сделай что-нибудь с лебедем, а то он вот-вот закудахтает. Развернувшись, она удалилась. В дверях с ней столкнулась заходившая в зал Полина, несущая поднос с обедом для Даниэля; даже не взглянув на нее, Жюли прошла мимо и стремительно, как взмывает в небо упустивший добычу ястреб, взбежала по лестнице на второй этаж. — Не обращайте внимания, — произнесла Полина, приближаясь; несомненно, ей хватило одного взгляда на Даниэля, чтобы понять, что он задет и расстроен. — Сколько я здесь, она всегда такая была. — Я удивлен, что публика в ней находит, — проговорил он, берясь за кувшин с вином. — Это же настоящая бестия. — Может, в этом и дело? — предположила Полина безмятежно. — Кто-то находит ее манеры очаровательными. — Не вижу ничего очаровательного в том, чтобы оскорблять людей просто так, — буркнул Даниэль, разглядывая многострадального лебедя — то ли Жюли умудрилась его околдовать, то ли ему самому начало казаться, что тот получается неуклюжим и кривобоким. Полина, проследив за его взглядом, улыбнулась мягко и чуть печально: — Не будьте к ней так строги, месье. Я думаю, она от чего-то страдает. И хочет сделать так, пусть и не нарочно, чтобы страдал кто-то вместе с ней. — Отчего ей страдать? У нее же все есть, — вопросил Даниэль и, прекрасно осознавая, что на его реплику не может быть ответа, принялся за еду. *** В увеселительном заведении мадам Э. было три этажа: на первом располагались залы для гостей и хозяйственные помещения, на втором — спальни девиц, где те жили и, если на то была надобность, принимали гостей, а весь третий этаж занимали апартаменты Жюли — квартира, не уступающая обстановкой лучшему номеру Гранд Отеля, с тремя просторными комнатами и собственной ванной. Сама Мадам жила в пристройке по соседству; окна ее выходили во внутренний двор, а входная дверь была сделана из крепчайшего металла, так что выбить ее не смогли бы и десятеро дюжих мужчин. Здесь было по-своему уютно, хотя комнаты, обставленные преимущественно в восточном стиле, были довольно тесными; в свое время Мадам предложили зрительно увеличить их, развесив в нескольких местах зеркала, но она, по одной ей известным причинам, наотрез отказалась от этого плана. Никто, кроме нее самой, не имел доступа в пристройку, и именно здесь она принимала тех, чьи визиты в заведение носили сугубо конфиденциальный характер. В тот день, когда состоялся разговор Жюли и Даниэля, к Мадам пришел гость, чьи посещения, будучи довольно частыми, до сих пор остались не замеченными даже вездесущей Эжени. Гость был одет в простой черный сюртук и носил надвинутую на глаза шляпу; впрочем, последняя предосторожность была излишней, ведь в его внешности не было ничего примечательного, и едва ли, встретив его на улице, кто-то из наших читателей испытал бы искушение обернуться. Тем не менее, этим гостем Мадам очень дорожила и даже лично варила ему кофе — этим искусством она владела мастерски, но чести принять чашку из ее рук до сих пор удостаивались весьма немногие. — Итак? — мужчина благодарно кивнул ей и пригласил сесть напротив него. — Как поживают наши друзья из военного министерства? — Генерал Монро верит в успех своего заговора, — деловито доложила ему Мадам. — Он рассказал Жюли, что у него на вторник назначена встреча с поверенным австро-венгерского атташе. — Вот как? И что же будет предметом этой встречи? — Он изъяснялся весьма туманно, — произнесла Мадам с сожалением, — но из того, что она рассказала, можно понять, что он надеется на солидную награду в обмен на свои услуги. Он уверен, что разногласия с Германией должны быть забыты, и многим придется по вкусу идея «Великого Европейского союза», противостоящего влиянию Британии и России. — И когда же он намерен получить деньги? — Возможно, господин посол Австро-Венгрии нам об этом расскажет? — многозначительно улыбнулась Мадам. — Сейчас мы вынуждены закрыть большой зал на некоторое время, поэтому все представления отменены. Но Жюли недавно пришло приглашение на… неофициальное празднование именин господина посла. — Она настоящее сокровище, эта ваша Жюли, — произнес гость с неподдельным восхищением. — Все ваше заведение — золотая жила. А ваша преданность Республике, мадам, заслуживает наивысшей награды. — Вы же знаете, — ответила она, опуская ресницы, — даже будь я мужчиной, меня интересовали бы вовсе не ордена и звания. — Мне это прекрасно известно, — ответил гость и, попрощавшись, исчез. Напоминанием о нем остались лишь две вещи на столе: чуть тронутый кофе и пухлая, перетянутая бечевкой пачка банкнот. Их Мадам пересчитала тщательно, но быстро, отточенными движениями перегоняя купюры из ладони в ладонь; оставшись довольной итогом своих подсчетов, она подошла к кровати и отодвинула картину, висящую на стене по соседству. За ней обнаружилась дверца сейфа; когда Мадам открыла ее, стало видно, что внутри покоится не одна стопка денег и целое изобилие футляров с драгоценностями. Добавив к ним новую добычу и тщательно закрыв дверцу, Мадам крепко сжала в кулаке ключ и, прижимая сомкнутые пальцы к губам, погрузилась в размышления. *** — Вы хотели меня видеть? По ванной комнате плыли густые клубы пара, сливаясь в сплошной влажный туман, и Лили, шагнув через порог, потерялась в них. С трудом она нашла взглядом очертания наполненной ванны, в которой вальяжно развалилась Жюли; завидев Лили, та поманила ее расслабленным движением руки: — Иди, иди сюда. Стараясь не поскользнуться на полу, покрытом слоем испарины, Лили приблизилась. Жюли лежала, откинув голову назад и положив руки на широкие, отделанные под мрамор бортики. Рядом стоял наполовину осушенный бокал с вином и целая батарея масел, кремов и бальзамов, при взгляде на которые у любого человека возникли бы ассоциации с научной лабораторией или мастерской средневекового алхимика. Вода едва доходила Жюли до груди, но она не испытывала по этому поводу никакого смущения — когда Лили подошла совсем близко, Жюли кивнула ей: — Поможешь мне? Сегодня вечером меня ждет австрийский посол. Мне надо выглядеть безупречно. — Да, мадам, — ответила Лили, опускаясь перед ванной на одно колено. Жюли сняла с полки и протянула ей кусок морской губки.