Лили действительно не обратила, сделав это одновременно старательно и деликатно: переступила через скомканные наброски, которыми был усеян пол, даже не взглянув на них, обогнула старую софу с беспорядочно сваленной на ней одеждой, прошла мимо заваленного бумагами стола и прислоненного к нему мольберта, чтобы остановиться у распахнутого окна и, едва взглянув в него, вскрикнуть восхищенно: — Красиво как! — Да, — согласился Даниэль, подходя к ней. — Город как на ладони. Я это даже запечатлел. Хочешь посмотреть? — Нарисовали? Хочу, конечно! Картина, предназначенная для комиссии Академии, стояла тут же, у стены. Выбрав ее среди прочих, отобранных для той же цели, Даниэль протянул ее Лили. — Вот это да, — вырвалось у нее, когда она оступила от окна, держа картину перед собой на вытянутых руках. — Как вживую. — Это было не сложно, — сказал он как можно более небрежно, стараясь не показывать, как взяла его гордость от ее слов — сильнее, наверное, чем взяла бы от похвалы самого Леонардо. — Всего пара недель… — Я бы так не смогла, — произнесла Лили, возвращая ему картину. — А меня вы как нарисуете? — О, — он улыбнулся ей многообещающе и, видя, как загораются ее глаза, подмигнул, — это будет нечто совершенно особенное. Засыпать себя вопросами он Лили не дал, просто кивнул ей в сторону ширмы, стоящей в дальнем, самом укромном углу: — Там кое-что приготовлено. Я хотел бы, чтобы ты это надела. На лице Лили проступил легкий румянец. Скрыться за ширмой она не торопилась — сначала подкралась к ней, заглянула одним глазом, точно думая, что может из-за нее ринуться что-то темное и угрожающее. Даниэль, усмехаясь про себя, ждал. Костюмом, который он раздобыл для Лили, выкупив за бесценок у театра Ателье (платье, предназначенное для царицы Савской, прожгла в двух местах неуклюжая гладильщица), он почти что гордился, как если бы скроил его самостоятельно. Легчайшее платье с верхом из тонкого кружева и вольно струящейся шелковой юбкой должно было превратить Лили в настоящую царевну, подчеркнув хрупкость и изящество ее фигуры; Даниэль ожидал, что его юная натурщица будет в восторге, но когда она, увидев платье, обернулась к нему, на ее покрасневшем лице было написано одно лишь недоумение. — Да бог с вами, месье, — пробормотала она, явно не находя себе места, — я же в нем почти что нагишом буду. — Здесь стыдиться нечего, — заверил ее Даниэль. — Ты когда-нибудь видела античные статуи? Лили замотала головой, и Даниэль со вздохом пояснил ей: — Очень многие из них изображают людей, как ты выражаешься, нагишом. И это величайшие произведения искусства, которыми восхищается не одно поколение. Если его слова убедили Лили, то не до конца; она осторожно взяла платье в руки, рассматривая его, и видно было, что в ее душе происходит нешуточная внутренняя борьба. — Что же, — наконец произнесла она, кусая губы, — людей только голыми рисуют, что ли? — Нет, нет, конечно нет, — заговорил Даниэль, с трудом сдерживая смех. — Просто выбранный мной сюжет предполагает… некоторую вольность. В разумных пределах, конечно. — Какой сюжет? — Саломея с головой Крестителя, — важно объявил Даниэль, но стушевался, не найдя в ответном взгляде Лили даже искры понимания. — Ты и эту историю не знаешь? Она сосредоточенно нахмурилась, напрягая свою память, и проговорила нерешительно: — Кажется, кюре об этом говорил. Но я точно не помню… — Саломея была дочерью Иродиады, чье распутство Иоанн Креститель обличал в своих проповедях, — заговорил Даниэль, чувствуя себя весьма неловко в роли учителя Закона Божьего. — Когда Крестителя схватили и бросили в тюрьму, царь Ирод, муж Иродиады, отказывался казнить его. Тогда она подговорила Саломею станцевать на дне рождения Ирода — и танцевала она так, что Ирод поклялся, что даст ей за этот танец все, что она пожелает. Лили слушала его, затаив дыхание. — И что она захотела? — Голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде, — ответил Даниэль, и Лили, явно изумленная, прижала ко рту кончики пальцев. — Ирод не смог отступиться от своего слова, и Креститель был казнен. — Из-за одного танца?.. — Лили была до того потрясена, что едва не выронила платье. — И вы думаете, я могу так? Могу быть ей? По его мнению, она задавала вопрос в высшей степени неуместный — сейчас, стоя под жаркими лучами июньского солнца, которые ложились на ее лицо и путались в волосах, очаровательная в своей наивной растерянности, она легко могла быть той, ради одного взгляда которой объявляют войны и берут города. И когда Даниэль ответил ей, в нем не было тени неуверенности или неискренности: — Я думаю, никто не сможет лучше. Неизвестно, что именно затронули его слова в ее сердце, но Лили больше не стала спорить. Пока она возилась за ширмой, Даниэль свалил в комод все лишнее, что было на софе, установил посреди комнаты мольберт и натянул на него свежий холст. Роль реквизита сыграли поднос, найденный Даниэлем в квартире, и восковая голова, которую ему удалось раздобыть у мастера, исполняющего заказы для музея Гревен**. Долженствующая изображать Луи XIV, она была повреждена со стороны затылка, но для Даниэля такие мелочи были не существенны; зато голова выглядела до того правдоподобно, что Лили, выглянув из-за ширмы, испустила испуганный вскрик. — Не бойся, — засмеялся Даниэль, предчувствовавший такой эффект. — Она не настоящая. Она из воска. Посмотри сама. Лили не удовольствовалась одним разглядыванием — протянула к голове руку, коротко ткнула ей в щеку кончиком указательного пальца и только после этого успокоилась. — А выглядит как живая, — сказала она, устраиваясь на софе и косясь на голову с явной опаской. — То есть мертвая, конечно. Если отдельно от тела — значит, мертвая. — Резонное замечание, — согласился Даниэль, оказываясь рядом. Ему не пришлось долго мучиться, прикидывая, как Лили лучше сесть; будущая картина стояла перед его мысленным взором, как живая, уже не один день — он придумал ее, пока расписывал большой зал, не покладая рук и иногда валясь с ног от усталости. Он знал, какой будет его Саломея, до последней детали, до каждой золотой нити, вьющейся в кружево на ее груди, до мельчайшего солнечного блика в ее волосах, до линии изгиба шеи и каждой из расслабленно опущенных ресниц. Лили, повинуясь ему, полулегла на софу, повелительным жестом коснулась восковой головы; Даниэль мягко дотронулся до ее подбородка, заставляя чуть откинуть голову, и рука его дрогнула, а вместе с ней дрогнуло и что-то внутри него.