– Почему? – удивилась врач. – Боюсь наркоманом стать. – С одного раза не станешь. – Она вонзила иглу мне в вену, и я «поплыл». Второй раз я пришел в себя от холода. Я лежал совершенно голый на каталке. Некрасивая женщина в медицинском халате везла меня неизвестно куда. – Мы не в морг едем? – спросил я. Она ответила, куда везет меня. В приличном обществе повторить ее слова я не решусь, но в тот миг мне было не до хороших манер – я был несказанно рад такому ответу: «Все не в мертвецкую! Поживем еще! Вывезет наверх синусоида, вывезет!» В большом холодном зале меня переложили на ледяной стол, руки раздвинули в стороны, привязали к перекладинам. Я стал похож на Иисуса Христа в момент распятия, только он висел, а я лежал. Щелчок выключателя на стене – и надо мной загорелись десятки лампочек. От нестерпимо яркого света я зажмурился. На столике справа звякнул металл о стекло. Правый бок смазали холодной жидкостью. В нос воткнули трубки, дали вдохнуть пару раз и вытащили. – Приподнимите ему голову, – сказал надо мной авторитетный мужской голос. – Вчера зря в очереди простоял! За два человека передо мной молоко кончилось… Нашел? – Сейчас, – ответил молодой мужчина. – Есть! Игла впилась мне в загривок. Было больно, но терпимо. – Поэт Маяковский курил папиросы, – сказал я врачам. – Да и бухал, наверное, будь здоров! – согласился авторитетный голос. – Маша, – позвал операционную медсестру молодой врач, – ты скажи этой Сергеевой, что, если она еще раз так пациента побреет, я завотделением на нее докладную напишу и ее премии лишат. Ты посмотри на больного – у него же волосина торчит у соска! Безжалостная Маша пальцами вырвала мне волос. Я открыл глаза, с укоризной посмотрел на нее и вырубился. – Андрей, Андрей, проснись! – встревоженно просил молодой врач. – Быстрее глаза открой, я здесь, рядом. Я повиновался. Надо мной был белый потолок, рядом сидел человек в белом халате. Лицо врача постоянно съезжало в сторону, рот кривился, глаза то расползались в узкие щелочки, то снова становились округлыми. Плыла «картинка», плыла! – Андрей, все нормально? – спросил врач. – Что случилось? – прошипел я. – Ничего не случилось. Я тебя в сознание после наркоза привел. Хорошо себя чувствуешь? Голова не болит? Завтра Дмитрий Алексеевич тебя осмотрит. Если попросишь, он тебе твой осколок на память подарит. – Почему так холодно в палате? – спросил я. – Ты же не на курорт приехал, крепись! Выпишем тебя из реанимации, там теплее будет. Потянулись скучные дни в больнице: уколы, медсестры, процедуры, перевязки, невкусная пресная пища. Первые дни ни о чем не мог думать, вернее, думал обо всем сразу, в итоге в голове образовалась какая-то свалка из обрывков мыслей и воспоминаний. «Вот учитель с отверткой в спине. Тесть поразил его прямо в сердце. Сам Михаил Ильич, весь прошитый осколками. Я еле столкнул его тело с Натальи. Интересно, что с ней? Живая ведь была, только ободранная вся, как тушка кролика на живодерне». Через неделю, несмотря на протесты медперсонала, меня пришел проведать Геннадий Клементьев. – Покромсал он вас конкретно! – Клементьев незаметно от медсестры сунул мне под подушку пачку сигарет «Родопи». – С девчонкой твоей все в порядке, отец ее погиб. – Товарищ милиционер, – ополчилась на Клементьева медсестра, – если вы еще будете рассказывать пациенту неприятные новости, я выведу вас из палаты! – Он не пациент, – поднялся Геннадий Александрович. – Он – сотрудник уголовного розыска, у него нервы покрыты нержавеющей сталью. Профессиональная деформация! Клементьев встал, что-то пошептал медичке, сунул ей шоколадку, и она ушла, оставив нас втроем (у меня в это время был сосед по палате, но он сутками спал, я с ним даже толком не познакомился). – Твоему тестю в спину досталось несколько крупных осколков, он умер на месте. У Натальи срезало скальп, а так больше ни одной ранки. Все отец на себя принял. Гордееву осколок прилетел в висок. Я был на его похоронах. Веришь, осколочек был маленький-маленький, со спичечную головку, не больше. У Казачкова все плохо. Он лежит здесь же, в одной больнице с тобой. В него осколки не попали, зато взрывной волной от игрового автомата кусок обшивки оторвало и ему всю брюшину вскрыло, еле откачали. Врачи дают неутешительный прогноз: скорее всего, его комиссуют. С тобой дела получше. Поваляешься на чистых простынях, поднакопишь сил и в строй вернешься! – Геннадий Александрович, мне надо, чтобы ко мне приехала Инга. – Какая? Не эта ли, с наколками на глазах? Даже не проси. Я с ней разговаривать не буду. – Геннадий Александрович, вы же понимаете, что я просто так, от нечего делать, просить не буду. Пошлите гонца в Верх-Иланск, он ее без проблем найдет. – Придет твоя Инга, всех врачей в больнице распугает. Подумай, может, я тебе чем-нибудь помогу? – Геннадий Александрович, я же не просто так прошу ее позвать! Дело у меня к ней есть. Как только в палату стали допускать посетителей, пришла Марина. – Прикинь, к тебе просто так не зайдешь! На проходной пришлось сказать, что я твоя жена. Еще одна жена, по имени Наташа, пришла в конце месяца. Голова ее была повязана косынкой, как у комсомолки тридцатых годов. – Андрей, я даже не думала, что здесь все так строго. На вахте стали у меня допытываться: «Кем вы приходитесь больному Лаптеву?» Я сказала, что я твоя жена. Они как заверещат: «Неправда! У него другая жена, рыжая такая, она к нему через день приходит». Пришлось разъяснить теткам, что рыжая жена – это бывшая, а я – настоящая. Представь, подействовало, даже паспорта не спросили. – Женщины любят запутанные семейные истории, – согласился я. Наталья развязала косынку, стянула ее с головы: – Скажи, как тебе это нравится? – Свежо, прогрессивно, – ответил я. – На конкурсе модных причесок тебе обеспечен главный приз. – Издеваешься? – обиделась она. Я взял ее руку, прижался губами. Помолчал. Ничего ужасного с Натальей не произошло: в том месте, где осколком с головы сорвало скальп, волосы стали совершенно белыми, седыми. Остальная голова осталась прежнего цвета. – Это рок, Андрей, от него не уйти! У матери глаза разные, а я теперь наполовину – брюнетка, наполовину – блондинка. Пегая, как костюм у Арлекино. – Удобно будет цвет волос менять, краски в два раза меньше уйдет, – пошутил я. – Меня отправляют в санаторий долечиваться. В поселок я вернусь не скоро, в начале декабря. Если захочешь о чем-то поговорить, давай встретимся, все обсудим. Она наклонилась и нежно чмокнула меня в губы. Хорошо прикидываться лежачим больным! Поцелуи сами к тебе идут: то Марина, то Наташка. Потенция только исчезла, а так – не жизнь, а малина! – Наташа, нам надо поговорить кое о чем прямо сейчас. Скажи, тебя уже допрашивали? Ты про золото Нельки Паксеевой ничего им не сказала? Наташа, про золото молчи, иначе меня обвинят во всех смертных грехах. Мы еще посидели, поговорили. Прощаясь, Наталья сказала: – Когда я после взрыва пришла в себя, то увидела твои глаза – огромные, вполовину неба… Потом ты на мне сознание потерял, и, пока врачи не появились, я у тебя рану на ребрах пальцами зажимала. – Откуда ты узнала, что надо делать? – Ты сам мне об этом сказал: «Наташа, моя душа стартует к звездам, но, если ты хочешь, чтобы я вернулся, зажми мне герметично дырку в боку. Приедут врачи, скажи им, что у меня пневмоторакс». Наталья отвернулась, платком промокнула глаза, шмыгнула носом. – Не обращай внимания, сейчас пройдет… Андрей, я после взрыва несколько ночей вообще не спала, в каком-то бреду пребывала: мне наяву являлись звезды, кометы, ты, отец, учитель, его пистолет. Потом взрыв – все в крови, и ты шепчешь про полет в космос. – Она невесело улыбнулась. – Андрюша, как там, возле звезд, папу не встречал? – Придет время – встретимся. Нас там неплохая компания подберется: я, старик Кусакин, твой отец. Нам в одном направлении лететь, будет о чем поболтать по дороге. Наталья поцеловала меня и ушла. Инга никому моей родственницей не представлялась. На вахте санитарки без лишних вопросов выдали ей белый халат и разрешили пройти. Для разговора с Ингой я вышел в холл, подальше от посторонних ушей. – Инга, возьми ключ от моей комнаты и забери в шкафу робота. Отдашь его сыну, пускай играет, как будто ничего не случилось. О наших разговорах про учителя никому не говори. Все поняла? По вечерам пациенты в больнице были предоставлены сами себе. Выздоравливающие пытались флиртовать с медсестрами, только начинающие лечение собирались в холле обсудить особенности болезней легких. Я в такие вечера вновь и вновь возвращался к событиям в Верх-Иланске. По большому счету в том, что учитель взбесился, виноваты руководство прокуратуры и КГБ. Никто ведь не захотел расследовать убийство Дегтярева, и Седов понял, что если следственные действия не проводятся, то виновный уже определен и все ждут подходящего момента, чтобы скрутить ему голову. Последней каплей стал мой визит к нему в кабинет. Я проник в святая святых внутреннего мира учителя, и он сорвался с катушек. А мог бы убежать! Далось ему это Нелькино золото. Дни шли за днями, время близилось к выписке, и я почувствовал, что организм восполнил кровопотерю и ко мне вернулась потенция. Это радостное событие я решил отметить ярким незабываемым действием. Незаметно от медперсонала я стащил на сестринском посту ключи от душа и стал дожидаться Марину. Она пришла после ужина, принесла сок и яблоки. – Марина, – зашептал я ей на ухо, – я весь горю от желания! Пошли, я знаю здесь одно классное местечко, где мы сможем уединиться. – Ты что, с ума сошел? – запротестовала она.