Дверь домика открывается, и входит Марк, все еще в платье и гриме Дианы, но уже держа парик в руке. Мы разражаемся аплодисментами. Марк отвешивает несколько поклонов. – Спасибо, спасибо, думаю, сегодняшнее шоу удалось. – С каждым годом оно становится все лучше, – замечает Кристал, оторвавшись от разговора с кем-то из ребят. – Поможете мне разоблачиться? – просит Марк, и Кристал подбегает к нему, чтобы расстегнуть молнию на платье. – Надеюсь, вам было весело. Но завтра прослушивание, и всем пора баиньки. Ну. – Он смотрит на меня испепеляющим взглядом Дианы. – На прослушивание пойдет большинство из вас. – Я бы с удовольствием поработал на два фронта, – говорю я. Он вразвалку подходит, придерживая руками расстегнутое платье, и садится на мою кровать. – Мне остается надеяться, что это лето не станет для тебя большим разочарованием. Помни, ты не сможешь подключиться к репетициям с опозданием. Может, я смогу пристроить тебя куда-нибудь, но это будут либо танцы, либо массовка. – Знаю. Просто я… Разве тебе не приходилось совершать безумства ради любви? – Чего только я не вытворял. – Он откидывается назад. Подол платья ползет вниз. – Был один мальчик, мы с ним пели в хоре в «Забавной мордашке» во время круиза, начавшегося в Майами. Он был очень красив, и у него был большой… – Кристал кашляет, и Марк останавливается и смотрит на меня и других ребят, слушающих его. – Потенциал. Действительно большой. Но у него был также и бойфренд. Но этот бойфренд не принимал участия в круизе. И я сказал ему, что знаю этого парня и что он не стал бы возражать, если бы я оказался его заместителем. Ну разве это не безумство? Он несколько раз звонил мне, очень сердитый, когда круиз подошел к концу. И я это заслужил. С тех пор я не могу работать в Майами. То, что делаешь ты, – глупость такого же масштаба. – А ты любил его? Или это была просто похоть? – Да какая разница, если тебе двадцать три? Или шестнадцать. Послушай, я не хочу все время твердить одно и то же. Ври, переделывай себя, вытворяй, что хочешь. Но просто будь счастлив, только чтобы не получилось так, что ты несчастлив, но считаешь себя обязанным чувствовать себя счастливым, потому что получил то, чего добивался. Это – классический сюжет для мюзикла, и мне не хочется, чтобы один из моих актеров, даже если он… в отпуске, играл такую роль в реальной жизни. Это же не «Варьете». – И не «Мы едем, едем, едем», – подхватывает Кристал. – Чистой воды Сондхайм. – Марк встает, и ворот платья оказывается на уровне его талии. – Просто будь счастлив, Рэндал, – повторяет он. – У тебя на все про все четыре недели в году. Так что не трать время попусту. Я почти смеюсь: – Не потрачу. У меня есть план. И я уже перевыполнил его. Я не рассчитывал на то, что Хадсон поцелует меня до конца недели. – Поцелует тебя? – вскидывается Джордж. Эшли свешивает голову со своей койки: – Ты не рассказал нам о поцелуе. – Соприкосновение губ имело место, – уклончиво говорю я. – Мне нет до этого никакого дела. – С этими словами Марк уходит в свою комнату. – Но нам-то есть! – бушует Джордж. Он лежит на кровати на животе, подперев руками голову, его ноги болтаются в воздухе. – Кто кого поцеловал? – Он меня. – Где? – У стены актового зала. – Когда? – Только что. После шоу. – Меня смешат его вопросы. – Ничего особенного. – Разве? – Голова Эшли исчезла, и теперь до меня доносится только ее голос: – Для тебя это не имеет никакого значения? – Это был настоящий поцелуй. Язык и все такое. – Руки? – спрашивает Джордж. – Никаких рук у меня во рту, – смущаюсь я. – Я спрашиваю, а где были его руки, дорогой. – А! Внизу спины. – Значит, он не тискал твой зад. Одно слово, джентльмен. – Или плейбой, знающий правила игры, – высказывает свое мнение Эшли. – Он поцеловал тебя на первом же свидании. Ты сам сказал, что вы опережаете события. А я-то считала, мимолетный роман тебя не устраивает. – Все идет идеально. Мне удалось отыграть назад. В его распоряжении оказался мой рот, а не мой… – Дорогой, оставь это предложение незаконченным. Давай обойдемся без непристойностей. – Ага. – Это был хороший поцелуй? – Да. – Я пытаюсь удержаться от вздоха, но у меня это не получается. – Он приколол булавку, – выдает Паз цитату из «Пока, пташка». – Или он скромник? – Никаких булавок, – отвечаю я. – Мы с ним не влюблены друг в друга… пока. – По крайней мере, не до гроба, – хмыкает Эшли. – Что слышно, цветочек? – продолжает песню Джордж. – Что за история? – отзывается Монтгомери с другого конца комнаты. Я прячу лицо в подушку. – Соловей! – отвечает Паз. И секунд десять весь домик поет «Телефонный час» из «Пока, пташки», сидя на койках, пританцовывая на месте и изображая пальцами телефонные трубки. Марк, уже в пижаме, просовывает голову в дверь и одобрительно кивает. – Сильнее качай головой, – обращается он к Джен. – Двигайте ногами энергичнее, Джордан. – Он ходит по домику и дает указания продолжающим петь ребятам. Когда они замолкают, он аплодирует им. – Очень хорошее начало. Но вам нужно поберечь связки. Завтра прослушивание. Через двадцать минут отбой. Он, кивая сам себе, возвращается в свою комнату. – Спектакль в этом году будет просто замечательным, – говорит, вставая, Джордж. – Мне жаль, что ты не играешь в нем, дорогой. – Он достает из сумки зубную щетку и идет в ванную комнату. Если честно, мне тоже грустно из-за этого. Но дело того стоит. Оно должно стоить того. То есть мой план должен сработать. – Влюблены до гроба, – поет кто-то из ребят в ванной комнате. Десять ЧЕТЫРЕ ЛЕТА ТОМУ НАЗАД Я просыпаюсь от плача. Тихого, почти призрачного, и поначалу я боюсь, что, может, в тех историях о привидениях, которые уже побывавшие в лагере ребята рассказывали в первую мою ночь здесь, действительно заключена некая правда, но затем решительно трясу головой. Истории о привидениях – неотъемлемая часть жизни во всех лагерях. А привидения – нет. Но если они действительно обитают в лагере для квиров, то должны быть весьма эффектными, так что это даже прикольно. Сажусь в темноте на кровати. Свет в комнате вожатых не горит, луны нет, так что тьма в домике такая, что хоть глаз выколи. Прислушиваюсь. Да, действительно, кто-то плачет, слегка приглушенно, прямо подо мной. Я сплю на верхней койке, потому что никогда прежде не спал на двухъярусной кровати и занял первую попавшуюся мне на глаза койку. Подо мной расположился симпатичный мальчик по имени Хадсон, тоже новичок, но он уже очень популярный. Осторожно выбираюсь из кровати. Плачет определенно Хадсон. Опускаюсь на колени, как полагаю, рядом с его головой и шепчу: – Хадсон, ты что? Он продолжает тихо плакать. Я пытаюсь осторожно коснуться его руки. Но вместо этого натыкаюсь, похоже, на щеку и поспешно отдергиваю руку. Плач на секунду прекращается. – Привет? – вопросительно произносит он тоже шепотом. – Ты плакал. У тебя все нормально? Он проснулся и больше уже не плачет, но шмыгает носом. – Прости, мне снился сон. – О чем? – спрашиваю, прислонившись к ножке кровати. – Неважно. – Я просто хочу, чтобы тебе стало лучше, – объясняю я. И это правда. Потому что в лагере живут квиры, а я никогда прежде не общался с ними, и мне хочется, чтобы всем нам было хорошо. Чтобы нам было лучше друг с другом, чем в присутствии посторонних людей. Я хочу быть другом Хадсона. Я хочу дружить со всеми. – Может, если ты расскажешь мне, в чем дело, тебе станет легче? Он снова сопит носом, и на какое-то мгновение мне кажется, что он опять уснул.