– Мне снилась бабушка, – тихо говорит он. – Мне приснилось, что она снова с нами, но еще во сне я вспомнил, что это не так, и… – Он продолжает шмыгать носом, и мне кажется, опять плачет. Глупый Рэнди, ты сделал только хуже. – Она умерла? – Да. Перед самым моим приездом сюда. – А какое у тебя лучшее воспоминание о ней? – Что? – Об этом меня спросила мама, когда умерла моя бабушка. Она сказала, что если я буду держать в памяти лучшее воспоминание о ней, то это будет означать, что она по-прежнему со мной. – О. – Хадсон, без сомнения, снова начинает плакать. Я слышу, как он вытирает ладонью щеку. – Она была такой… хорошей. Это она отправила меня сюда. – Правда? А я даже не открылся бабушке с дедушкой. – Она была первым человеком, которому я все рассказал. Она крепко обняла меня и сказала, что я всегда должен быть самим собой и гордиться тем, какой я есть. – Это хорошее воспоминание. – Ага. Она хотела, чтобы я приехал сюда и подружился с такими же, как я, ребятами. – Ну, ты это и сделал. – Я кладу руку на край его матраса. Он, должно быть, чувствует это и накрывает мою руку своей. – Спасибо. Ты же никому не скажешь, что я плакал, правда? – Нет, если ты этого не хочешь, – обещаю я. – Просто я скучаю по ней. – Я знаю. Темнота, кажется, какую-то секунду вибрирует, и он вздыхает. – Просто мне хочется, чтобы у меня стало лучше с этим. – С чем? – Не знаю… со всем. С тем, чтобы быть геем. – Не думаю, что есть способ стать геем получше. – Это объяснял нам Марк, театральный вожатый, во время прослушивания на прошлой неделе. Он говорил, что наш спектакль будет очень гейским, но не в том смысле, что мы себе представляем, а просто он будет преисполнен гордости. И это лучший способ быть геем. Не уверен, что я все правильно понял, но, мне кажется, сейчас самое время повторить его слова. – Не знаю, – говорит Хадсон. – Просто мы в самом деле должны быть собой. И нам не следует бояться внешнего мира, где нам приходится таиться, чтобы нас не травили. И это все, что нам нужно для того, чтобы быть хорошими геями. – Ага. Мне это нравится. – Мы какое-то время сидим молча. – Эй… ты не можешь сделать мне одно странное одолжение? – Какое? – Ты не можешь несколько минут гладить меня по спине? Моя мама всегда делает это, чтобы помочь мне заснуть. Я улыбаюсь в темноте: – Конечно, могу. – Знаешь, а ты прав, – говорит он, поворачиваясь на живот. – Мы можем стать кем только захотим. И не только здесь. Моя бабушка хотела бы этого для меня. Он делает глубокий вдох. И я чувствую, как его рука на ощупь касается в темноте моего предплечья, а потом, ненадолго остановившись, спускается к кисти, и у меня по коже бегут мурашки, словно пузырьки в газировке. Он берет меня за руку и сжимает ее. Я в ответ сжимаю его руку. – Спасибо тебе. Ты действительно особенный. – Голос у него такой тихий, что я едва разбираю слова. Но неожиданно у меня внутри будто взрываются звезды. Я несколько минут глажу его по спине, а потом его дыхание становится глубоким, и я забираюсь к себе в койку. Я понимаю, что он, вероятно, даже не понял, что это был я. Если он похож на моего отца, то утром ничего не вспомнит. Но это не имеет никакого значения. Закрываю глаза и пытаюсь заснуть, но внутри у меня словно формируется галактика, и я не успеваю оглянуться, как наступает утро. – Эй, ты в порядке? – интересуюсь я, свешивая голову с кровати и глядя на Хадсона. – А в чем дело? – удивляется он. – Я храпел? Так и есть – он не помнит. – Просто ты разговаривал во сне. – О… – Он трет глаза. – А я и не знал. Мне снились хорошие сны. Я улыбаюсь: – Я рад этому. – Он смотрит на меня немного странно, и я кладу голову на подушку и начинаю пялиться в потолок. Это благодаря мне ему снились хорошие сны. Он сказал, что я особенный. И он прав – речь не только о том, что надо быть самими собой, быть теми, кем мы не можем быть во внешнем мире. Но и о том, кем мы хотим быть. Один из моих новых друзей по театральной студии, Джордж, накрасил вчера ногти суперским лаком, который очень мне понравился. Может, сегодня я попрошу Джорджа заняться моими ногтями. Думаю, это именно то, чего я хочу. Мне нравится, что блестящие ногти создают впечатление, что ты – существо волшебное. Словно внутри у тебя звезды. Хадсон встает и идет в ванную комнату, его волосы очаровательно взлохмачены. Я вдруг вспоминаю, как ночью он сжал мою руку и как я себя при этом почувствовал, и представляю, что, будь мои ногти накрашены, они поблескивали бы в темноте. Думаю, это бы ему понравилось. Мне бы точно понравилось – наши пальцы переплетены, каждый мой ноготь мерцает. Может, раз уж он знал, что я особенный, то знал и о звездах у меня под кожей, знал об этом даже в темноте. Даже не имея ни малейшего представления о том, кто я. Мне нравится этот лагерь. Нравится, что я решил стать другим. Я спускаюсь со своей койки и начинаю готовиться к предстоящему дню. Одиннадцать Будь все как обычно, я бы сегодня проходил прослушивание. Никого не прослушивают на какую-то определенную роль (хотя, уверен, Джордж изо всех сил пытается получить роль Ким), а просто каждый поднимается на сцену и исполняет соло по своему выбору, а затем Кристал отбирает тех, кто умеет хорошо двигаться. Затем в течение получаса все тусуются вне театрального домика, отдыхая после танцев или еще раз пролистывая пьесы. После чего претендентов на роли возвращают в домик. Они поют номера из будущего спектакля, все вместе играют отрывки, все вместе танцуют, и это продолжается до обеда. Позже в этот же день Марк и Кристал вывешивают списки – кто на какую роль назначен. День прослушивания проходит весело. Напряженно, трудно, но весело. Ты танцуешь, слушаешь, как поют и играют другие, практикуешься сам и многому учишься. Знаю, было бы ужасно, если бы ребята подсиживали друг друга, говорили друг другу всяческие гадости, желая вывести соперников из себя, но ничего такого у нас не бывает. Просто все хотят, чтобы спектакль получился великолепным. Не знаю, почему так происходит – то ли потому, что это лагерь для квиров и все мы радуемся общению, то ли потому, что Марк и Кристал не терпят никакой подлости, а может, это просто какая-то магия лета, но прослушивание – всегда сплошное удовольствие. Но сегодня я в прослушивании не участвую. Хотя это как посмотреть… – Первое, что мы сегодня сделаем, так это пробежим по полосе препятствий, – говорит Конни. Мы все выстроились перед ней, подобно новобранцам или вроде того, вот только Конни не служила в армии. Она – бывшая олимпийка. Легкая атлетика. Две серебряные медали и одна бронзовая. Самая знаменитая из всех сотрудников лагеря, и потому о ней обязательно пишут во всех рекламных материалах, и, кроме того, она не обязана жить в лагере летом, подобно другим работающим здесь людям. Конни приезжает сюда на машине. Она высокая, худая, темнокожая, с длинными прямыми черными волосами. Не смени она пол, могла бы стать знаменитым тренером. Не будь на свете еще более знаменитых олимпийцев-трансгендеров, могла бы сделать карьеру на телевидении или же ее книга продавалась бы лучше. Темная кожа тоже является причиной того, что мир игнорирует ее. Но, похоже, в лагере ей нравится. Остальное время она работает тренером. Любит заниматься с детьми. По крайней мере, я так считаю. По ее лицу трудно что-либо понять. Она оценивающе оглядывает каждого из нас. Когда доходит до меня, одна ее бровь приподнимается, равно как и уголок рта. Ну что такого смешного в том, что я здесь? То есть, конечно, это смешно, но в то же самое время – нет. Я могу сделать это. Это всего-навсего полоса препятствий. Нужно лишь попрыгать по автомобильным покрышкам, проползти под сеткой, взбежать по крутому склону, проползти по горизонтальной веревочной лестнице, прикрепленной к деревьям, спуститься с горки, перебраться, перепрыгивая с камня на камень, через небольшой (но глубиной по талию и обжигающе холодный) ручей, преодолеть рукоход, пройтись по канату, прыгнуть сквозь шину на веревках в углубление с песком и добраться по нему до последнего грандиозного препятствия – до веревочной петли над глубокой ямой. Остается с ее помощью перелететь через эту яму, и дело сделано. Хитрость с петлей заключается в том, что она совершенно неподвижна и никак не помогает тебе ухватиться за нее. До нее нужно допрыгнуть. Только и всего. Конечно, это трудно. Но не менее трудно взять верхнюю ноту в «Грязном старикашке», а в прошлом году мне это удалось. – Если вы упадете или у вас ничего не получится, не надо расстраиваться. Просто вернитесь на исходную позицию и начните все сначала. Если захотите пропустить какое-нибудь препятствие, то так и сделайте – обогните его. Никто вас не осудит. Я просто хочу выяснить, кто из вас на что способен. Но в конце лета вы должны будете легко преодолевать всю полосу. – При этих ее словах некоторые из лагерных новичков бледнеют. И я, наверное, тоже. – Хождение по канату – это что-то новенькое, – взволнованно шепчет мне Хадсон. Наши плечи соприкасаются, я будто чувствую все его тело, и у меня начинает кружиться голова. – Для этого нужно уметь прекрасно удерживать равновесие. – Я обреченно вздыхаю. – А мне кажется, труднее прыгнуть через шину, – шепчу ему в ответ я. – Под песком есть мат. Так что ты не ушибешься. – Это почти что вызов. И, если честно, я не готов принять его. Хадсон смеется, и Конни смотрит на нас, ее брови вновь ползут вверх. – Не волнуйтесь, – успокаивающе говорит она. – Мы будем заниматься не только этим. А еще будем ходить в походы, взбираться по деревьям, учиться ставить палатки и разжигать костры. И я хочу дать вам понять, что вы все готовы к вызовам, ведь жизнь не замедлит бросить их вам. И, может, ваш перелет через яму не заставит какого-нибудь засранца перестать обзывать вас, но все же принесет вам удовлетворение, обещаю. Итак, кто хочет быть первым? Хадсон и еще несколько мальчиков поднимают руки, и Конни дает им, одному за другим, команду приступить к преодолению полосы препятствий. Мы смотрим, как они делают это, но здесь, как и на прослушивании, никто ни с кем не состязается. Я болею абсолютно за всех ребят. Хадсон стартует пятым, и когда я гляжу, как он двигается, всего меня немного потряхивает. На нем сидящие на бедрах бежевые шорты и синяя футболка – она не тесна ему, но сильно задирается вверх, так что видны его живот и бедра. Смотрю, как он взбирается по склону, а потом идет по веревочной лестнице, и вижу, как работают мышцы его рук. Когда он прыгает с камня на камень, напрягаются его икры. Он самый совершенный человек из всех, кого я когда-либо видел. И я поцеловал его вчера вечером. Нет, это он поцеловал меня. Что вообще происходит? – Рэнди, – обращается ко мне Конни, и я понимаю, что она делает это уже во второй раз. – Ты уверен, что хочешь попробовать пройти полосу? – Теперь я Дал, – поправляю ее я. К счастью, Хадсон находится на другом конце полосы препятствий и не слышит нашего разговора. Она кивает: – Хорошо, Дал. Твоя очередь. У меня не было возможности учиться этому в Огайо. Я поднимал штангу и бегал, но единственное, что было на нашей школьной полосе препятствий, так это покрышки, по которым нужно прыгать. Я выполняю это быстро и легко, вроде как танцую. Нетрудно также проползти под сеткой, нужно лишь, чтобы твое тело извивалось и скользило наподобие змеиному – иногда мы практиковали нечто подобное с Кристал, чтобы разогреться. А потом нужно бежать вверх по крутому склону, а самый крутой склон, что я отыскал в Огайо, имел уклон где-то градусов в сорок, вот я и носился по нему. Но я изучил физику процесса, и потому это дается мне не так уж трудно – это же не то как Дональд О’Коннор взбегал по стенам в «Поющих под дождем». Это всего лишь крутой склон. «Я могу сделать это, – говорю я себе, вскакивая на ноги после ползания. – Просто нужно хорошенько разогнаться». Вот я и разгоняюсь, и это срабатывает. Хватаюсь за вершину и подтягиваю вверх тело. Это не то чтобы здорово – Хадсону не пришлось прибегать к такой уловке, но дозволено правилами. Веревочная лестница тоже не так уж плоха, если двигаться по ней медленно и осторожно. В школьном театре я помогал устанавливать софиты, и сейчас делаю что-то вроде того, потому что лестница раскачивается подо мной взад-вперед. Страшно, конечно, но выполнимо. Горка – это всего лишь горка, а перепрыгивать с камня на камень, раз ручей сегодня их не захлестывает, опять-таки не составляет труда. Честно говоря, я в шоке от того, как легко мне все удается.