– Чего? – Плакать. Это не… Я не люблю, когда кто-то видит, как я плачу. – Я не обращаю на это внимания. – Разворачиваюсь к нему всем телом, беру его за бедро и поворачиваю к себе. Его лицо слегка мокрое от слез. – Нет ничего плохого в том, чтобы обнаруживать свои чувства. – Нет, есть, – издает он принужденный смешок. – Ты когда-нибудь плачешь в присутствии других? Они могут как следует поиздеваться над тобой. Помню, я получил удар в нос футбольным мячом прямо посреди школы, и все парни из моей команды кричали, чтобы я перестал, и до конца года обзывали меня. А мне уже пришлось туго с тем, чтобы доказать им, что я не какой-то там математический нерд, и я перечеркнул усилия, приложенные к этому, заставив их считать меня вроде как плаксой. Знаю, это сексизм, но именно так называют любящих поплакать девочек. Вот я больше и не плакал. – Ну, со мной ты можешь не беспокоиться по этому поводу, – успокаиваю его я, вытирая катящуюся по его щеке слезу. – В моем присутствии ты можешь выказывать любые чувства. Ведь для того и существуют бойфренды, верно? – Не знаю. Я никогда прежде не плакал перед своими бойфрендами. – Передо мной ты вполне можешь плакать. Я не имею ничего против. Предпочитаю, чтобы ты открыто давал мне знать о своих чувствах, а не скрывал их. – Это очень мило с твоей стороны, но… – Он поднимает обе руки, вытирает слезы и долго лежит с закрытым лицом. – Это действительно так. – Я опускаю его руки. Слез на лице Хадсона почти нет. Он улыбается: – О’кей. – Похоже, твоя бабушка была удивительным человеком. – Да. Несколько минут мы лежим молча и смотрим друг на друга. Он больше не плачет. – Ты умеешь превращать деревья в звезды? – спрашиваю я. – Что? – Ляг на спину и посмотри на листья и пробивающийся между ними свет. – Мы оба поворачиваемся на спины. – А теперь немного расфокусируй взгляд и представь, что листья – это фон. Они – темнота, а проникающий свет – звезды. Целые галактики звезд, а не просто отдельно мигающие звездочки. Представь, что над тобой Млечный Путь. – Я… о, – легко вздыхает он. – Вижу. Мы с ним лежим и смотрим на несуществующие галактики, сцепив руки, пока Хадсон, резко поднявшись, не говорит: – Мы опоздаем на обед. – Верно. – Мы должны обязательно присутствовать на всех приемах пищи. В прошлом году какой-то мальчик проспал субботний обед, и всему лагерю пришлось отправиться на его поиски. Когда этого горемыку нашли, то безжалостно задразнили, а Джоан очень сердилась. Мы быстро надеваем рубашки и отправляемся в обратный путь. Спускаться быстрее, чем подниматься, но мы все равно торопимся и потому не разговариваем и, в конце концов, врываемся в столовую с опозданием на пять минут. Все сидящие за столом пялятся на нас. На нас взирает Джоан. Джордж, Эшли, Брэд и Паз давятся от смеха. Мы быстро садимся на места, которые, по счастью, занял нам Джордж, накладываем себе сырные тосты и только потом идем мыть руки. – Ну… вы были чем-то заняты? – начинает Джордж. – Мы ходили в поход, – отвечаю я. – И потеряли счет времени. – Кто бы сомневался, – серьезно кивает Джордж. – Как прошла репетиция? – Хорошо! – Джордж уже выучил свой танец для «Детей», – сообщает Паз, – а у меня так и не получается прыгнуть достаточно высоко, чтобы перелететь через руки Шренера. – Кристал добавила еще один момент в танец под «Наденьте счастливое лицо», и теперь Джен приходится висеть на рукоходе, – доводит до моего сведения Эшли. – Похоже, Кристал просто выжила из ума. – Но это будет действительно прикольно смотреться, – возражает Паз. – Дело происходит на игровой площадке, и Джен хочет, чтобы я продолжала, а я все отворачиваюсь от нее. А Эшли подсветит наши лица, это тоже будет очень прикольно. Марк говорит, он думал об этом, но решил, что такое невозможно. – А я считаю, что очень даже возможно, – быстро говорит Эшли. – И все пытаюсь сообразить, как правильно это сделать. – Обязательно сообразишь, – заверяет ее Паз. – Я видел кое-что, – вступает в разговор Брэд. – Я говорю о репетиции. Это круто, чувак. Я и не подозревал, что нужно столько трудиться над спектаклем, ведь я видел только готовые постановки в конце лета. И все было так хорошо сделано, так идеально. – Но ты не видел репетицию целиком. – Выражение лица Паз становится озорным. – Да ладно тебе, – пытается осадить ее Брэд. – Я застукала их, когда они целовались в шкафу с реквизитом, – ухмыляется Паз. – У меня выдалось свободное время по ходу репетиции, – пожимает плечами Джордж. – И ты была единственной, кто наткнулся на нас. – Я не знала, что вы там. В следующий раз запритесь, или повесьте носок на ручку дверцы, или придумайте что-то еще. – Это было в театральном домике? – несколько шокирован я. – Да мы просто целовались. – Джордж совершенно невозмутим. – И это ничуть не хуже того, что вы каждый вечер вытворяете перед нашим домиком. – О’кей. – Брэд выглядит очень смущенным. – Я усвоил преподанный мне урок. Давайте забудем об этом. Джордж хихикает и кладет руку на бедро Брэда. – Как ваш поход? – интересуется он. – Хорошо. Хадсон показал мне одно место, откуда открывается совершенно великолепный вид. – Держу пари, так оно и было, – ехидно произносит Эшли. Я пристально смотрю на нее и говорю: – Вы все ужасные создания. – Нет, все действительно было изумительно, – подтверждает мои слова Хадсон. – Мы просто разговаривали. Я… – Он замолкает. Потом смотрит на меня, а потом внезапно отводит взгляд, наморщив брови. – Это было великолепно, – говорит он уже тише. Я смотрю на Хадсона, но он уставился на свою еду. Его бедро отодвигается от моего, и я чувствую, как колотится его сердце. Я сделал что-то неправильно? Может, он внезапно вспомнил меня, настоящего меня, не Дала, а каким я был прошлым летом? Может, он вспомнил мой голос? Вспомнил, как мы несколько лет тому назад разговаривали о его бабушке? Кладу руку ему на ногу, и он не отстраняется, но и не придвигается ко мне. Разговор идет своим чередом, и никто, похоже, не замечает, что между мной и Хадсоном неожиданно выросла стена, хотя час тому назад мы были ближе друг к другу, чем когда-либо еще. После обеда Хадсон говорит, что он примет душ и напишет письмо родителям, и уходит к себе, и потому я иду с Джорджем, Эшли и Паз в театральный домик. – Он вел себя странно? – спрашиваю я. – Ты о Хадсоне? – удивляется Паз. – Да как всегда. – У меня такое впечатление, будто он внезапно охладел ко мне. – Так вы, в конце концов, трахнулись? – любопытствует Эшли. – Нет. Правда. Мы только разговаривали. Сначала немного потискались, но на том дело и кончилось. – Может, еда не пошла ему впрок? – предполагает Джордж. – Но мне показалось, что с ним все хорошо, и на твоем месте я не трепыхался бы. Твой план продолжает действовать. Хочешь посмотреть, как мы репетируем? Мы собираемся разучивать большой групповой номер «Вся любовь впереди». Кристал наверняка потребует, чтобы мы делали пирамиды и прыгали с них. – Она хочет, чтобы я прыгала на батуте, – жалуется Эшли. – Пожалуйста, скажи, что пошутила, – умоляет ее Паз. Мы довольно долго храним какое-то нервное молчание, и глаза Паз становятся огромными и наполняются тревогой, и тут Эшли наконец улыбается. – Какая же ты вредная. – Паз толкает Эшли в плечо. Улыбка Эшли становится шире. – Хочешь посмотреть? – спрашивает меня Джордж. – Конечно. Немножко. Какое-то время я смотрю, как ребята репетируют, испытывая при этом как горькое, так и радостное чувство. Мне очень нравится смотреть на них, нравится видеть, как они выросли, хотя дело не обходится без падений и неверных танцевальных движений. Нравится слушать, как они напевают мелодии, под которые танцуют, смотреть, как Кристал бессмысленно машет руками, давая им указания, слушать, как она выкрикивает странные обозначения танцевальных движений: «А теперь кроличье вращение, обнимите себя, извивайтесь как червяки, продолжайте извиваться, следующая позиция, хорошо, а теперь… взрывающаяся звезда! Прекрасно. Монтгомери, теперь твое соло, лягни пакет, а теперь скрещенный пинок, руки на бедра, подмигивание… нет, подмигивай злее. Помни, ты протестуешь». После нескольких часов репетиций они усваивают в общих чертах рисунок танца, и становится ясно, что номер будет замечательным. Пташка Джордан излучают изрядное самодовольство, а Монтгомери удалось создать образ сексуального инженю-котенка. Джордж и Паз тоже танцуют в этой сцене – в других ролях – и кажется, будто на сцене полно людей. Впрочем, так оно и есть. Вся труппа работает, танцует и поет. И я так тоскую по всему этому. Гадаю, а не разрешат ли они мне встать и потанцевать с ними. Только на репетициях. Чтобы я мог заново прочувствовать, каково оно. Я же не стану участвовать в постановке, хотя это было бы еще лучше. Черт побери. Я тоскую по всему этому. А теперь еще Хадсон ведет себя странно, и, может, мой план работает не так хорошо, как того хочется мне, и хотя я не собираюсь ставить крест на Хадсоне, но… Может, если я вернусь к ним сейчас, мне позволят танцевать в кордебалете, ведь я так быстро всему учусь. Я мог бы освоить какие-то движения, или просто работать за кулисами, или с театральным реквизитом, или с чем-то еще. Один день с Хадсоном, один в театральном домике. Я мог бы сказать ему, что болен. И мое сердце словно металось бы между двумя телами, металось бы туда-сюда до головокружения. Такое было бы у меня ощущение. Нет. Надо найти способ совместить и то, и другое. Для того и существует план. Они заканчивают «Всю любовь впереди» и переходят к «Балету Шренера». Меняется состав исполнителей, свет то гаснет, то загорается. Пребывание в театральном домике кажется мне возвращением домой. Здесь пахнет резиной, и деревом, и сигаретами – Марк бросил курить два года тому назад, но до сих пор позволяет себе одну сигарету в день премьеры. Я хочу вновь оказаться на сцене да хоть прямо сейчас, и мне без разницы, если меня там затопчут. Что касается Хадсона, то, может, все дело в том, что сегодня между нами установилась настоящая связь. Может, я подошел слишком близко к нему, и даже хотя я для этого много что сделал – преобразился, тормозил наши отношения, – может, он все равно не в состоянии сойтись с кем-то настолько близко. Или, может, ему просто требуется на это время, а я выхожу за рамки допустимого в эмоциональном отношении, потому что хочу, чтобы у нас с ним все получилось, но я все же так скучаю по театру, что создается впечатление, будто до сих пор я не дышал. – Ну-ну, – говорит Монтгомери, садясь за моей спиной, когда я смотрю на Паз и Шренера на сцене. – Посмотрите только, кто притащил свою задницу в театр. – Ты здорово справился с номером, – поворачиваюсь к нему я. – Еще бы. – Монтгомери старается выглядеть равнодушным, но я знаю, что ему приятна моя похвала. – Но что ты здесь делаешь? Разве тебе не нужно сейчас притворяться качком перед своим качком-бойфрендом?