– Ну, я хочу кое-что сказать тебе. И… я боюсь услышать, как ты на это отреагируешь. – О’кееееей. – Я сжимаю его руки, не стесняясь того, что ладони у меня потные. Теперь я тоже нервничаю. – Значит… – Он делает глубокий вдох, поднимает глаза вверх, а потом снова смотрит на меня. – Ну, о’кей. Помнишь наш первый вечер здесь? Когда мы ходили к дереву? О. – Да, – осторожно говорю я. – Я лгал тебе. – Он замолкает, и я изо всех сил стараюсь выглядеть серьезным/обеспокоенным/растерянным, потому что все мои внутренности словно скачут вверх-вниз. Он готов признаться? Уже? Все идет ТАК хорошо. – По поводу чего? – спрашиваю я с легкой дрожью в голосе, достойной «Оскара». – Я… Я – ХАЛ. Хадсон Аронсон-Лим. И все эти сердечки на дереве – они мои и моих предыдущих бойфрендов. – О. – Я на какое-то время погружаюсь в ошеломленное молчание. – А почему ты лгал? – Потому что… – Он отпускает мои руки и отворачивается. – Ты мне понравился, сильно и моментально. Ты такой сексуальный, и мне сразу показалось, что между нами что-то есть. – Он снова поворачивается ко мне лицом, и я легонько киваю, чтобы он продолжал. – А ты сказал, что хочешь, чтобы все шло медленно, и, думаю, мне просто не хотелось, чтобы ты считал меня… потаскуном. Романтичным, но все-таки потаскуном. У меня было очень много бойфрендов. Но это никогда долго не продолжалось. Мне всегда нравилось… поразвлечься, но на том дело и кончалось, и мне становилось скучно, и они действительно мне нравились, и мы оставались друзьями, но ни с одним парнем я не сходился по-настоящему. И я боялся, что я такой и есть. Ведь мне всегда хотелось быть с кем-то. А потом появился ты, и я подумал, что, может, именно ты – тот самый, но я не хотел сразу же лишать себя шансов на то, чтобы сойтись с тобой еще до того, как они у меня появятся, и потому… – Ты солгал. Он кивает. – Мне действительно очень жаль. – Он тянется к моей руке, и я позволяю ему взять ее. – Знаю, я поступил ужасно, но дело в том, причина, по которой я тебе все это говорю, она заключается в том, что во время похода любому другому парню я бы дал возможность сказать пару фраз, а потом уговорил бы на дальнейшие ласки – желательно на секс. Но с тобой все было по-другому. Я рассказал тебе о бабушке, я даже плакал! Это просто безумие! Со мной никогда прежде такого не случалось… и я подумал, что потом буду чувствовать себя идиотом, словно я показал тебе что-то, чего не должен был показывать, и ты обязательно бросишь меня. Я не чувствовал себя… действительно счастливым. А за обедом я сидел рядом с тобой, и смотрел на тебя, и словно понял, что с тобой я могу стать самым лучшим собой. Словно… внутри у меня появились звезды, галактики, подобные тем, что мы видели среди листвы. И я понял, что это сделал для меня ты, и я просто… не смог вынести того, что продолжаю лгать тебе. Мне стало так паршиво. – Он делает глубокий вдох: – Ну… вот почему я рассказал тебе, как оно есть на самом деле. Прости меня. Но еще я думаю, что, может, я действительно… влюбился в тебя. Я молчу и смотрю на свои ноги. – Что ты обо всем этом думаешь? Ты сердишься на меня? Я больше не пытаюсь спрятать улыбку и рвущийся наружу смех. – Ты знал. – У него от удивления отвисает челюсть. – Ну… – Я пожимаю плечами. – Эшли так смеялась в тот вечер, вот я и подумал: что-то тут неправильно. – Значит, она тебе все рассказала? – Я у них спросил. Не то чтобы они выболтали мне все по собственной инициативе, – отвечаю я как можно быстрее, чтобы он не рассердился на них. – Тогда почему ты продолжал… встречаться со мной? – Ты сам сказал. – Я делаю шаг вперед и кладу руки на его талию. – Я чувствовал, что между нами что-то есть… и ты действительно сексуальный. – Я целую его. – Значит, у нас с тобой все хорошо? – Похоже, наступил момент, когда я могу признаться ему во всем. Он только что открыл мне свой секрет, поведал, какой он есть на самом деле. Может, мне тоже следует сделать это? Я делаю глубокий вдох. – Все потрясающе. – Нет, еще рано. Это не соответствует плану. Я еще недостаточно познакомил его с Рэнди; если я расскажу ему все сейчас, то запорю дело. Нужно придерживаться плана. – Я сказал много того, чего не говорил прежде. – Вот это и потрясающе. – Я снова целую его. Он кладет руку мне на спину и притягивает к себе для поцелуя. – У тебя симпатичная пижама, – тихо говорит он. – Спасибо. Все снова хорошо. Лучше, чем можно было ожидать. – Хочешь потанцевать? – Может, пришло время постепенно знакомить его с Рэнди, а не с Далом? Он корчит гримасу и мотает головой. – Это не по мне. Но мы увидимся с тобой за завтраком. – Он целует меня еще раз и направляется к своему домику. Я иду в свой. Там звучит новая музыка. – Все в порядке? – спрашивает Марк, его бровь по-прежнему вздернута. – Все замечательно. – Я снова начинаю танцевать вместе со всеми, потом чищу зубы и одеваюсь. Все даже лучше, чем замечательно. И я не понимаю, почему ночью чувствовал себя таким подавленным. За завтраком все становится на свои места, мы с Хадсоном сидим близко друг к друг, между нами будто протянулось нечто, не имеющее названия, у нас словно одно сердце на двоих, и оно перемещается от одного тела в другое быстрее скорости света. Я чувствую каждый обращенный на меня взгляд, услышав чью-то шутку, он улыбается и смотрит на меня, и мы улыбаемся вместе. Мы – наша маленькая вселенная. Утром мы играем в футбол, а после обеда идем в бассейн, где обдаем друг друга фонтанами брызг и украдкой целуемся под водой. Еще мы весь день разговариваем, когда удается урвать на это время. Разговариваем о всякой ерунде – о фильмах по комиксам, о сексуальных актерах, а также о книгах, которые нам задали прочитать летом. Из бассейна мы уходим рано и идем ко мне в домик, где целуемся, сидя на койке, а заслышав голоса снаружи, быстро отстраняемся друг от друга, и я натягиваю на себя рубашку как раз в тот момент, когда входят Монтгомери и Джордан. Монтгомери останавливается в дверях, и, подбоченившись, смотрит на нас. – Ради меня не стоит останавливаться. Мне нравится наблюдать. Джордан фыркают от смеха и направляются к своей кровати, не глядя на меня. – Мне пора. – Хадсон нервно смотрит на Монтгомери, быстро целует меня в щеку и идет к двери. Монтгомери не трогается с места, так что Хадсон протискивается мимо него. Монтгомери смотрит ему вслед. – Зачем ты пугаешь его? – возмущаюсь я. – А мне нравится смотреть, как он улепетывает, – улыбается Монтгомери. – Правда? – Да хватит тебе. – Монтгомери округляет глаза и направляется к своему шкафчику. – Ты же вроде не был лишен чувства юмора. – Не был? – Ну, может, оно у тебя и осталось, но ты слишком занят тем, что заталкиваешь язык в глотку Хадсона, и потому ничего смешного больше не говоришь. – Это несправедливо. – Знаю, я опять веду себя как та еще сука, – Монтгомери вытирает голову полотенцем, стоя у своей кровати, – но это справедливо. – Что ты хочешь сказать? Я не думал, что ты действительно злишься на меня. – Я же сказал, что ни в чем пока не уверен. А ты снова проводишь с ним весь день. Такое впечатление, что есть мы, театральные ребята, и есть они… – Монтгомери, взяв шампунь и кондиционер, взмахивает рукой, – атлеты или кто там еще. И ты стал одним из них. – Да ладно. Все мы – квиры. Мы же не действующие лица «Вестсайдской истории». – Я поворачиваюсь к Джордан: – Это же ромком, верно? И я играю роль в этой комедии. Джордан пожимают плечами: – Конечно! Но мы же говорили, что никому не хочется быть второстепенным персонажем… и, как сказал Монтгомери, после того как мы дали тебе понять это… ты вернулся к нему. И мы снова необязательны в твоей жизни. Я вздыхаю. Я никогда не был так близок с ними, как с Джорджем и Эшли, но всегда считал их своими друзьями. – Мне очень жаль. Но я действительно счастлив. А вы не можете радоваться за меня? – Конечно… хорошо… как бы то ни было… – Монтгомери идет в ванную комнату. – Мне жаль, что я наговорил тебе всякой чепухи, и потому просто расслабься. – Он не смотрит на меня, произнося это, и минуту спустя я слышу, что он включил душ. – Я по-прежнему ваш друг, – обращаюсь я к Джордан. – Знаем. Наверное, он просто завидует тебе, ведь у него никого нет. – Ага. А вы? – Ну, мы рады за тебя. Хотя нам немного грустно. – Мы пообщаемся сегодня вечером. – Клево. – Джордан идут в ванную комнату со сменой белья. Может, я слишком уж много времени провожу с Хадсоном. Но это часть моего плана. И потому я должен усиленно работать над нашими с ним отношениями. Они все понимают. Просто им не хватает меня. Я нарочно сажусь с ними за обедом (Хадсон сидит по другую сторону от меня) и расспрашиваю об их ролях – Джордан утомились, бегая по стенам, зато им очень нравятся костюмы, Монтгомери же «рожден для этого». Думаю, в конце концов мне удается исправить положение дел. Вечер посвящен общелагерному сражению на водяных пистолетах. Мы все надеваем белые рубашки, нам раздают водяные пистолеты и воздушные шарики, и мы получаем доступ к подкрашенной чем-то синим воде. Если твоя рубашка оказывается в пятнах, ты становишься привидением и можешь слоняться по лагерю и кричать на всех, но больше не имеешь права стрелять. Мы с Хадсоном продвигаемся довольно далеко, прежде чем привидение-Эшли не выскакивает буквально ниоткуда, а Паз не подстреливает нас обоих. Но мы мстим ей тем, что, став привидениями, предупреждаем ее врагов о ее приближении. Мы стоим с другой стороны домика, когда Хадсон целует меня на ночь, так что нас могут видеть лишь те, кто специально заглянет туда. Мы целуемся, прислонившись к стене домика, и мои руки, пройдясь по его рубашке, притягивают его к себе. Я хочу поглотить его, слиться с ним и непрестанно чувствовать жар его тела, обхватывающего мое, его бедра, тесно прижатые к моим бедрам. Мы останавливаемся, лишь услышав доносящийся из домика голос Марка: – Осталось десять минут до отбоя. – Третий звонок, – говорю я. – Какой звонок? – Значит, мне пора идти. – Он действительно не знает, что такое «третий звонок»? Это сугубо театральное понятие? Не может такого быть.