У меня было сильное предчувствие, что следующие несколько месяцев будут полны триумфальных взлетов и сокрушительных падений. Восстановление не было линейным путем. Это не было похоже на то, что выведение наркотиков из моего организма все исправило. Это изменило физическую зависимость от таблеток, но никак не повлияло на психическую зависимость. Я вспомнила, как мой дедушка говорил, когда я была ребенком, что самое сложное в отказе от курения для него — это не избавление от никотина, а от привычек. После ужина он всегда выходил на крыльцо покурить. Когда он ехал в машине, он опускал стекло и курил всю дорогу до работы. Во время обеденных перерывов, посреди ночи, когда он вставал, чтобы сходить в туалет, и особенно когда у него был стресс. Он сказал, что это была самая трудная часть — выяснить, что делать вместо этих вещей. После ужина он помогал моей бабушке мыть посуду. По дороге на работу он жевал жвачку. Во время обеденных перерывов он следил за тем, чтобы есть внутри, чтобы не поддаться порыву. Он сказал, что самое сложное — это понять, как справиться со стрессом. Это было тогда, когда он всегда сдавался и курил. Ему потребовались годы, чтобы полностью отказаться от сигарет. Он умер через шесть месяцев после этого. Что касается меня, то у меня была психическая зависимость. Я знала, что будут моменты, когда я упаду и больше не смогу видеть свет, когда потребуется много сил, чтобы не найти какие-нибудь таблетки, не получить рецепт. Вдобавок ко всему, однако, я все еще была в некотором роде погружена в этот образ жизни. Я понятия не имела, как выпутаться из ситуации, в которой оказалась. И пока это не было улажено, я находилась в очень подвешенном состоянии. Я понятия не имела, что произойдет, когда мне в конце концов придется встретиться лицом к лицу со своими демонами. Я понятия не имела, что это будет значить — признаться во всем Лазарусу. Я взяла миску супа и села в гостиной, просматривая глазами страницы одной из книг Лазаря по АН, пытаясь найти какую-то скрытую мудрость, пытаясь найти силу в словах людей, которые прошли через это до меня. Но я нашла мало утешения и много разочарования, поэтому я положила книгу обратно, поставила миску и вернулась в спальню, беспокойно переключая каналы по телевизору, пытаясь найти что-нибудь, что привлекло бы мое внимание и не давало мыслям напасть на меня всем сразу. Но остановить их было невозможно. И из всех них худшим было то, что Лазарус подумает обо мне, когда наконец узнает правду, когда увидит всю мою уродливость. Захочет ли он все еще засучить рукава и взяться за работу? Или он в конце концов решит, что я требую слишком много хлопот, что меня нужно разобрать, выпотрошить и перестроить заново? При этой мысли суп, который, как теплый уют, поселился у меня в животе, перевернулся, и мне пришлось вскочить с кровати, и я едва успела вовремя. То же самое было и на обед. А потом ужин. «Не удивляйся, если станет хуже, когда ты останешься одна. У тебя не будет ничего, кроме твоих мыслей, которые сведут тебя с ума. Не думай об этом как о регрессии, если твой желудок снова будет разрываться, или тебя будет трясти, или морозить, или бросать в жар, или наступит паника. Все это нормально. Все это часть процесса. Мое присутствие рядом было хорошим отвлекающим маневром, но в конце концов все это все равно должно было всплыть». Вот что он сказал. И я думаю, что это оказалось правдой. Я натянула одеяло и забралась обратно в кровать, удивленная, возможно, больше, чем следовало бы, когда слезы защипали мне глаза, а затем потекли по щекам, прежде чем я смогла даже попытаться бороться с ними. Как будто где-то глубоко внутри прорвало плотину. И остановить это было невозможно. Никакого исправления повреждений. Все это просто должно было вылиться наружу. Так оно и было. Подушка была достаточно влажной, чтобы мне пришлось перевернуть ее, когда мои опухшие от слез глаза оказались слишком тяжелыми, чтобы больше держаться открытыми, и я погрузилась в беспокойный сон. —— Я не просыпалась медленно, дрейфуя к сознанию. В одну секунду я была без сознания, а в следующую — полностью проснулась и уставилась в потолок Лазаруса, мое сердце немного сильно билось в груди, заставляя меня чувствовать его в горле, напоминая мне, что, хотя я могу не помнить свои сны, они все равно могут оказать влияние. Я поднялась, чувствуя, как отяжелели мои конечности, боль усилилась либо потому, что я слишком хорошо это осознавала, либо из-за моей бездеятельности. Кофе. Мне нужно было около галлона кофе. Может быть, доза кофеина поможет мне почувствовать себя более человечной. — Так вот где ты пряталась. Осколок льда глубоко вонзился в мое сердце, замораживая все хорошее, что там росло, напоминая мне, что для меня нигде не было безопасно. Я обернулась так быстро, что комната на секунду закружилась, отчего моя рука хлопнула по столу, стеклянные солонка и перечница ударились друг о друга. Но как только мое зрение прояснилось, я увидела не только источник голоса, но и Криса и Санни. — На самом деле это тоже не заняло слишком много времени, — продолжал Митчелл. Они представляли собой устрашающую группу — все в брюках и темных рубашках, все с блестящими часами, обернутыми вокруг запястий, все с моим будущим в руках. — Твой маленький Приспешник, спасший положение, действительно облегчил нам задачу. Видел, как он уходил сегодня утром. Я не была героем. Я была ничем по сравнению с ними троими. Я повернулась и побежала к двери. Если и был какой-то звук, я не расслышала его из-за моего сердцебиения в ушах. Я держала пальцы на цепочке, готовая сдвинуть ее, когда чья-то рука опустилась мне между лопаток, прижимая все мое тело к неподатливой двери. Резкая боль пронзила мою скулу, когда они столкнулись, заставив мое зрение на секунду померкнуть, когда с моих губ сорвался крик. Его рука скользнула вверх по моей спине и погрузилась в волосы у основания шеи, цепляясь таким образом, который становился мне знакомым, но в этом не было ничего дразнящего, эротического. Когда Санни потянул, он сделал это, чтобы причинить максимально возможную боль. Жжение, казалось, охватило всю мою кожу головы, заставляя мои глаза слезиться. Он дернул назад, затем толкнул вперед, на этот раз заставив мою глазницу сражаться с дверью, снова проигрывая. Ощущение набухания было почти мгновенным, когда его тело прижалось к моему. Его дыхание было теплым у моего уха. — Даже не думай, блядь, о том, чтобы кричать, — потребовал он, снова дергая меня за волосы. — Понятно? Моя голова дернулась настолько сильно, насколько позволяла хватка за волосы, заставляя его сделать шаг назад. Я все равно не была уверена, что крик мне поможет. Не после того, как Лазарус поговорил со всеми соседями о том, что я прохожу детоксикацию. Он использовал мои волосы, чтобы направить меня, потянув обратно к столу. Его рука опустилась на спинку стула и потянула, заставив его заскрежетать по полу, прежде чем он бросил меня на него. — А теперь сядь и послушай, что скажет папочка, — прорычал Санни, двигаясь позади меня, блокируя любой возможный побег. Страх был бурлящим чувством внутри, от которого потели не только мои ладони, но, казалось бы, каждая поверхность кожи. Я с трудом сглотнула, обнаружив, что у меня пересохло во рту, и посмотрела на Митчелла. Доктор Митчелл Эндрюс. И его сыновья, доктор Кристофер Эндрюс и физиотерапевт Санни Эндрюс. Сами по себе они были целой организацией. Их злобность не маскировалась их профессиями. О, нет. Их профессии были источником их зла. — Что, по-твоему, ты делала, убегая? — спросил Митчелл мягким голосом, но я знала его достаточно долго, видела его ежедневно в течение полугода. На его челюсти подергивался мускул. В его глазах была напряженность, из-за которой рядом с ними и под ними образовались морщинки. В целом, он был симпатичным мужчиной. Он был высоким и худощавым, с волосами цвета соли с перцем, карими глазами и хорошей аристократической костью. Его сыновья унаследовали большую часть его внешности, но там, где Митчелл и Крис были худыми, Санни был крепким благодаря своим неустанным часам в спортзале. Но если бы вы знали его, если бы вы действительно знали его так, как знала его я, все, что вы увидели бы — это уродство, когда смотрели на него. Вы бы восприняли изгиб его губ не иначе как злобу или снисходительность. Вы бы увидели в его глазах не дружелюбие, а больное удовольствие. — Я не убегала, — это было достаточно правдиво. Я чуть не умерла, потом меня удерживали в основном против моей воли, а потом просто… еще не вернулась. Рука Митчелла взмахнула в небрежном приглашении объясниться. И в этот момент страх, казалось, сменился гневом. — У меня была гребаная передозировка, — мой голос прозвучал как удар хлыста в тихой квартире, и его треск заставил Митчелла слегка приподнять бровь. — А затем детоксикация, — добавила я, сопротивляясь желанию протянуть руку и прикоснуться к моей пульсирующей щеке и глазу. Область вокруг него казалась напряженной — верный признак усиления отека. — И? — тон Митчелла был скучающим, как будто каждое мое слово было пустой тратой его драгоценного времени. Этот звук был мне хорошо знаком. На самом деле, мне никогда раньше не приходило в голову, насколько его манера разговаривать со мной была похожа на то, как разговаривал со мной мой отец. Может быть, это цикличность? — Что ты имеешь в виду, и? И я была так занята рвотой и болью, что не могла встать с постели. — У тебя есть телефон. — Это были выходные. — Которые ты должна была работать. Потому что я работала каждый уик-энд. Наверное, в прошлом я была так запутана, что меня это никогда не беспокоило. — Мир, кажется, не рухнул, — сказала я, осознав свою ошибку, когда гигантская ладонь Санни сомкнулась вокруг моего горла спереди, перекрыв подачу воздуха, заставив мою грудь немедленно сжаться, мое лицо стало странно горячим и покалывающим, когда он поднял меня со стула и держал прижатой к его телу. — Прояви немного гребаного уважения, Бет, — прорычал он. — Нам нужно, чтобы она была в сознании, — напомнил Митчелл своему сыну, который отпустил меня достаточно, чтобы дать немного воздуха, но недостаточно, чтобы остановить головокружение и чувство удушья в груди, когда я попыталась вдохнуть еще. — Никто не говорил, что ты должна была быть наркоманкой, — продолжал он, как будто в этой конкретной встрече не было ничего необычного. Это было потому, что для него и его сыновей это было не так. — Но ты должна работать, и ты должна следовать правилам, — он медленно встал, повернул запястье, чтобы посмотреть на блестящий циферблат своих часов. — Что ж, у нас назначена еще одна встреча. Я ожидаю, что ты охладишь этот глаз, нанесешь макияж на шею и будешь на работе послезавтра. С этими словами хватка Санни полностью ослабла, неожиданно, заставив меня упасть на пол, задыхаясь, как рыба, вытащенная из воды, когда они прошли мимо меня и вышли.