Корзину Шанталь принесли заблаговременно и тряпичного барашка в ошейнике, на котором написано «Мальчик». Следовало бы постирать игрушку, но у Тиссы руки не доходили, а доверить кому-то дело столь ответственное она не могла. – Чудо, настоящее чудо… надеюсь, ваш супруг не слишком сердится, что вы родили девочку. – Ничуть. Он… замечательный. Но постоянно во что-то ввязывается, и поэтому ходит весь в шрамах, и мучается на смену погоды, пусть бы и прячет это, думая, будто кости болят лишь у стариков. Только бы обошлось… Из-под лавки выбрался Йен, а за ним показался Брайан, который приближался к корзине с Шанталь боком, спрятав руки за спину. По полу за ним волочилась толстая веревка, облепленная пылью и паутиной. – Мальчишки. Неугомонные. Неуправляемые. Не поддающиеся воспитанию. Йен замер у корзины надолго. Он хорошенький… Тисса бы хотела себе такого мальчика. Ну или светлого, чтобы как Урфин. И леди Нэндэг права – неугомонного и не поддающегося воспитанию. – Если купить для нее костяной гребень и каждый вечер расчесывать волосы, а потом класть на подоконник… – …и молоко ставить, в блюдце, – Тисса поправила одеяльце, – то волосы будут длинными. – И цвет не поменяют. Я всегда хотела исключительно девочку… Но тот, кого она ждала, умер. И леди Нэндэг осталась одна. Брайан, вытащив из кармана соколиное перо, помахал перед носом Йена и, убедившись, что тот видит, побежал, впрочем, не слишком быстро. Темнота проникла сквозь заслоны окон, просочилась в щель меж дверными створками, поползла, укрывая плиты бархатным ковром. И голоса смолкли. А свечи вдруг показались такими ненадежными. Что эти робкие огоньки? Неловкое прикосновение, и погаснут. Слишком мало света. Слишком много темноты. И люди Седрика тянутся к оружию. С младенчества оставшись сиротой, Она росла, прекрасна и мила… Голос леди Нэндэг был громок и силен. Он наполнил чашу зала и заставил свечи поклониться. Но пламя разгорелась ярче. Тисса знала эту песню. Но вот отец, женившись на другой, В свой дом привел исчадье зла. И не только она. Шарлотта подхватила оборвавшуюся нить мелодии. Слово за слово, бусины на нити. И злая ведьма обманом увлекает несчастную девушку, за которую некому заступиться, на скалу. Взмахом руки превращает сироту в чудовище… Тьма любит подобные истории. И кто-то принес флейту, а кто-то звенит серебряными браслетами. Йен выполз из-под стола и устроился рядом с корзиной, Брайан – по другую ее сторону. Рыжий и черный… а беленького все-таки не хватает. Баллада длинная, а за ней – и другая начнется… третья… пятая… пока не отступит либо страх, либо темнота. Впрочем, за себя Тисса не боялась. Осталось всего-то восемь часов… Тисса видела время. Секунду за секундой, капли воды в пустеющей клепсидре. Но медленно. Как же невыносимо медленно! В большом зале больше не поют – устали. Но и не боятся – привыкли. Тьма отступила перед сотнями свечей, и проще думать, будто бы ее не существует вовсе. Дамы занимаются рукоделием, сплетничают, обсуждают грядущий бал и войну, которая, быть может, и случится еще. До осени далеко. А если случится, то, вне всяких сомнений, не будет долгой. По ту сторону вала не осталось воинов, так, мятежный сброд, ошалевший от голода и вседозволенности. Достаточно одного удара и… …пусть говорят. Дети бегают по залу с визгом и криками, нянечки издали следят за ними, переговариваясь о чем-то своем, наверняка о той же войне. …или о том, что за валом остались родичи. Тисса знает, что у многих остались. Появление Седрика нарушает то подобие гармонии, которое воцарилось в зале. Он ищет взглядом жену, и Шарлотта не отворачивается, как обычно, когда таит обиду. Она улыбается и прижимает к груди рубаху. Вышивка еще не закончена, но это не имеет значения. – Ваша светлость, – Седрик держится с обычной почтительностью, и за это Тисса ему благодарна, – затмение действительно случилось и, вероятно, продлится несколько дней. Но порядок наведен, и… иной опасности нет. Это значит, что можно уходить. – Благодарю. – Время все-таки вышло, почти уже… несколько минут – это ведь ерунда. – Но не могли бы вы оказать мне еще одну услугу? Тисса почти уверена, что не справится сама. Если бы Урфин мог идти, он бы вышел из башни. А раз так, то… она помнит, до чего он тяжелый. – Я присмотрю за девочкой. – Леди Нэндэг расчесывает пуховые волосики Шанталь резным гребешком. – Мы поладили. Правда, моя красавица? Ты не то что эти несносные мальчишки… Мальчишки уснули под скамьей, обняв друг друга. Йен опять где-то ботинки потерял. Коридоры Ласточкиного гнезда освещались факелами. Тисса надеялась, что запас их будет достаточен, чтобы переждать затмение. В конце концов, в подвалах замка хватает свечей, воска и свиного жира, который тоже можно использовать при необходимости, конечно, если необходимость возникнет. Чем ближе Тисса подходила к запертой башне, тем сильнее колотилось сердце. Не надо думать о плохом… просто не надо, и все. Урфин жив. Он не может взять и умереть, бросить Тиссу и Шанталь тоже… и Ласточкино гнездо. И лорда-протектора, которому нужен… и вообще, у него не такой характер, чтобы просто умереть. Дверь открылась. И оставив Седрика за порогом – он был против, но Тисса настояла, – она шагнула в полумрак башни. Комната. Просто комната. Глухая – серые стены и серый же потолок. Пол гладкий, темный. Урфин сидит в углу, подвернув одну ногу под вторую. Он упал, если бы не стены. Из уха кровь идет. Из носа тоже. Но жив. Тисса прижала ладони к груди: сердце билось. И дышал. Это ведь главное, что сердце работает… Его надо перенести. И доктора позвать. Тисса, конечно, не видит открытых ран, но она слишком мало знает об искусстве врачевания, поэтому пусть доктор скажет, когда ее муж поправится. – Боюсь, ваша светлость, что никогда. – Он был хорошим доктором, степенным и терпеливым, где-то снисходительным, но в то же время, несомненно, обладающим многими способностями. Он зашивал раны так, что они срастались, почти не оставляя шрамов. Он останавливал кровь. И вправлял кости. Умел лечить кожные язвы и желудочные колики, зубную боль и подагру, водяницу, рожу и многие иные заболевания, коих было множество. А теперь он говорил, что Урфин никогда не поправится. – Посмотрите, леди. – Доктор приподнял веки. – В его глазах – кровь. Они и вправду были красны, но… – И они утратили способность различать свет. – Он поднес свечу. – Зрачки неподвижны. Кровь из ушей. Неспособность испытывать боль…