Одевается Меррон сама, безропотно и медленно. Платье рассматривает долго – темно-зеленое, свободного кроя. – Это мое? – Твое. Нравится? – Не знаю. Во всяком случае, честно. – Сад – это недалеко? – Только спустимся. Если будет тяжело, я тебя отнесу. В домике два этажа. Вообще он похож на прежний ее, как и сам этот городок похож на Краухольд, и Дар не знает, к добру ли это сходство. Но городок стоит на нейтральной полосе, пусть бы формально и относится к землям Ллойда. И можно продержаться какое-то время. Здесь слышали о войне, как не слышать, но она была чем-то далеким, чужим и, несомненно, не затрагивающим местных дел. О ней говорили на рынке, разделывая бараньи и свиные туши, рассуждая о засухе, которая, вестимо, из-за затмения случилась, о том, что где-то градом побило посевы и, значит, цены на зерно подскочат. А вот на шерсть – так вовсе даже наоборот… …про пчелиный мор… …и новую породу тонкорунных овец… …фальшивые монеты, что появились на приграничье… …женщину, которая рожает кроликов, о чем даже столичный доктор свидетельство выписал и саму ее в столицу повез, как превеликое диво… Дар слушал. Пересказывал Меррон сплетни. Приносил с рынка свежий творог, и молоко, и мед в красных глиняных горшочках – старик-бортник знал много историй и готов был с чужаком делиться. Наверняка для кого-то и сам Дар превращался в историю. Появился с той, больной стороны, хоть бы граница и заперта была. Он прошел сквозь заслон и поселился в домике, где прежде теща градоправителя обитала. А сам градоправитель характером враз подобрел, услужлив сделался, каждый день в этот самый домик цветы шлет. Не чужаку, конечно, а жене его, которая не то чахоткой, не то вовсе черной меланхолией, неведомой болячкой, больна. Для тещи небось жалел букетов… Меррон слушала рассеянно. Да и слушала ли? Ей нужно время. И первый день в саду ничего не меняет. Второй тоже… десятый. А торопить нельзя. Но когда однажды Дар задерживается, Меррон выходит в сад сама. – Тебе здесь нравится? Молчит. А слышать ее не получается: слишком истончилась связь, того и гляди оборвется. – Мирно. – Она отвечает на следующий день. И Дар соглашается: да, мирно. Сквозь кружевную крышу беседки проникает солнце, расцвечивает стол причудливыми узорами. И терпко пахнут розы, жимолость, что-то еще, чему Дар не знает названия. Он ничего не смыслит в цветах, знает только, что их здесь много. Он принес в беседку подушки и плед. На улице жарко, но Меррон все равно мерзнет. Это тоже симптом. Сбросив туфельки, она забирается на скамью с ногами и пристально рассматривает собственные ступни. Узкие. И пальцы длинные, тонкие с аккуратными ноготками. Мозоли исчезли бесследно, а шрам – это мелочь. – Тебе принести что-нибудь? Она мотнула головой, но вдруг задумалась, прижав мизинец к губам. – А… варенье есть? – Какое? – Крыжовниковое… или крыжовенное. Не знаю, как правильно. Или вообще любое… В доме имелось и «крыжовниковое», прошлого года, и свежесваренное земляничное. Дар захватил сливки и маленькие булочки с медом. Меррон постоянно забывала, что должна есть. Варенье она пробовала осторожно, словно опасалась, что то может быть отравленным. – Мы здесь надолго? – Она ела сразу и то, и другое. Разламывала булочку пополам и одну половину опускала в миску с земляничным, а вторую – с крыжовенным. Запивала сливками. И вид был серьезный, хмурый. Живой. – В саду? – уточнил Дар. Страшно было спугнуть это ее возвращение. – Нет. В доме… в городе… – Тебе не нравится? На нейтральной полосе не так много городов, в которых Дар мог бы жить. И здесь не получится остаться надолго. Год-полтора, а больше он без источника не протянет. – Нравится. – Она протянула кусок булки. – Ты… извини, что я такая. Сил совсем нет. Я пытаюсь, а… их нет. И все время спать хочется, только никак не засыпается. Мне просто надо отдохнуть, да? – Да. – Булка сладкая до приторности. – И все будет хорошо? – Конечно. Кивает. Верит? Не похоже на то. А на носу капля варенья, и Дар снимает ее. Земляничное. – Ты сегодня тоже уйдешь? – Мне надо учиться. Соотносить теорию с практикой. Вспоминать. Или запоминать, зазубривать то, что, возможно, когда-нибудь будет полезно. Эти вынужденные недолгие расставания заставляют нервничать, но Дар не готов видеть Ллойда на своей территории, пусть бы от нее были лишь дом и сад, и те одолженные. – Если хочешь, я останусь. – Хочу. – Меррон все-таки ложится, сунув ладошки под щеку. – Когда ты уходишь, мне… нехорошо. Я начинаю думать, что ты не вернешься… Волосы у нее отрастают медленно и жесткие, как конская грива. – И думаю, думаю… от этого мерзну. Ерунда, правда? Не бывает, чтобы от мыслей замерзали. Бывает. Дар бы отогрел, только пока не умеет. И если бы не сказала, он бы даже не понял, что не должен уходить. – Мне казалось, что тебе все равно. – Нет. Я просто не хочу мешать. Зачем ты вообще со мной возишься? – Затем, что… помнишь, я обещал тебе все объяснить? Будешь слушать? Будет, она переворачивается на спину и смотрит внимательно, настороженно даже. Недоверчивая женщина. И удивительное дело – рассказывать ей легко, настолько легко, что хочется рассказать вообще все. Про ту дорогу, кресты, красный шарф и ночь огненных кошек. Про Арвина Дохерти. Сержанта. И другие дороги, которым не было конца. Про крепости, войну, и… и ей нельзя такое слушать. Быть может, как-нибудь потом. Есть ведь и другие истории. О домах и красной черепице крыш. О ежегодной ярмарке, куда привозили товары со всей Фризии. О том, как он сбежал из дому, чтобы пойти с бродячими артистами, и заблудился в толпе… о неудачной краже сахарного кренделя – денег Дар лишился быстро, а желания остались. …о позорной поимке, розгах и полугодовом запрете на сладости. …о шоколадных конфетах, которые брат таскал в рукавах, потому что карманы бы оттопыривались, а рукава были широки, удобны. Наверняка отец знал про те конфеты, но молчал, делая вид, что не замечает. …системе. Наверное, обо всем, что с ним происходило. Только рассказчик из него никудышный, если Меррон засыпает. И сон ее глубок, спокоен, поэтому Дар не решается его нарушить. В саду действительно мирно. Бабочки. Птички. Розы вот. Варенье недоеденное, на которое слетаются осы. Непривычное, оттого и неудобное ощущение покоя. Оно длится и длится… и Дар сам поддается дремоте, сквозь которую слышит сад. И скрип калитки. Шаги – старый садовник, которому разрешено здесь появляться. Звонкие женские голоса горничных… скоро уйдут. Ему не нравится, когда кто-то посторонний находится рядом с Меррон.