Бьярни помнит, как хрустнуло у него в спине, и руки стали словно чужие. Как посыпалась труха. И щепки. И камни. И надо было бы бежать, а у него ноги не идут… и Трин потянула за собой, говоря, что успеют. Не успели. Сколько он потом пролежал под завалами? И в лихорадке горел, отходил, да не ушел вовсе. Очнулся. Выбирался год, который как-то еще протянули. А Бергтор объявил себя хозяином Хратгоара, и не нашлось никого, кто бы оспорил эти слова. И тут понял Бьярни Медвежья лапа, для чего чужак пришел на тинг, но только страшно было поверить в такую удачу. Только крепче обнял он Сольвейг и сказал так: – Он не примет твой вызов. – Почему? Чужак прищурился. Не стал говорить, что ошибся Бьярни в своем предположении. – Потому что неглуп. Зачем воевать с тем, о ком ничего не знаешь, если закон позволяет уйти от войны без позора. – И что посоветуешь? А взгляд сделался колючим, настороженным. Желтоглазый явно видел больше, нежели прочие люди… в сказках старухи Алвы и об этом говорилось. – У ног Бергтора будут сидеть его жены. И если ты скажешь, что Бергтор прячется за женскими юбками, что он сам подобен иве злата, громко скажешь, чтобы каждый услышал, он должен будет тебя убить. Иначе эти слова запомнят и станут повторять. Сольвейг больше не тряслась, но смотрела на отца с ужасом. А чего бояться? Если останется Бергтор жив, то потребует от Бьярни сдержать данное зимой слово, отдать Сольвейг в жены. Если умрет, то… как-нибудь еще сложится. – Он твой брат. Чужак водил пальцем по щеке жены. – Он мой брат, – согласился Бьярни. – И как брата привечал я его в своем доме. Как брату подарил «морского змея». За брата сватал Кримхильд Лебяжьебелую. Брату строил дом. Но той зимой к брату пошла моя жена и попросила зерна и жира, потому как не осталось у нас еды, а я был болен. И брат велел ей отдать взамен золото, которое было… а летом прислать моего сына, чтобы взял его брат на «морского змея». Хорошую долю обещал он Олафу. – Но твой сын не вернулся? – В походах многое случается… Давно уже ушли и гнев, и боль, осталось лишь ощущение собственной никчемности. – Он выплатил мне виру за сына, такую, чтобы прожили мы еще одну зиму… …но весной случился голод. И затихла кроха-дочь в колыбели, потому что не стало у Асвейг молока. А некогда прекрасная, толстая, словно южная ладья, Грюнн похудела и вовсе мертвого ребенка родила. Бьярни ставил силки, но дичь обходила их. И улов рыбы был скуден. А прежние друзья отворачивались, потому как всем и каждому ясно было: желает Бергтор извести не только брата, но и весь его род, чтобы лишь его, Бергтора, кровь уцелела. Вот только боги не желали давать ему сыновей, пустыми ходили его жены. Злился Бергтор и нынешней зимой попросил он в жены Сольвейг… – Если ты, древний человек, убьешь моего брата, я не только не буду искать мести, – смешно думать, что Бьярни ныне способен кому-то мстить, – но и скажу богам спасибо. – А если я дам твоей семье защиту? Пообещаю, что ни ты, ни твои жены, ни твои дети не будете больше голодать? – Тогда я скажу, что хольмганг – круг, в котором вершится суд богов. И не людям спорить с ними… конечно, если не победит чужак. Тогда найдутся те, кто скажет, что чужака надо убить, если не руками, то стрелами или копьем… Чужак ведь один, и, сколь бы ни был силен, он не выстоит против многих. Женщина нахмурилась, а желтоглазый наклонился к ней и что-то сказал, верно, успокаивал. В сказках старухи Алвы древних людей нельзя было уязвить ни копьем, ни стрелой, пусть бы и железной. Много крови прольется на нынешнем тинге. И Бьярни не желал ее, но… …все получилось так и не так, как он ожидал. Чужак вышел в круг, но Бергтор отказался с ним драться. Рассмеялся, что, мол, владыка островов не будет тратить свое время попусту. Он милосерден и дарит жизнь. В честь праздника. Тогда чужак повторил слова, сказанные Бьярни… …о да, Медвежья лапа хорошо знал младшего брата, вспыльчивого, самолюбивого и такого неосторожного. Сколь легко было вызвать ярость и сколь быстро эта ярость становилась всеобъемлющей, лишающей разума. Бьярни много раз уже видел, как на губах брата выступала белая пена, а глаза наливались кровью. И не ощущал Бергтор боли. И не способны были остановить его раны. И сам он делался силен, в разы сильнее обычного человека… …вот только чужак вовсе не был обычным. Он вскинул руку, на ладонь принимая удар секиры, и огромное лезвие раскололось. А чужак толкнул Бергтора в грудь, и тот вылетел за пределы круга, покатился, роняя слюну и пену на песок. Взвыл и… поднялся на четвереньки, дернул головой и отчетливо произнес: – Я удавлю тебя голыми руками… …этими руками он сосны корчевал. И однажды ударом поставил на колени черного тура, из тех, которые остались еще на острове. – …я удавлю тебя. А твою женщину отдам собакам. Ему позволили договорить. И встать на ноги. Чужак оказался рядом. При нем не было оружия, да и нужно ли оно тому, кто способен руками хорошую южную сталь ломать? Хрустнула шея. Провернулась голова и упала на песок. Покатилась оставляя кровяный след. А массивное тело Бергтора еще несколько мгновений просто стояло. Потом и оно рухнуло… Тихо стало. Только женщина с ножами вдруг оказалась перед лавкой, становясь между людьми и Бьярни. Хотя, конечно, не Бьярни она защищала. – Уберите оружие, – сказал чужак, подбирая голову. – Я не хочу никого убивать. Молчали ярлы. Переглядывались. И Бьярни знал все их мысли. Поднялся он, опираясь на руку Сольвейг, и вышел в круг. Пусть бы и отвернулась от него удача, но разум Медвежья лапа не утратил. Все это знали. – Уберите оружие, – повторил он слова чужака. – И вернетесь домой. Скажете своим женам и дочерям, что нет больше Бергтора, что не придет он и не скажет, чтобы отдавали зерно и мясо, не потребует шкуры и эль, не заберет для себя и своего хирда женщин. Слушали Бьярни. – Бергтор был свиреп и силен. Но он теперь мертв. И ты, ярл Трюри, думаешь, что твоих людей хватит, чтобы занять его дом. И о том же думает ярл Хьялви. А ты, Атни, вспомнил небось, что одной со мной крови и прав имеешь больше, нежели прочие. Но много ли радости будет с того, что станете вы воевать друг с другом? Молчат. Знают, что равны по силе. И все же слишком заманчиво надеть на голову золотой обруч, сесть на белую турью шкуру, что расстилают на плоском камне, и назвать себя конунгом. – Чужаку предлагаешь все отдать? Знаком указал Бьярни на топор. И Сольвейг подняла расколовшееся лезвие над головой, чтобы все видели. – Он сильнее любого из вас. И если кто желает вызов бросить, то пусть скажет. Смотрели ярлы на топор. Друг на друга. На Бьярни. – Некогда в Доме-на-холме жили люди с желтыми глазами. Бьярни не видел чужака, но если тот не останавливал, то значит, Медвежья лапа правильно все делал. Его послушают, хотя бы задумаются над тем, что Бьярни говорит. – Они были сильны, много сильнее любого человека. А еще ни железо, ни огонь, ни яд не способны были причинить этим людям вреда. Думайте, ярлы. Вспоминайте. Не одна Алва сказки рассказывала. – Дом-на-холме мертв, – сказал Хьялви, отмахиваясь от жены, которой вовсе не хотелось овдоветь до срока. – Спит. Просыпается. – Чужак встал рядом с Бьярни и, взяв кусок топора, раскрошил в ладони. – Это мой дом. Здесь. Пойдете против меня – умрете. Он потер шею, на которой проступало лиловое пятно. – Примете мою руку – и останетесь живы. – И что ты попросишь? – подал голос Трюри, прикидывая, что сумеет отдать на откуп. – Десятую часть мяса, зерна, шкур, всего, что ты получаешь от моря или земли. И седьмую часть добычи, которую ты привезешь из похода. То, что принадлежало ему, – чужак указал на тело Бергтора, – я заберу себе. Это было верно и по закону. Они согласятся. Бьярни зажмурился, вспоминая и другие истории. О том, что желтоглазые люди слышали море, а море приводило к островам косяки толстой сельди, и свирепых касаток, чей жир и мясо способны были накормить многих людей… …да, это был хороший день. И Бьярни шепнул дочери: – Иди домой. По одному подходили ярлы и, сгибая спину, протягивали оружие чужаку, клянясь, что никогда не обратится оно против него.