– Ох ты, горе луковое! – Его вытащили из соломенной кучи, и Дар все-таки заскулил. Ночи больше не было. День. Свет яркий до того, что смотреть невозможно. Воздух, который изнутри разъедает, а дышать приходится ртом, потому как нос забит. – Не шевелись, хуже будет. Перевернули на бок, укрыли чем-то теплым, лохматым, пахнущим мокрой шерстью и дымом. – Не смотри… Дар смотрел. Наперекор. И потому, что должен был видеть. Край одеяла из овчины. Солому. Тюки, наваленные безо всякого порядка. Крестовину меча. Солдат, идущих рядом с повозкой. Дорогу. Кресты… много крестов. Людей на них. Люди еще жили. Кричали. Плакали. Стонали. Говорили что-то, и Дар радовался, что умрут они не скоро. Но когда умрут, то будут наконец свободны. Они ведь именно этого хотели… Крестов хватило на три дня пути. На четвертый Дар сдался и начал есть. Красная ночь возвращалась в снах до самой смерти Арвина Дохерти. В последний год его жизни Сержант каждый день ждал выброса. Ошибся. И вот теперь снова. Грохот нарастал и, верно, был слышен и обычным людям. Сержант отстраненно думал, что не успеет сделать все. Вернуться в замок. Найти Меррон. Забрать Снежинку. Пробиваться лучше в порт. Там – лодка, и до острова… в городе нет никого, кто хотя бы частично поглотит удар. Люди обезумеют. Сколько нужно времени, чтобы они перебили друг друга? Или хотя бы ослабели достаточно, чтобы выбраться за пределы… города? А за чертой? Как далеко накроет откат? Волна набирала силу и… гасла, не достигнув порога. Набирала и… – Гарнизон к оружию! – Сержант толкнул оцепеневшего дозорного. – Всех поднимай! Гасла… гасла… Рвалась. Не вырвалась. Умерла нерожденной, и в наступившей тишине Сержант слышал, как в едином ритме стучат сердца людей, которых вдруг стало много. Они слышали зов и были готовы откликнуться… …как и горожане. Высыпали на улицы. Напуганы. Растеряны. Не знают, что чудом живы остались, и лезут под копыта. – С дороги! Хорошо, к эпицентру не сунутся, не по знанию, но подчиняясь инстинктам. Иногда даже хорошо, что люди – это животные. Впереди – распахнутые ворота, чернота храма и яркая мурана, потянувшаяся было – чует родство, – но отпрянувшая: не признала. Изольда в полудреме. Кровь на полу… немного. И храм стоит, значит, получилось. Город пощадили. Изольда жива. Дохерти вернется. Осталась малость – дожить до возвращения. Разум рассчитывал варианты. Немного. Пробиваться к границе или хотя бы на Север. Сколько пойдет за Сержантом? Сотни две, вряд ли больше. И долго эти сотни не продержатся. Корабль? Море зимой неспокойно. Да и Сержант ничего не смыслит в корабельных делах. Значит, придется довериться. Нельзя доверять. Остается замок. Осада. И надежда, что Дохерти соизволит не задерживаться в нулевой зоне. Вернуться получилось, как и добраться до Башни. Выставить охрану. Опоздать к Меррон. Сиг, которому поручено было найти и взять под охрану, лишь руками развел и пробормотал, оправдываясь: – Какого ляду ты сразу охрану не приставил? Сержант и сам себя спрашивал. Ответа не было, кроме собственного тупого упрямства и желания сделать все наперекор. Ему ведь рекомендовали. Предупреждали. Настаивали. И померещилось, что принуждают. – И это… там к тебе… – Сиг отворачивается. А ведь Меррон ему не по вкусу пришлась, высказался, что Сержант к одной кобыле вторую нашел. Леди Элизабет сидела за столом, на том самом месте, которое облюбовала ее племянница. Та забиралась на стул с ногами, и узкие длинные ступни выглядывали из-под полы. В задумчивости Меррон шевелила пальцами и почесывала пером пятку. А потом совершенно искренне удивлялась, откуда на чулке чернила. Она тяжело привыкала к смене места. Беспокоилась. Вздрагивала от малейшего шороха, сама того не замечая. Стеснялась трогать его вещи. И бесстыдно спала нагишом. – Я… – Леди Элизабет сглотнула. – Прошу прощения, что… без приглашения, но… Она не представляла, как сказать то, что должна была. И Сержант помог. – Вас прислали сообщить мне, что Меррон вернут, если я проявлю благоразумие. – Д-да. Надо было слушать, что говорили. И самому думать. Спрятать. Запереть. Запор не спас – дверь выломали, показывая, что в этой игре сменились правила. Кормак больше не собирается соблюдать закон. А ведь казалось, успеется, есть время в запасе и нет мотива. Доверенное лицо – слишком незначительная фигура, чтобы руки марать. Кто знал, что счет пойдет на минуты? Кто-то знал. И отдал приказ вынести дверь. Охрану тоже вырезал бы. Но это – не оправдание. – Если вы не согласитесь, – по тону леди Элизабет стало очевидно, что она именно так и думает: Сержант не согласится, – то Меррон убьют. Вам просили передать… Сверток на столе, на который леди опасается смотреть: ее уже ознакомили с содержимым. Сержант медлил разворачивать тряпицу, пропитавшуюся кровью, побуревшую, заскорузлую. Они не причинят вреда Меррон. Ценный товар. Пока уверены, что ценный, – не причинят… В холстине – палец и прядь волос. Палец мужской, слишком толстый, короткий и с желтым ногтем. Да и резали после смерти. А вот волосы – Меррон. – Это не ее палец. – Сержант взял прядку, перевязанную красной нитью. – Она цела и будет цела. Некоторое время. Потом убьют, даже если он исполнит то, что просят, – а Сержант сомневался, что сумеет исполнить. Кому нужны свидетели? Вопрос лишь в том, насколько мучительна будет эта смерть. Возможно, Меррон повезло, что она некрасива. – Кто вам это принес? – Леди Мэй. Мелькнула надежда, что шанс все-таки есть. Обменять Меррон на тех любителей литературы, которые ждут возвращения лорда-дознавателя. Среди них, кажется, две дочери леди Мэй. А вот сын ушел. Жаль. С сыном надежней было бы. – И чего она хочет? – Чтобы вы передали леди Изольду под опеку Совета. Шанс умер. – Завтра к вам обратятся… представители… и если вы… вы откажете… Она все-таки разрыдалась, а Сержант ничем не мог ее успокоить. Он откажет. И попробует потянуть время. Выторгует сутки. Или двое. А дальше… всегда кем-то приходится жертвовать. Он ведь предупреждал об этом. Одна радость – за порогом жизни Меррон не придется долго. А еще будет вечность, чтобы объясниться. Вечность – это долго. Возможно, когда-нибудь Сержанта простят. Срезанную прядь Сержант спрятал в карман, огляделся… место так и осталось чужим, как все предыдущие места, в которых случалось останавливаться. Из вещей жаль было лишь фарфоровую кошку. Ее Сержант стащил у леди Элизабет, почему-то казалось, что с этой дурацкой кошечкой Меррон легче перенесет смену места жительства. И нехорошо бросать обеих.