Точку в их беседе всё же поставил Джордж. Уже выходя из столовой, он обернулся и ровным, устрашающе вежливым тоном произнёс: «Моей семьёй был отец. Только он, а не выродок Монти и не наша с ним общая мать, которая понятия не имела о чести рода и семьи и до самой своей смерти позорила фамилию Понглтон. И уж никак не ты – сирота, приёмыш, принятый в семью из сострадания». После этих слов Джордж вышел, оставив двери, ведущие в коридор, открытыми, и, несмотря на знойный день, пролетевший мимо сквозняк заставил Анну вздрогнуть. А ещё через мгновение она чуть не уронила тяжёлый, нагруженный посудой поднос – фарфоровый кувшин, запущенный рукой Седрика, разбился вдребезги о каминную решётку, усыпав аккуратную горку угля белоснежными осколками. *** Напряжённая атмосфера в поместье не укрылась от глаз Оливии. За те несколько дней, что она провела вдали от Мэдлингтона, тут, без сомнения, кипели страсти. Единственной, кто сохранял присущее ей спокойствие и невозмутимость, была Присцилла Понглтон. Ещё при встрече она улыбнулась Оливии тепло и душевно, с искренним дружеским расположением. Значительно менее радушно она поприветствовала Филиппа, представленного Понглтонам как гостя из Америки, которого в Англию призвали коммерческие интересы, и надменную баронессу Хелену Ангелику фон Мюффлинг, неудовольствие от знакомства с которой даже не попыталась скрыть. Хмурый Седрик, стоявший за спиной жены, поздоровался с гостями сквозь зубы и сразу же после этого удалился, бормоча себе под нос что-то о вандалах[13]. Оливию он не удостоил и взглядом. Бернадетта с мальчиками, которые испуганно к ней жались, вся в чёрном крепе, была молчалива и казалась такой отстранённой, будто её терзали тяжелейшие мысли. Вопреки опасениям Оливии, и Филипп, и мисс Прайс за ланчем вели себя безупречно, вдохновенно играя свои роли. Так называемая баронесса фон Мюффлинг оживлённо беседовала с Викторией, а Филипп, демонстрирующий бульдожью хватку американского дельца, бомбардировал Джорджа вопросами о состоянии Мэдлингтон-Касл и о планах по реконструкции замка. К завершению ланча беседа приобрела совсем уж деловой характер, и мужчины условились продолжить её в кабинете после осмотра поместья. Виктория в разговоре участия не принимала, развлекая баронессу светскими сплетнями, и попутно пыталась выяснить, есть ли у них общие знакомые. Мисс Прайс мастерски ускользала из расставленных ловушек, а наблюдать за тем, как она заставляет надменную Викторию заискивать перед ней, было одним сплошным удовольствием. Оливия, не стыдясь себе в этом признаться, испытывала прямо-таки злорадное наслаждение тем, как Имоджен Прайс, демонстрируя отличные манеры, раз за разом ставит Викторию Понглтон на место, предвосхищая её грубоватые манёвры и сохраняя невинное выражение на лице. После ланча Виктория предложила гостям прогуляться по саду, и все с радостью согласились. Несколько переигрывая, на взгляд Оливии, баронесса восхищённо всплеснула руками: – О, эти английские сады! Я страстный, страстный любитель ваших чудесных садов! Покажите же мне скорее все его укромные уголки! Следующие два часа показались Виктории вечностью. Баронесса фон Мюффлинг оказалась и впрямь страстной любительницей садов – она без устали, не прерываясь и на минуту, задавала вопросы об устройстве аллей и самшитовых изгородей, выказывала сумбурные, но достаточно глубокие познания о цветении сезонных растений, и готова была провести в розарии весь день до самого вечера, хоть и не преминула заметить, что розы выглядят пожухлыми и явно нуждаются в более тщательном уходе. А вот оранжерея и цветущие там орхидеи привели её в совершенный восторг, и маленький фонтан, скрывающийся в тисовом лабиринте, заставил изумлённо распахнуть глаза и разразиться бурной тирадой на немецком. Речь баронессы лилась без остановки, препятствуя попыткам Виктории втянуть её в разговор о политике или обсудить с Филиппом планы по восстановлению Мэдли. Единожды завладев беседой, баронесса уверенно и властно заставляла всех плясать под свою дудку и не допускала никаких вольностей. Филипп по возможности ей вторил, Оливия отмалчивалась, и Виктории не оставалось ничего другого, как смириться и позволить гостье болтать без умолку о пустяках. День был знойный, безветренный. Виктория, которая силилась оказать гостям радушный приём, в своём тесном траурном платье и узких туфлях, сжимающих её крупные ступни, выдохлась уже через час. Баронесса же оставалась свежа и щебетала как птичка. Она немного заигрывала с Филиппом, хохотала низким голосом, нюхала цветы, любовалась видами и, без сомнения, проводила время приятнейшим образом, ничуть не замечая затруднений хозяйки и нисколько не страдая от жары. Наконец, Виктория не выдержала и покинула гостей под предлогом того, что ей необходимо отдать распоряжения прислуге, пообещав прислать к ним Джорджа для продолжения экскурсии по саду. По лицу её градом катился пот, и, когда она грузной походкой двинулась к дому, каблуки её туфель проваливались в дёрн до самого основания. – Господи ты боже мой, – когда Виктория удалилась на приличное расстояние, Имоджен Прайс, не до конца сбросив образ капризной и грубоватой баронессы, сердито притопнула ногой, – что за кошмарная женщина! Держу пари, что именно она убила леди Элспет. Я таких знаю – они ни перед чем не остановятся, лишь бы получить желаемое. – Мисс Прайс, вы были неподражаемы, – Филипп не сводил с девушки восхищённого взгляда, и вид у него, по мнению Оливии, был невероятно глупый. – Такое внимание к деталям! А акцент! А манеры!.. Оливия, не в силах совладать с собой, прервала его: – Мисс Прайс, безусловно, умница, Филипп, но сюда с минуты на минуту прискачет Джордж и затянет ту же песню, что и Виктория. Не забывай, пожалуйста, для чего мы здесь. Им обоим необходим кто-то, кто даст деньги на перестройку этого монстра, – и она махнула рукой за спину, в сторону Мэдлингтон-Касл. – Никто ведь пока не знает, кому леди Элспет завещала семейный капитал. При всём уважении к покойной, с неё станется оставить всё церковному приходу или Женскому институту. Поверенный, как я слышала, приедет для оглашения завещания только завтра. И если всё наследует Джордж, то ты ему будешь уже не особенно интересен. Мисс Прайс справилась со своей ролью великолепно, но следующим будешь ты, Филипп. Поверь, Джордж тот ещё зануда, и тебе предстоит нелёгкая задача. Не говори ему ни да ни нет, води за нос, сколько сможешь – от этого зависит, сколько мы здесь пробудем, не вызывая подозрений. – А что, скажи на милость, будешь делать ты? – инструктаж сестры, проведённый категоричным тоном, задел Филиппа, который не желал предстать перед Имоджен Прайс в роли простого исполнителя. – Я постараюсь проникнуть в часовню и осмотреть её при дневном освещении. Вдруг я что-то пропустила в прошлый раз? Я убеждена, что разгадка кроется именно там. Ну не верю я в призраков, обитающих в старых часовнях, особенно если речь идёт о наследственных распрях. – А вот и мистер Понглтон торопится-спешит, – тихонько пропела себе под нос мисс Прайс, и, поправляя шляпку, жалобно вздохнула: – Вот от чего бы я не отказалась, так это от крошечного стаканчика «Собачьего носа». Интересно, найдётся ли в кухне капелька джина? – Я бы на это не рассчитывала. В Мэдли не подают алкоголь, – и Оливия ущипнула брата, чтобы он перестал как зачарованный глазеть на баронессу и приготовился играть свою роль как следует. *** Джордж Понглтон оказался намного выносливее своей супруги. Он с видимым удовольствием отвечал на вопросы о Мэдлингтоне и, не обращая внимания на зной, ещё раз провёл гостей по обширному саду, не упуская ни единой возможности углубиться в историю своего родового гнезда. Почти до самого чая близнецам и баронессе фон Мюффлинг пришлось осматривать поместье, демонстрируя живейший интерес и скрывая усталость. Оливия получила возможность приступить к исполнению намеченного плана лишь тогда, когда Джордж повёл всех осматривать южную сторожевую башню, оставшуюся с тех времён, когда Мэдлингтон-Касл исполнял роль фортификационного укрепления. Башня достраивалась в течение нескольких веков и сохранилась весьма неплохо, но снизу смотрелась устрашающе. Высокая, не менее сорока футов, с зубчатым каменным выступом поверху, она казалась уродливым наростом на теле холма, и Оливии вспомнилась её фантазия, будто глубоко под землёй покоится уснувший доисторический ящер, чей гигантский окаменевший гребень показался из почвы, обнажённый йоркширскими ветрами и ливнями. Она тронула рукой потемневшие от времени камни, покрытые кое-где редким рыжеватым мхом, и поразилась тому, что они холодны, как могильная плита. Наверх вели растрескавшиеся ступени винтовой лестницы, и Джордж шагнул на них первым, не умолкая ни на секунду и ожидая от своих гостей, что они без колебаний последуют за ним. Приложив палец к губам, Оливия пропустила вперёд Филиппа и баронессу, торопливо обошла башню и зашагала вдоль стены по направлению к часовне. Расчёт её строился на том, что Джордж не позволит Филиппу и мисс Прайс спуститься до тех пор, пока не будут рассказаны все истории славных деяний его предков, услышанные им от отца. Это должно было занять не меньше, чем три четверти часа, как раз до того момента, как Анна и Хигнетт начнут накрывать к чаю. Идти было недалеко – достаточно обойти стену и пересечь открытое пространство лужайки, – но Оливия избрала кружный путь. Ей ни к чему было привлекать к себе внимание тех, кому могла прийти охота выглянуть в окно. Под прикрытием хозяйственных построек она преодолела бо́льшую часть пути, но, когда проходила мимо заброшенной конюшни, её услышала звуки, доносившиеся оттуда – захлёбывающийся восторгом детский смех, сопровождающийся тоненьким свистом, словно где-то рядом крутили водяное колесо. Оливия подошла ближе, заглянула в просвет между дверями и судорожный вскрик застрял в горле – на неё стремительно неслась белая фигура с развевающимися волосами и раззявленным в немой жалобе алым ртом, – и она отшатнулась, ступив, не глядя, в наполовину вкопанный в землю металлический жёлоб, и тут же ощутила резкую боль в лодыжке. Несколько секунд она нелепо вертела руками в воздухе, но всё же не удержалась на ногах и упала на спину, больно ударившись головой о притаившийся в густой траве камень. Сами собой из глаз полились слёзы, и какое-то время Оливия просто лежала, ни о чём не думая, на мягкой подстилке из трав, наблюдая за тем, как огромное пухлое облако вкрадчиво обволакивает злобный раскалённый шар, в который за эти дни превратилось солнце. И детский хохот, и посвистывание всё продолжались, не смолкая, и именно это привело её в чувство. Морщась от ноющей боли в ноге, она села и ощупала затылок. Крови не было, но под кожей обнаружилась небольшая шишка, волнами рассылающая боль по всей голове. Злость на себя придала ей сил, и Оливия решительно встала, стараясь беречь подвёрнутую ногу, и рывком распахнула двери конюшни. Две пары мальчишечьих тёмно-ореховых глаз уставились на неё в испуге. У куклы, мешковато сидевшей между ними, глаз не было вовсе. Все трое сидели на деревянной крестовине, обмотанной ржавой цепью и уходившей куда-то под потолок. По широкой амплитуде импровизированные качели двигались то на Оливию, то от неё, пока один из мальчиков Бернадетты, тот, что постарше, не спрыгнул ловко на пол и не остановил их на излёте. Сглотнув, Оливия хрипло спросила, указывая на жуткую куклу: – Где вы это нашли? – Здесь, – старший показал куда-то себе за плечо. – Мы играли и нашли её за загородкой, в соломе. Мы не должны были её трогать, да? Это ваше? – речь мальчика была правильной и чёткой, почти без акцента. Оливия отрицательно покачала головой и тут же чуть не вскрикнула от пронзившей шею резкой боли. – Нет, она мне не принадлежит. Но я хотела бы узнать, кто её хозяин, – Оливия улыбнулась, чтобы не напугать детей излишней серьёзностью. Мальчишки пожали плечами, а младший, прикрыв обеими ладошками рот, спрятался за старшего брата и смотрел на растрёпанную Оливию из-за его плеча, испуганно тараща глаза. *** Чай в соответствии с указаниями Виктории Понглтон (которая уже вполне освоилась в роли хозяйки Мэдлингтона и нагружала прислугу, как могла) накрыли в саду, в спасительной тени старого дуба. Для этого пришлось вынести плетёную мебель из оранжереи, вычистить её от пыли и заменить выгоревшие на солнце полосатые сиденья разномастными подушками, на которые сверху набросили всё, что отыскали в сундуках леди Элспет – яркие стёганые покрывала, индийские шали и отрезы тканей, предназначавшиеся когда-то в дар супругам арендаторов. Стремясь произвести благоприятное впечатление на баронессу и зарекомендовать себя перед новой хозяйкой наилучшим образом, Хигнетт собственными руками срезал в оранжерее цветы для букетов и бдительно проверил, чтобы Анна как следует накрыла на стол, переоделась в свежий передник и вообще привела себя в подобающий вид. Отголоски их ругани, причиной которой стал категоричный отказ горничной надевать белоснежную наколку, застала Оливия, которая, стараясь не наступать на больную ногу, прибыла первой. С осторожностью опустившись на стул, она на минуту прикрыла глаза, чтобы унять головную боль. – Что с вами, мисс Адамсон? Вам нездоровится? – с искренней обеспокоенностью спросила Присцилла, наклонившись к ней так близко, что Оливия увидела золотистые искорки на радужке её глаз. – Ничуть. Со мной всё хорошо, миссис Понглтон, – Оливия улыбнулась ей так бодро, как сумела. – Немного не рассчитала свои силы, только и всего. Сад Мэдлингтон-Касл так великолепен, что я слишком увлеклась прогулкой, не обращая внимания на жару, и вот, поплатилась за это, – со смехом заключила она. – Жара и вправду стоит несусветная, – брюзгливо заявил Седрик Понглтон, который подошёл к столу и услышал обрывок её малоубедительной тирады. – Фермеры сбиваются с ног, чтобы обеспечить полив посевов, на фабриках рабочие в цехах падают в обмороки от перегрева. Сколько это будет продолжаться? – спросил он, строго уставившись на Оливию, будто это именно она была повинна в том, что Йоркшир плавится от летнего зноя. – Ещё немного, и урожай будет начисто загублен, что даст правительству повод взвинтить цены на зерно. А пострадает от этого простой рабочий люд! Понимаете?! Не правящая верхушка и не те, чей капитал находится в заокеанских банках, – и он резким кивком указал на приближающихся Джорджа, Филиппа и баронессу, которые находились в отдалении и не могли его пока слышать. – Страдают всегда простые люди, и страдания их велики, но власти предержащие и не думают внять гласу толпы, хотя он и вопиёт… – Полагаю, сейчас неподходящий момент, чтобы рассуждать о подобных вещах, – прервала его Виктория, и Оливия в который раз поразилась тому, как неслышно появляется эта крупная женщина, когда её совсем не ожидаешь увидеть. Виктория переоделась в то же свободное платье, в котором хлопотала во время подготовки к празднику, сочтя, что траурный чёрный креп в такую жару – это сущее самоубийство. Причёска её находилась в некотором беспорядке, на затылке волосы хранили след от подушки, а лицо и шея покрылись неопрятной россыпью веснушек, против которых оказалось бессильно модное лондонское снадобье, широко разрекламированное и обещавшее «кожу юную и белоснежную даже тем дамам, чьи дочери уже принимают ухаживания от молодых людей». – Не бывает неподходящего времени для того, чтобы подумать о ближних и их нуждах, – Седрик назидательно подчеркнул свои слова поднятым вверх указательным пальцем. – Присцилла, к примеру, сегодня побывала в деревне, где навещала заболевшую женщину. У той был страшный припадок, после которого наступило полное бессилие, – он пощёлкал пальцами и нахмурился, пытаясь вспомнить имя. – Миссис… миссис… – Баркер, – подсказала ему Присцилла без всякого энтузиазма. – Но Виктория права, дорогой, не стоит сейчас рассуждать об этом. – Это почему это? – Седрика впал в одно из тех своих настроений, когда его было сложно унять. – Я всего лишь хочу сказать, что, пока другие думают только о своём благе, некоторые из нас пекутся о ближних, презрев собственные тяготы. Уверен, что эта миссис Баркер была благодарна, что кто-то предложил ей помощь. Подумать только, несчастная женщина всю свою жизнь трудилась не покладая рук, чтобы на склоне лет столкнуться с одиночеством и немощью и остаться без всякой поддержки со стороны тех, на кого она годами гнула спину! – бурно жестикулируя, Седрик смахнул со стола фарфоровый молочник и тот упал в траву, треснув ровно посередине. Присцилла подняла половинки, с которых стекали белые капли. – Я схожу в кухню, – миролюбиво предложила она. – Мисс Адамсон, не желаете составить мне компанию? Оливия заколебалась, опасаясь привлекать внимание к своему недомоганию, но Виктория уверенно заявила: – Совершенно нет нужды куда-то идти, для этого есть прислуга, – и она позвонила в колокольчик, бесполезный здесь, на приличном расстоянии от дома. – Во-о-от! О чём я и говорил! – Седрик обрадованно подскочил на месте и хищно простёр ладони к жене брата. Выражение лица у него при этом было пренеприятное. – Прислуга! Для всего есть прислуга, не правда ли? Анна вычистит столовое серебро, Хигнетт откроет двери, кухарка приготовит обед. А что они за люди, в чём нуждаются, о чём страдают – это ведь не так уж и важно, верно? Вам вот, дорогая Виктория, например, известно, что миссис Вайсли снова слегла? Держу пари, что вы и не знаете, что за недуг приковал её к постели. А вот Присцилле это известно – только лишь она одна и поднималась к ней, чтобы отнести бульон и проведать больную. – Как раз недуг миссис Вайсли мне хорошо известен, – со значением произнесла Виктория, ханжески поджав губы, и Седрик, осознавший, что далеко зашёл, стушевался и принялся неловко отирать пот со лба вынутым из кармана платком. – А горничная Анна – воровка, и я обязательно напишу об этом в её рекомендациях. У меня пропала ценная брошь, подаренная мне Джорджем на годовщину свадьбы, и я уверена, что её взяла именно эта невоспитанная девица. – Миссис Вайсли и правда так плоха, как говорит Седрик? – Оливия наклонилась к Присцилле, стараясь не вслушиваться в перепалку Седрика и Виктории. – Нет, что вы! С ней всё будет в порядке. Мы с Анной отыскали её запасы хереса и перепрятали их, так что кухарку скоро ждёт выздоровление. – Насколько я знаю Викторию, кухарку скоро ждёт увольнение, – с прежней запальчивостью, но всё-таки понизив голос, многозначительно заявил Седрик. Как бы Виктории ни хотелось проучить деверя за дерзость, но она сдержалась. К столу как раз приблизилась баронесса фон Мюффлинг, державшая Джорджа под руку, и Филипп Адамсон, а семейная склока в присутствии гостей, которые могли бы оказаться полезными её мужу, была бы не к месту. Когда все расселись, и Виктория начала разливать чай, на лужайке показался Оскар Финч. Он приветственно махал шляпой, сверкал беспечной мальчишеской улыбкой и шёл так быстро, что Хигнетт не успел его опередить. Они подошли к столу почти одновременно, и теперь дворецкий растерянно топтался за его спиной, не зная, стоит ли докладывать хозяйке о ещё одном госте, хотя необходимость в этом явно отпала сама собой.