– Я скажу тебе код от замка, но никогда не оставляй ворота открытыми, – вернувшись в машину, сообщил он. «Папа говорит, никогда не открывай ворота…» Я выпрямилась. Сон как рукой сняло. Я была уверена: доска уиджа говорила нечто подобное. – Почему? – Мой голос дрожал. Я заметила, как губы дяди Джеймса сжались в тонкую линию. – Это опасно, – ответил он. – Утром ты увидишь. Дом стоит на утесе. Здесь лучше не ходить в плохую погоду. Или в темноте. Мы проехали в ворота, и дядя снова их запер. Длинный каменный дом чернел в свете прожекторов. Мне показалось, я заметила движение в одном из верхних окон, словно штору отдернули и быстро вернули на место. Из центра шиферной крыши поднималась причудливая башенка. – Что это? – спросила я, показывая пальцем. – Старая колокольня, – объяснил дядя Джеймс. – Раньше здесь была школа. Колокола там уже нет. Для него тут слишком ветрено. Он постоянно звонил, и я не мог сосредоточиться на работе над своими картинами. Что ж, твои кузены, уверен, просто жаждут тебя увидеть… Пайпер в последние дни только об этом и говорила. Теперь, когда я наконец добралась до места, мне захотелось обратно на паром. Я пригладила волосы, надеясь, что, высохнув, они не превратились в воронье гнездо. Дядя Джеймс припарковался, и, когда мы вышли из машины, под ногами захрустел гравий. Прохладный ветер касался моей кожи, а до ушей долетал далекий шум волн во мгле. – Почему пахнет гарью? – поинтересовалась я, внезапно уловив запах дыма и пепла. – Я ничего не чувствую, – отозвался дядя, и я тут же поняла, что он прав. Запах исчез внезапно, как будто его унес соленый морской ветер. Дядя Джеймс достал мой чемодан из багажника, и я пошла за ним – к дому. Вскоре мы оказались в пустынной прихожей с выложенным плиткой полом и крутой лестницей, ведущей на второй этаж. Мне она совсем не понравилась, по шее побежали мурашки. Эта лестница была слишком высокой и крутой, словно созданной для того, чтобы свернуть себе шею, поскользнувшись на ней. В доме было очень душно, от жары и спертого воздуха по спине побежали струйки пота. – Странно, – протянул дядя Джеймс. – Я думал, они соберутся здесь, чтобы нас встретить. В эту секунду открылась дверь слева, и из нее вышла девушка – моя ровесница. Это Пайпер. Я помнила, что моя кузина очень хорошенькая, но девушка, которая спешила мне навстречу, была просто прекрасна. Она надела джинсы, простую розовую водолазку без рукавов, а восхитительные рыжеватые волосы собрала в густой конский хвост. Ее глаза цвета морской волны напомнили мне о русалках. Я тут же почувствовала себя какой-то простушкой. Было немного неловко, но Пайпер подбежала ко мне и обняла так, словно мы с ней – давно разлученные сестры. – Привет, Софи! – воскликнула она, сжимая меня в объятиях. – Я так рада, что ты к нам приехала. – Я тоже, – ответила я, надеясь, что это не прозвучало слишком официально и что с волосами у меня все-таки не полная катастрофа. – Где Камерон? – спросил дядя Джеймс. Пайпер помедлила, словно знала: отцу ее ответ не понравится – и сказала: – Я не знаю. Наверное, он в своей комнате. Уверена, он хотел поприветствовать Софи, но, похоже, приболел… – Не пытайся выгородить его, Пайпер, – резко оборвал ее дядя Джеймс. – Когда я уезжал, Камерон был вполне здоров, и я ясно дал ему понять, что он должен быть здесь и поприветствовать кузину, когда мы приедем. Как бы у Камерона не было из-за меня неприятностей… – Да все в порядке… – начала я. – Нет, не в порядке, – оборвал и меня дядя Джеймс. – Это невероятно грубо, и мне остается только извиниться за него. Боюсь, ты увидишь, что Камерон уже не тот мальчик, каким ты его помнишь. Он очень изменился с тех пор, как… ну… я думаю, ты знаешь, нашей семье пришлось нелегко. Я кивнула и прикусила язык. Надо было найти правильное время для вопросов о Ребекке, и день приезда казался не лучшим. – А где Лилиаз? – продолжил расспросы дядя Джеймс. – Она что, тоже внезапно заболела? – Она здесь, папа, – отозвалась Пайпер. – На лестнице. Вздрогнув, я осознала, о чем говорила Пайпер. На лестнице, так тихо и неподвижно, что я ее и не заметила, сидела девочка. Я встретилась взглядом с темноволосой малышкой, смотревшей на нас из-за перил. Она не улыбалась. – Лилиаз, пожалуйста, подойди сюда и поздоровайся с Софи, – попросил дядя Джеймс. Девочка встала, но вместо того чтобы спуститься, развернулась и, не говоря ни слова, побежала вверх по лестнице. Секундой позже на втором этаже глухо хлопнула дверь. – Не сердись на Лилиаз, – сказал дядя Джеймс. – Она немного нервная, но скоро к тебе привыкнет. Пайпер, почему бы тебе не показать Софи дом, пока готовится ужин? – Да, конечно. Пойдем, я буду твоим гидом. Начнем с твоей комнаты, чтобы ты могла оставить вещи. Я подняла чемодан и пошла за ней по лестнице. – Прежде, во времена школы, здесь были спальни учительницы и девочек, – прощебетала Пайпер. – Вот твоя комната. Она распахнула ближайшую к лестнице дверь, и мы оказались в спальне с большим эркером. На туалетном столике стояла ваза с жирянками[3]. – Я так рада, что ты здесь, – произнесла Пайпер. – Мне так одиноко здесь. Лилиаз слишком маленькая, а Камерон… ну… боюсь, с ним сейчас не весело. Давай посмотрим, вдруг он прячется у себя. Волнуясь, я пошла за ней по коридору, но, когда Пайпер открыла дверь в комнату Камерона, его там не оказалось. – Наверное, он в каком-то другом месте, – вздохнула кузина. – Вряд ли тебе удастся с ним пообщаться, Софи. Музыка – единственное, что его волнует. Оглядывая его комнату, я так и поняла – повсюду были разбросаны ноты. – Он и правда очень хорош, несмотря на… травму. Он уже никогда не сможет играть, как раньше, поэтому нужно быть снисходительным к нему. Думаю, именно из-за травмы брат иногда бывает немного… резким. Он не специально. Я стараюсь помнить об этом, когда он грубит, и не обижаться, и ты тоже так делай. Я вспомнила, как познакомилась с Камероном в детстве: он был добрым и веселым мальчиком и делал все, чтобы его сестры играли со мной. Не верилось, что он мог кому-то грубить. – Сейчас он не такой, каким ты его помнишь, – произнесла Пайпер, словно прочитав мои мысли. – Что ты имела в виду, говоря о травме? – спросила я. – Я ничего такого не помню. – О, это случилось после того, как мы приезжали к вам, – ответила Пайпер. – Он повредил руку. Во время пожара. Не напоминай ему об этом ни в коем случае, иначе он ужасно расстроится. Она показала мне другие спальни наверху – все, кроме одной, расположенной между моей комнатой и комнатой Лилиаз. – А что там? – полюбопытствовала я, указывая на закрытую дверь. – В эту спальню мы… мы не заходим, – сказала Пайпер. – Никогда. Она посмотрела на меня и еле слышно добавила: – Понимаешь, раньше это была комната моей сестры. Ребекки. – Ох. Впервые я услышала в голосе кузины грустные нотки и не решилась задавать вопросы. Мы спустились на первый этаж, и Пайпер показала мне остальной дом, центром которого была огромная вытянутая комната с высоким сводчатым потолком, окнами во всю стену и настоящей сценой у дальней стены. – Раньше это был актовый зал, – сообщила Пайпер. – Вот почему он такой большой. Здесь проводились собрания, а на сцене играли школьные пьесы. Теперь зал одновременно служил и столовой, и гостиной: в одной его части возвышался обеденный стол, в другой стояли диванчики и кушетки. Меня немного встревожили окна, расположенные по всей его длине. Ночь еще не настала, но из-за грозовых туч снаружи все утопало в тенях. На окнах не было штор: мрак словно льнул к стеклам, пытаясь проникнуть в дом. Я привыкла к занавескам и, глядя на голые окна, представила, что кто-то может смотреть на нас из тьмы, а мы и не узнаем. Большой черный рояль блестел посередине сцены. Пайпер поднялась к нему, и я последовала за ней. – Это инструмент Камерона, – сказала она, поглаживая гладкую полированную крышку. – Кабинетный рояль. Отец купил его перед несчастным случаем, когда мы все думали, что у нас растет новый Моцарт. Он стоил целое состояние. Отцу пришлось перезаложить дом, чтобы купить его. Это радость и гордость Камерона. Иногда мне кажется, он беспокоится о рояле больше, чем о ком-нибудь из нас. Пайпер улыбнулась, но улыбка вышла кривой. Затем мы отправились в пахнувшую мелом комнату с доской у стены. Перед ней стояли три старомодные парты. – Это был один из классов, – продолжила экскурсию Пайпер. – Парты – те самые, школьные. Камерон, Ребекка и я делали здесь домашнюю работу, а Лилиаз занимается и теперь, во время учебного года. Смотри, это снимок школы тысяча девятьсот десятого года. Она указала на черно-белую фотографию в рамке на стене. Дом на ней выглядел так же, как и теперь, вот только вокруг него не было высокой стены, а на башенке виднелся колокол. Класс выстроился в ряд перед главным входом – человек двадцать, все девочки, семи-восьми лет. Учительница, серьезная и строгая, стояла рядом с ними, сложив руки на груди. Впрочем, дети тоже были очень серьезными. – Не похоже, чтобы они сильно веселились в прежние времена, да? – спросила Пайпер, усмехаясь. На этой фотографии мое внимание привлекла одна девочка. Она стояла в переднем ряду, рядом с учительницей, лицом к фотографу, но не могла его видеть – ее глаза закрывала повязка. Школьница была похожа на осужденного перед казнью. – Почему на ней повязка? – указала я на девочку. Кузина пожала плечами: – Не знаю. Может, у нее болели глаза. Или она была слепая. На стене висели и другие фотографии – семейные. На одной из них были Камерон, Пайпер и Ребекка. Наверное, снимок сделали перед тем, как они к нам приехали, потому что я их такими и запомнила. Камерон, стоявший между сестрами, обнимал их, и все улыбались. Мой взгляд метнулся к Ребекке. Она была очень красива: длинные черные волосы, фиалковые глаза. – Это одна из последних фотографий с Ребеккой, – вздохнула рядом со мной Пайпер. – Мы выглядим такими счастливыми, да? Я часто смотрю на этот снимок и мечтаю вернуться в тот день. Чтобы предупредить нас обо всем, что случится. Говоря это, она посмотрела на снимок тети Лауры, висевший неподалеку. Пайпер унаследовала практически все ее черты, вплоть до рыжеватых волос.