– Она в порядке? – Да. Обошлось. Но что-то там с европротоколом не вышло. Ждут гайцов. Ничего удивительного. У нас такие рельеф и дорожный трафик, что легкие аварии воспринимаются уже едва ли не как рядовое событие. Моюсь, готовлю инструмент и расходники. Немного нервничаю от того, что приходится встать за стол с Юрой. Да что там – сильно нервничаю! Он не ночевал дома, а перед этим мы поругались, и у меня такой раздрай в душе, что если бы не необходимость идти на работу, я бы вообще не вставала с кровати. Так и лежала бы, пялясь на серую взвесь дождя за окном. Благо погода располагает к хандре. На заднем плане о чем-то трещат анестезиолог с сосудистым. Юра влетает последний, вытянув перед собой согнутые в локтях руки. Быстро надеваю на него перчатки и стерильный халат. И, как гребаный Хатико, заглядываю в родные глаза – еще более синие на контрасте с белой маской, прикрывающей нижнюю часть лица. Что я хочу в них увидеть? Не знаю. Вероятно, обещание, что все будет хорошо. Напрасно. Юра смотрит, будто сквозь меня. И даже интересно становится, если ему так невыносимо меня видеть, почему он не попросил встать с ним ту же Елену? – Ну что, поехали? Операция предстоит сложная. Больной поступил с тяжелейшим оскольчатым переломом локтевого сустава и повреждением артерии предплечья. Высок риск ампутации. Посторонние мысли выветриваются из головы сами собой, и начинается тяжелая напряженная работа. Тут уже не до рефлексии. Хорошая операционная медсестра – практически экстрасенс. Она предугадывает мысли хирурга еще до того, как он сам понимает, что от нее потребуется в тот или иной момент. И это не только вопрос компетенции, но еще и времени, необходимого для того, чтобы «станцеваться». Наши «репетиции» остались в далеком прошлом. Но я по старой памяти справляюсь неплохо. Интересно, Юрка это заметил? – Все. Можно шить. Удивленно моргаю, переводя взгляд на большие электронные часы. Время в операционной течет несколько иначе, чем за дверью. Ого… Мы тут почти пять часов простояли! Отступаю на шаг, давая Юре больше пространства для маневра, и задеваю бедром тележку. Инструмент звякает, один из зажимов летит на пол. Над столом взвиваются короткие, но емкие проклятья. Упавший инструмент – плохая примета, а врачи – очень суеверные люди. Я сглатываю и торопливо наклоняюсь, чтобы поднять зажим. В голове пульсирует от того, насколько я напряжена. В ушах шумит кровь… Юрка покидает операционную молча. Я принимаюсь убирать отходы. Помогаю санитарам переложить пациента со стола на каталку. После операции тому положен контрольный рентген. Лучше думать об этом, да, чем о том, что Юра рассчитывал, что я не справлюсь. Ближе к концу смены иду в сестринскую. – …не все так гладко в королевстве. Валов сегодня в отделении ночевал неспроста. Толкаю дверь. Прохожу к своему шкафчику. Девочки затыкаются, конечно. И спешно меняют тему. Переодеваюсь. Как быть с Юрой – понятия не имею. Я не чувствую себя виноватой, идти к нему мириться первой? С чего бы вдруг? С другой стороны, эти все разговоры – тоже не дело. В первую очередь, место, где мы живем, это его дом. И если кому-то из него и уходить, то мне. Сама мысль об этом заставляет сердце сжиматься от ужаса. Как уходить? Я же люблю его… Люблю так, что в груди болит. Тогда откуда вообще эти мысли?! Пересилив себя, иду к мужу. – Можно? Юра отрывается от компьютера. Весь такой серьезный, что у меня невольно растягиваются губы в улыбке. – Да, Эля, заходи. Ты что-то хотела? – Вообще-то хотела, да. Мы вчера не договорили, если помнишь. – Наши взгляды встречаются. Юра выглядит удивленным. – Думаешь, мой кабинет – подходящее место для выяснения отношений? Я закипаю: – Я не собираюсь выяснять отношения. Но мне хотелось бы с тобой поговорить. Дома. Если ты, конечно, планируешь туда вернуться. Конечно, это все – тупая бравада. Я даже мысли не допускаю, что он опять будет ночевать где-то, но… Юра выходит из-за стола. Заставляя меня все больше нервничать, просовывает руки в карманы робы и проходится туда-сюда по кабинету. А потом отворачивается к окну и одним предложением опрокидывает мой мир: – Знаешь, мне кажется, будет лучше, если я какое-то время поживу отдельно. – Ты шутишь? – ошалело переспрашиваю я. – Лучше? Кому лучше? Тебе? Мне? А может, нашему сыну? – Только не нужно делать из этого проблему. Между нами все по-прежнему, Эля... Просто… – Юра отчаянным жестом откидывает волосы с глаз. – Слишком много всего случилось. Мне нужно подумать, разобраться в себе. Понимаешь? Когда вы все время мелькаете перед глазами, это сбивает с мыслей. Мне кажется, это какой-то дурной сон. Ну не может такого происходить в реальности. Просто не может. Обхватив предплечья руками, больно себя щиплю. И хватаю, хватаю ртом воздух, но вдохнуть все равно не получается. – А с собой ты меня поставил, надеясь, что я налажаю, и у тебя появится повод попросить меня не только из твоего дома, но и из отделения? – догадываюсь я. – За кого ты меня принимаешь? Я тебя не гоню! Я съеду сам. Сниму посуточно. – Съедешь… – повторяю тупо, покачав головой. – Да. На недельку. Может, на две. Эля… я просто… Господи, у него в глазах стоят слезы! Ему, наверное, тоже плохо, но моя боль в какой-то момент, наверное, стала такой сильной, что на чувства мужа лично мне стало наплевать. Приваливаюсь к стене. Нет, ну, это, конечно, вполне в Юркином духе. Он ведь хороший правильный парень. Конечно, он не выгонит меня, нет… Пробивает на истерический хохот. А на краю сознания дребезжит – боже мой, это происходит не с нами. – Я поговорил с Жоркой. Он тебя возьмет к себе. – А? – Оформим все переводом. Я стою, пытаюсь все осознать, но… Нет, это выше моего понимания. Нельзя же так, в одночасье. Нельзя так с людьми. А вот интересно, если бы я ступила на операции, если бы совершила какую-то ошибку, он бы меня с позором выпер? Нет. Вряд ли… Это же Юра. Хороший парень, да. Наверняка он бы даже попытался меня подбодрить, а я уходила бы с мыслью, что все правильно, так мне и надо. И ругала бы себя за криворукость, уничтожала себя, жрала... Зато Юра был бы спокоен, сбагрив меня с чистой совестью. Охренеть. – Тоже на неделю? – сиплю я. – В каком смысле? – Ты сказал, что мы поживем врозь неделю. Перевод в онкологию тоже на неделю будет или… Мой голос звенит от слез, но что-то не позволяет расплакаться. – Нет. Кто из-за недели стал бы морочить голову? Поработаешь у Жорки. Не понравится – еще что-нибудь найдем. Значит, Борисыч не сказал Юрке, что выбьет мне контракт? Решил выждать, раз у нас такие дела в семье? Как стыдно. – Дай ручку, – командую я, выдергивая из принтера лист бумаги. – Эля… – Дай ручку, я напишу это чертово заявление, раз тебе так ненавистно мое присутствие! – Не пори чушь! Я просто… Он просто не может простить мне того, что я знаю о его изъяне. Меня предупреждал психолог о том, что в какой-то момент эта проблема может возникнуть. Парадокс, да. Казалось бы, ты рука об руку проходишь с партнером через, возможно, самое сложное испытание в жизни. Но именно этого он тебе и не может простить… Юрка сдувается. Я сажусь за стол и дрожащей рукой пишу заявление на перевод. Буквы выходят кривыми, потому что руки дрожат. – Да, и… Тебе не надо снимать квартиру. Это же твой дом. Мы с Мишей съедем. Валов принимается спорить, но у меня нет на это сил. Взвалив на плечо сумку, выхожу из его кабинета, осторожно, без лишнего шума прикрываю за собой дверь. Натянутые до предела нервы звенят. Почему-то кажется, что нас слышали все, кому не лень. В каждом взгляде мне чудится злорадство. Все-таки хорошо, что меня переводят… Не думаю, что я могла бы отработать в такой обстановке еще хоть день. Сажусь в машину. Мне ее купил Юра. Он же настоял, чтобы я получила права. Его приводило в ужас то, что я передвигаюсь пешком. Если бы не это – я бы не попала в аварию, заявлял он. А я говорила, что та авария – лучшее, что со мной случилось, ведь она привела к нашей встрече. Затыкаю ладонью рот, чтобы заглушить рвущиеся наружу всхлипы. Вдох-выдох. Тинь-тилинь… «Я вызвал тебе такси. Не вздумай садиться за руль в таком состоянии». Хороший парень Юра. Заботливый. Истерично расхохотавшись, стираю слезы и выезжаю со стоянки. Медлить нельзя. У меня триллион дел. И что-то надо решать с жильем. Помню, Вера в одном из наших разговоров упоминала, что у нее где-то в городе есть квартира, доставшаяся от родителей. Я еще спросила, чего она ее не продаст. А Вера отмахнулась, мол, мало ли, вдруг развестись надумает, и стрельнула глазами в Шведова. Может, позвонить? Так ей сейчас не до этого. Звякнуть, конечно, можно, но так, просто поболтать. Захочет – расскажет про операцию, а нет – так нет. Но тогда мне придется рассказывать о том, что происходит у нас с Юркой. Не решив ничего определенного, паркуюсь у дома… свекров. Дверь распахивается, стоит мне открыть сумку, чтобы достать ключи. – Юрочка, она дома… Да-да, не волнуйся. Вот уже заходит, – отчитывается свекровь в телефон. Юркино волнение превращает мою решимость в кисель. Стоит только представить, что где-то там он ходит из угла в угол, переживая о том, как я добралась, и все… Все. Будто ничего плохого и не было. А оно было! Всхлипываю… – Ох, Эля. Свекровь меня обнимает. Гладит по полосам. Мишка испуганно таращится на меня из гостиной. – Спасибо, что забрали Мишку. Я… сейчас… сейчас соберу. – Что соберешь? – Наши вещи. Юра сказал, что хочет пожить отдельно. Будет неправильно выгонять его из дома. Ох, даже не знаю, откуда у меня берутся силы это все озвучить. А свекровь как будто и не удивляется моим словам. Значит, Юрка уже предупредил родителей? Лихо. – Ну что ты за глупости говоришь, Эля? Ваш с Мишей дом здесь! Мы вас никуда не отпустим, слышишь? Не выдумывай. – Не хочу навязываться, – отрезаю я и с решимостью, которой на самом деле во мне нет и близко, иду наверх. И даже достаю чемодан, и даже начинаю складывать в него какие-то вещи. Не уверена, что беру самое нужное, ведь из-за слез я вообще ни черта не вижу, но главное ведь – сам факт. А потом упираюсь лбом в стену и начинаю взахлеб рыдать. – Элька, прекращай рвать душу! Ишь, чего придумала. Все… Все, малыш, доченька, вытирай нос и иди уже… не знаю, прими ванну. – Но… – Ни о каком навязывании речь не идет! Это твой дом, Эльвира. Вопрос закрыт. А Юрка никуда не денется, соберет мозги в кучу и явится, – раздается откуда-то сверху решительный голос свекра. И я с облегчением сдаюсь. Потому что, ну правда, куда мне идти? Потому что если я уйду, трещина между нами с мужем станет такой явной, что уже не получится притворяться, будто ее нет. Потому что это и правда мой дом. А даже если и нет, я сейчас не в том состоянии, чтобы смириться с обратным и не умереть от боли. Я принимаю ванну и, немного придя в себя, спускаюсь вниз, чтобы побыть хоть немного с сыном. Взгляд цепляется за небольшой чемодан, с которым Юрка обычно ездил в командировки. Может, конечно, это и мой дом, может, Юрка и разочаровал родителей, но он их сын. И они будут на его стороне в любом случае. Интересно, когда Любовь Павловна собирала Юре вещи на смену? Когда я была в ванной? Так глупо, что они вынуждены прятаться. Даю себе обещание съехать, если через неделю Юра не вернется. Пусть это не укладывается в мозгу, у меня есть еще семь дней, чтобы как-то научиться жить с этой мыслью и придумать какой-нибудь план. Телефон звонит, когда я уже одним глазом дремлю. Пятс? А этому еще что надо? – Доброй ночи, Матиас. – Хера с два она добрая, – бурчит тот. – Если ты хотел, чтобы я напряглась, у тебя получилось. Выкладывай.