– Объявился ваш донор. ГЛАВА 13 ГЛАВА 13 У меня все внутри обрывается. Низом живота идет холодок… – В каком смысле? Что значит «объявился»? – сиплю я, выпутываясь из одеяла. – В прямом, Эль, в пря-мом. – И что теперь? – Теперь, Эль, он хочет увидеть ребенка. Отбросив плед, подскакиваю на ноги. До боли вжимаю телефон в ухо, а в нем, как в ракушке, шумит. – Постой. Нет. Это же бред какой-то. Какого ребенка?! Откуда он вообще про него узнал?! – От нас, ясное дело. Мы не могли не поставить его в известность. – Но зачем, боже мой?! – Затем, что такой порядок! Эль, ну ты-то сама врач, должна понимать, что не получится спустить такой проеб на тормозах. Да. Наверное. Погрязнув в своих проблемах, я совершенно упустила из виду, что у медали две стороны. Растерянно отвожу с лица волосы. Ужас сковывает затылок и стекает мерзкой дрожью по позвоночнику. – Почему тогда он только сейчас созрел? – задаю я резонный вопрос. – Созрел, как только узнал. Мы к нему обратились недавно, после того как закончили внутреннее расследование. Чтобы идти к чуваку с повинной, нам надо было выяснить, как вообще это стало возможно, учитывая, что по идее такие ошибки полностью исключены. Я киваю сама себе. В словах Пятса, конечно, есть смысл. Но мне от этого не легче. Меряя шагами спальню, я отчаянно перетряхиваю в голове все, что помню касательно своих законных прав. – Ясно. Но я же могу отказать ему, так? – В теории – конечно. По документам Миша ему никто. – А на практике? – Нет такой практики, – тяжело вздыхает Пятс. – В этом вся и проблема. У нас вообще нет понимания, как это разруливать, Эля. Точнее, в теории... – Да? – В теории он может обратиться в суд с иском об установлении отцовства. – Зачем? Объясни, зачем? Я не понимаю. Ты же сказал, что он просто сдал сперму на хранение! Зачем ему ребенок не пойми от кого?! – Откуда мне знать? Да и какая разница? Важен сам факт. Если дело дойдет до суда, мы вообще не знаем, как суд будет его рассматривать, и на что опираться в своем решении. Ну не было таких прецедентов, ты пойми! Не было! Я могу только догадываться, что первым делом в иске к клинике чувак потребует раскрыть данные матери и ребенка, а потом нагрянет с иском и к вам. Ну, или вы по-хорошему все решите. – Погоди-погоди! То есть он даже не знает, кто мы?! – Алё, Эль! Это медицинская тайна вообще-то. Я могу вас состыковать только по обоюдному согласию. – Ну, тогда все просто. Моего согласия ты не получишь, – замечаю я, взволнованно облизав губы. – В принципе я об этом догадывался. Но не спросить не мог. – Я слышу осуждение в твоем голосе? К чему бы это? – брызжу ядом. – Сам не знаю. Допускаю, что дело в мужской солидарности. Донор… Он… Ладно, я не имею права рассказывать, но у него тоже сложная ситуация. И тот материал был важен. – Ты же не хочешь сказать, что он больше не может иметь детей, или что-то такое? – А что, есть шанс тебя разжалобить слезливой историей? – Нет. Вряд ли. На жалость у меня не осталось сил. Впрочем, как и на злость. Иначе ты бы первый выхватил. – Эль… – Засудила бы твою контору поганую, да так, чтобы от нее ни черта не осталось. Благодари бога, что я не хочу поднимать шумиху вокруг Мишки, – всхлипываю я, не справляясь с эмоциями. – Не ты, так ваш невольный донор поднимет, – устало замечает Пятс. – Ты об этом не думала? Колени подкашиваются. Я без сил падаю на кровать. Зубы клацают. Из глотки рвется жалкий скулеж. Почему так? Все одно к одному… Перед глазами отчетливо проступает картинка того, во что, вполне вероятно, и очень скоро, превратится наша жизнь с сыном. И мне заранее ее не хочется жить. – Есть шанс этого как-то не допустить? – Попробуй с ним поговорить. Объясниться. По-человечески. Он нормальный му… – Тщ! – шиплю я. – Я ничего не хочу знать об этом типе. Матиас берет паузу на обдумывание и спустя несколько долгих секунд уточняет: – Тогда я говорю, что вы отказываетесь? – Нет. Погоди… – отнимаю телефон от уха и, прижав динамик к ходуном ходящей груди, делаю несколько жадных вдохов. В ушах долбит: боже мой, боже мой, боже мой. Я понятия не имею, как выкрутиться из этой ситуации меньшей кровью. И как будет лучше. Знаю только, что ради Мишки я готова пойти на все! Отдышавшись, бросаюсь в омут с головой: – Ты можешь дать мне его контакт. – Телефон? Давай так, я узнаю, и если он окнет – сброшу тебе. О, нет! Я не хочу слышать его, не хочу видеть. Не хочу, чтобы этот персонаж становился еще реальнее в нашей жизни. Да и мало ли, что я, растерявшись, наговорю? – Лучше адрес электронной почты. Я ему напишу. – Тогда до завтра. – До завтра я не доживу! – Поздно ведь… – А ты попробуй. Хотя, наверное, было бы лучше и впрямь дождаться утра, которое, как известно, вечера мудренее. Выдохнуть, подумать, что говорить. Точнее, писать. Какие приводить аргументы, чтобы достучаться. И заставить этого мужика, кем бы он ни был, отступить. С другой стороны, не зная человека, есть ли смысл подбирать слова? Да и где гарантия, что он согласится пообщаться со мной в таком формате? Вдруг, узнав, что я не горю желанием знакомить его с сыном, он возьмет и упрется рогом? О том, что чувствует человек, узнав, что где-то там, у чужих людей, растет его сын, плоть от плоти, я даже думать не хочу. Но не думать не получается. И мне так остро, так мучительно остро становится жаль нас всех, что на глазах опять выступают слезы. Может, и к лучшему, что Юра сейчас не с нами. Как бы он это пережил? «Лови адрес», – булькает сообщение в мессенджере. Нервно подрагивающими пальцами открываю вкладку почты, вставляю скопированный в буфер адрес и спотыкаюсь на теме письма. Почему-то кажется, что ситуацию будут решать даже вот такие, на первый взгляд, мелочи. Подумав, решительно набираю «Отцы и дети» и спускаюсь дальше… Потом, выспавшись, и по сто двадцать пятому разу перечитывая зависшее в отправленных письмо, я приду к выводу, что писала его в каком-то аффекте. Будучи в ладу с головой, я бы вряд ли позволила себе быть настолько беспощадно правдивой с посторонним, абсолютно чужим мне человеком. А может, дело было в том, что кроме него мне не с кем было поговорить. Не суть… Главное, что я написала, вывалив на бедного мужика все, вообще все, что внутри кипело. Даже то, что к Мишке имело весьма посредственное отношение. Всю свою любовь, все свое отчаяние, боль и страх… Ничего не пытаясь скрыть, я писала о том, как боюсь, что появление этого человека разрушит сразу несколько жизней, и умоляла его этого не делать. Не появляться. Потому что мы очень счастливы. Потому что у его сына (господи боже мой… его!) уже есть отец. Любящий отец, лучше которого этот другой не будет. А еще я просила не убивать. Меня… Может быть, излишне пафосно, но как тогда чувствовала. Зря? Ой, не знаю. Мой оппонент молчит. Может, не дождался от меня письма и лег спать. Или взял время, чтобы подумать. В любом случае паниковать слишком рано. Еще и восьми нет. – Эля, ты тут? Привет. Как дела? Семеновна представила тебя? Вскакиваю на ноги перед новым начальством. Вытягиваюсь по струнке. Бутенко выглядит так, как будто бухал всю ночь. И перегарище-е-е. – Да. Я вот пока разбираюсь с приказами, – бормочу и, не сумев сохранить покерфейс, морщусь. – Хорошо. Че, так воняет? – Бутенко ведет носом, как будто это реально – учуять собственный перегар. – Как сказать. – Это я с Валовым накушался. – С Юрой? Он у тебя?! То есть у вас… – не осознавая того, что делаю, хватаю Борисыча за руку, а опомнившись, резко убираю. – Извините. – Попросился пожить. – Бутенко ловит мой взгляд. – У меня же квартира теперь свободна. – Ясно. – Эль… – Не надо, Георгий Борисович. – Не я б ему ключи дал, так кто-то другой, чего меня крайним делать?