– Ну что ты? У Бутенко попроси номерок. Он наверняка знает специалистов, работающих с похожими случаями. Вера срывает порыжевшую к осени травинку, сует задумчиво в рот. – Да, надо. Но не сегодня. Потому что сегодня я планировала кайфовать. Давай обо всем забудем? Смотри, как красиво. Знаешь, подобравшись к черте, оптика совершенно меняется. Прозреваешь, как после операции по удалению катаракты. – Ага. Красиво. Пойдем, искупаемся? – Наперегонки! Тут я, конечно, весьма переоцениваю свои силы. После болячки бежать нет сил. Это не бег, а какая-то пародия. Валюсь в воду, поднимая фонтан брызг. – Ой, Вера, мы с тобой как два инвалида. – Почему как? Мне вообще-то полагается группа, – улыбается она, по-собачьи смешно приближаясь ко мне. В ужасе закусив язык, гляжу на подругу. Только я могла так опростоволоситься! Только я… – Вера, – шепчу, облизав губы. – Прости, пожалуйста. Я еще что-то бормочу и пропускаю момент, когда Вера начинает ржать. – Ой, Элька… – Да ну тебя! Я уж было решила, что смертельно тебя обидела. А ты… – плещу в лицо подруги водой. – Нельзя мне обижаться. От обиды все женские болячки. Надо отпускать. Это мне Бутенко сказал, кстати. Так что инфа – сотка. – Врешь! – щурюсь я, уверенная, что Вера опять хулиганит. – Он не мог. Это же антинаучно. – Зато вполне в духе буддизма. Я резко останавливаюсь и с головой ухожу под воду, не нащупав дна под ногами. – Бутенко – буддист? – изумляюсь я, выныривая и отфыркиваясь, как кит. Соленая вода выедает глаза – я плачу. – Ты не знала? – Нет. Удивила – так удивила. Я думала, это сугубо наша местечковая мода. Ввиду историко-географических особенностей, так сказать. А Бутенко все-таки – парень пришлый. Он даже рыбалку не любит, прикинь? За столько лет не проникся! – Зато у него дед – японец. – А? – Коммунист. Их там в свое время преследовали люто. Так он сбежал. Самому генсеку написал письмо с просьбой предоставить его семье политическое убежище, представляешь? Но дали только ему. – Откуда ты все это знаешь? – А Георгий Борисыч мне многое рассказал, заговаривая зубы перед операцией. – М-м-м, вот как. – Ты что, ревнуешь, Элька? – хитро щурится Вера. – Кого? Бутенко? Нет, он мне даже не нравится. – А как ты с ним тогда трахалась? Нащупав все же дно под ногами, пожимаю плечами: – Не знаю. Я была сама не своя. – Ты Юрке-то рассказала о том, что сравняла счет? – Нет. Что ты. Я даже не стала говорить, что знаю о его похождениях. В конце концов, расстались мы не поэтому. – А почему? – спрашивает Вера, направляясь к берегу. Я рассказываю. Волны бьют в спину, соль кристаллизируется на коже, кажется, быстрее, чем та успевает обсыхать. – Знаешь, а ведь это в Юркином характере – цепляться за последний шанс. Иначе хреновым он был бы доктором. – Может, и так. Но почему он не учитывает Мишкиных интересов, Вер? – Не знаю. Мне его ужасно жалко. Он сейчас как между двух огней. И Мишку любит, и надеется на что-то… А еще ты просто представь, как мужчине нелегко осознавать собственную неполноценность. Я хоть и не мужчина, понимаю его как никто. – Осуждаешь меня? Вера качает головой: – Тут же важно учитывать контекст. Общую картину… Совсем неприглядную, если честно. Выходим на солнышко. Вера сразу прячется под навес. А я стою, впитываю тепло (сентябрь у нас еще вполне сезон) и гоню, гоню от себя тревогу. Стараюсь думать о чем угодно – о том, что завтра первый учебный день, о том, что Юра все же оказался порядочным человеком и, зная, что я без копейки ушла, перевел мне на счет денег. О том, что Бутенко оставил за мной четверть ставки и пообещал работу, с которой я могу справиться удаленно. О том, что родители (мои и Юрки) не слились, в надежде, что, оставшись без помощи, я вернусь к мужу, и все так же помогают мне с сыном. А значит, мои главные страхи не оправдались, и все как-то да будет. Часов в пять начинаем собираться домой. День прошел великолепно. И только одно портит настроение – боюсь не успеть к приезду свекрови. Мы и правда въезжаем во двор практически одновременно. Мишка несется мне в руки, взахлеб рассказывая о том, как прошел его день. Счастливый ребенок, чьи первые годы прошли в счастливой дружной семье. Я часто ловлю себя на том, что только ради этого стоит поступиться гордостью. И забываю, что той прошлой жизни уже давно не существует. И не факт, что в будущем все будет так же гладко. Что наши обиды не сожрут нас вместе с воспоминаниями о былом. Пока мы обнимаемся с сыном, из машины выходит свекровь с моей матерью. Видно, решили, если у них не получается поодиночке меня прогнуть, выдвигаться единым фронтом. Ну, вот и как мне с ними бороться? – Привет. Смотрю, не я одна хорошо провожу время. – Да, мы с Любочкой посидели в кафе. А ты на пляж никак каталась? Эля! Ну, вот куда ты поперлась после болезни! – Так наоборот хорошо, мам. Нос промыла. Косточки погрела. Зайдете? Последний вопрос прозвучал довольно обреченно. Мамы сделали вид, что этого не заметили. – Конечно. И снова они шли по подъезду, неодобрительно скривившись, будто я в африканские трущобы их привела. Ну, ладно, еще свекровь, но мать-то моя чего из себя строит? У них ничем не лучше хоромы. Сцепив зубы, открываю дверь. Чемоданы я так и не убрала, в квартире бардак. Дергаюсь, чтобы хоть немного прибраться, и тут же гашу собственный порыв. Я реально неделю болела, было не до этого. – Мы тортик принесли. Мою руки, ставлю чайник. Как я и думала, разговор со старта перекидывается на нас с Юрой. Свекровь «по секрету» мне сообщает, что он все эти дни сам не свой. Ходит по пляжу, прямо мимо разлагающегося кита (который, только представь, как пахнет!), не спит ночами… – Тяжело ему, Эля. Тя-же-ло, – поддакивает моя мама. – Ведь как кажется? Твоей вины в случившемся нет, – тут я усмехаюсь, слава богу, хоть это признали! – ты же ему не изменяла, но все равно Юрочке больно. А ну, любимая жена родила от какого-то мужика. – А он мне изменял. – Чего? – Он мне изменял. Со своей старшей. Свекровь с матерью обалдело переглядываются, видно, соображая, чем им бить эту карту. – Ну, как же… Но он же… Ты уверена? – На сто процентов. – Я не знаю, что сказать… Ему, конечно, нет оправдания. – Конечно. – Но, Эль, это все очень тяжело. Наверное, он совсем сломался, когда узнал, что Мишка, которого он так любит… – А это было до. – Что? – До Мишки. Шах и мат, дорогие мои. Шах и мат. Я бы посмеялась, глядя на их вытянувшиеся лица, если бы так сильно не хотела заплакать. ГЛАВА 23 ГЛАВА 23