– Спросим дядю Жору, ладно? А пока давай посмотрим мультики? Видит бог. Мне нужна передышка. ГЛАВА 26 ГЛАВА 26 Я ни на грамм не ошиблась в своих прогнозах. Это все было очень тяжело. Тяжело наблюдать за тем, как рушится твоя семья, как люди, которые еще вчера были родными, отводят при встрече глаза. Терпеть упреки родной матери, которая никак не могла принять ситуацию, хотя я не единожды ей объясняла, что это не я разрушила наш с Юрой брак. И даже не моя беременность от другого, которая стала следствием Юркиного предательства. В конечном счете мать вроде даже согласилась с моими доводами. А потом все начиналось заново: – Но можно ведь было простить, что – ты первая баба, которой изменили?! Еще и Мишка не его оказался! А он вон как его любит. Через день и теперь забирает, возится. Кто еще полюбит твоих детей так? Кому ты вообще с двумя хвостами нужна будешь? Бутенко? Я, кстати, об этом думала. И до того как поняла, что Валов не собирается бросать Мишку, несколько раз даже порывалась связаться с его биологическим отцом. Но Юра в этом смысле повел себя как настоящий мужчина. Он не только не отказался от сына, но как будто стал к нему еще более внимательным. Мишка после встреч с Валовым возвращался таким счастливым и наполненным, что было очень жестоко по отношению к ним обоим нарушать эту гармонию. После недолгих раздумий я удалила нашу переписку с донором и думать о ней забыла. Так в море моих проблем стало на одну меньше, но сколько же их еще оставалось! И в этом всем бушующем море был только один тихий островок, к которому я могла прибиться, чтобы перевести дух… – Жор! Жорка, он пинается! Скорее! Бутенко подбегает ко мне, выпустив спинку от кроватки, которую вот уже часа три собирал, чертыхаясь и ругая производителей, написавших, по его мнению, никуда не годную инструкцию по сборке. Обтирает руки о джинсы, кладет на живот. И вскидывает на меня глаза темные: – М-м-м? – Опять не чувствуешь? – Нет. Перекладываю широкую ладонь чуть ниже. Прислушиваюсь к себе, закусив губу. И вновь слышу легкое шевеление. Так маленькие юркие рыбки касаются ног в воде. – Ну?! – Нет, Эль. Она еще маленькая. Всего семнадцать недель. Наверное, это перистальтика кишечника. – Сам ты перистальтика! Я говорю тебе, это он! – Ладно-ладно, – примирительно вскидывает ладони, но я-то уже завелась и мириться не собираюсь. – Ты просто не знаешь, как это! А я опытная мать. Вот. Опять! – подскакиваю. Бутенко опускается на колени. Задирает трикотажную кофточку и прикладывает ухо к моему животу. Гляжу на его темную макушку. Волосы у Жорки густые, лысеть он, несмотря на солидный возраст, явно не собирается. Отчего-то осипнув, касаюсь его черных волос пальцами: – Чувствуешь? Он приподнимает голову: – Ага. Вот это да! Врет он все. Просто хочет меня порадовать. И это тоже чертовски трогательно. Просто до слез. Ну, я и плачу. Бутенко закономерно пугается, хотя учитывая, как на меня влияет беременность, ему давно пора привыкнуть к стремительным сменам моего настроения. Хлюпаю носом, уткнувшись в его бычью шею. Дышу поверхностно. Потому что его разгоряченная кожа так вкусно пахнет, а чертовы гормоны не только на мое настроение действуют, но и на либидо, для которого четыре месяца воздержания – то еще испытание. Думаю, для Георгия давно не секрет, что со мной происходит. Так часто я стала залипать взглядом то на его плечистой фигуре, то на руках, а то и вовсе на губы пялясь. Но он никак не форсирует события. И продвигается в отношениях со мной с осторожностью сапера на задании. – Успокоилась? – сипло интересуется он, чуть отстраняясь. Откидываюсь в его сильных руках. Моргаю в надежде, что это поможет сфокусировать поплывший взгляд. – Эля? Наши глаза встречаются. Я сглатываю. А он ведь ничего… Такой… Большой. Надежный. И глаза эти с чуть приподнятыми к вискам уголками. Совсем не мой же вроде типаж, но чем больше смотрю, тем больше нравится. Гормоны? Не знаю. – Хочешь, попить принесу? Того чая с барбарисом, да? Жоркины пальцы на моем животе смещаются, неосознанно сползают ниже, поглаживая резинку на трикотажных штанишках. Здесь в его доме уже полно моих вещей. И как так получилось, если я определенно не планировала к нему переезжать – черт знает. – А-ах, – стону я и в ужасе закусываю губу. Вот пусть как хочет, так это и понимает! – Или тебе другого хочется? Пальцы ненавязчиво проникают под резинку. Касаются лобка, убегают обратно, а я непроизвольно раздвигаю ноги, будто в надежде остановить этим их отступление. – Элька, у меня четыре месяца никого не было. Ты так со мной не играй… – хмыкает Жорка мне в ухо, пробуждая дремавшую дрожь. То, что он все это время хранил мне верность, развеивает остатки сомнений. – Как будто у меня было, – вздыхаю я, не узнавая свой голос. Бутенко обхватывает мой затылок, жадно всматривается в глаза, словно поверить не может в мою капитуляцию. И эта его жажда, да помноженная на мою, током бежит по венам. Все же физика и любовь – вещи разные, да. Но прибавь к ней ощущение безопасности, какого-то совершенно безграничного доверия к этому мужчине, и получишь взрыв. Обхватив Жорку за шею, невольно ерзаю. О, да. Боже, как же это хорошо! Лучше, чем в первый раз хотя бы потому, что мной руководят совершенно другие чувства. И накатывает облегчение от того, что мне больше не надо скрывать свой голод. В конце конов, почему бы и нет?! Мы такую с ним заварили кашу, что не грех ее хоть так подсластить. Боги, как я его хочу! Хочу так сильно, что когда Жоркины пальцы, наконец, проходятся между губ, собирая влагу, и касаются клитора, выгибаюсь дугой и кричу. Бутенко, ошалев, ловит мои вопли ртом. Рука на затылке конвульсивно сжимается, как намек на то, что мне уже никуда из этих рук не вырваться. Но ведь я и не хочу. Мне так в них хорошо, так чертовски спокойно... И плевать, как это можно раскрутить с точки зрения психологии. Даже если я всего лишь ищу в нем опору, плевать… Хочу-то я его все равно. – Жор… – М-м-м, Элечка? Вот так хорошо, да? Хочется тебе, маленькая? Кончить хочется? Он сползает на пол между моих ног, попутно стягивая штаны. Дорожка поцелуев обжигает кожу на животе. – Привет, это я. Твой папка. Сейчас будем знакомиться, – шепчет, потираясь носом о мой округлившийся животик. Даже чувственный бред, в котором я нахожусь, не становится преградой для смеха. Я обхватываю голову Жорки, улыбаясь, ловлю его взгляд… И не стыдно ни капельки перед ним. Потому что он смотрит на меня, как на произведение искусства. Даже мысли не возникает, что я, в общем-то, не в лучшей форме. Мне вообще пофиг, как я выгляжу, когда он раскрывает меня пальцами и лижет – мокрую и припухшую. Я кончаю практически тут же. Зажав его голову бедрами и непроизвольно всем телом дергаясь. Жорка поднимается, слизывает с моих пылающих щек слезы, отводит безвольно повисшую ногу в сторону и медленным тягуче-плавным движением погружается в пульсирующую глубину. И вся нежность мира в этом… Я растворяюсь в ней, в нем… Ничего не оставляя себе. Вечность спустя, когда мы с Жоркой, истерзанные и испачканные, валяемся на диване, он спрашивает: – Как малышка? – Так уверен, что это девочка? – Ну, нам недолго гадать осталось. Когда там УЗИ? Постараюсь раскидать операции. – Жор, ты что, со мной пойти хочешь? – пугаюсь я. – Да. А ты, видно, не очень. – Не хочу давать лишний повод для сплетен. Юра… Ты пойми, ему нелегко. – Эль, с Юрой мы все решили. – Ну да. – Да. И я устал, если честно, во всем оглядываться на Валова. – Ты знал, как я к нему отношусь! – взвиваюсь. – Знал. Но мне кажется, с тех пор многое изменилось. Георгий с намеком проталкивает два пальца в накачанную им под завязку глубину. – Отпусти. Дай нам шанс. Себе дай. Быть счастливой. Конечно, он прав, но… – Отвезешь меня домой? Юра скоро привезет Мишку, – шепчу я, отводя глаза, и убегаю в душ. По дороге в город в салоне царит тишина. Но именно она кричит мне в ухо: Элька, ты дура, разве можно так его обижать?! Нельзя. И не преследую я такой цели! Просто я ужасно запуталась, все происходит так быстро, что моя психика не успевает перестраиваться. Чтобы вернуть нам ощущение близости, без которого мне физически плохо, начинаю издалека: – А правда, что у тебя дед японец? – Да, а почему ты спрашиваешь? Ободренная тем, что Бутенко не считает нужным наказывать меня молчанием, оживляюсь: – Просто если эти гены как-то проявятся, они будут с Мишкой похожи. – Мишка с возрастом изменится. – Откуда ты знаешь? – Я тоже в детстве был похож на азиата. А сейчас? – Вообще нет. – Ну вот. – Значит, нет шансов? – Это как посмотреть. В ребенке нас с тобой – в пропорции пятьдесят на пятьдесят. Но! Какой набор генов он возьмет от бабушки и от дедушки – лотерея. Например, он может взять девяносто пять процентов от одного и только пять от другого. Впрочем, кому я это рассказываю?