Я вернулся к приготовлению блинов. Я ждал, зная, что в конце концов она все мне расскажет. Она никогда не уезжала из дома, не сообщив мне о своих планах. У нее не хватило бы наглости совершить такой эгоистичный поступок. Мы сидели за обеденным столом, и я смотрел за тем, как она ест. Она говорила о том, какой я замечательный повар, и о том, что мне следует подумать о кулинарной школе. Она говорила о своей работе, но не упоминала о ее частях, связанных с путешествиями. Она рассказывала мне о знаменитостях; она обсуждала модные тенденции этого лета; и она так и не упомянула Париж. Ни разу. Когда она собрала свои вещи, чтобы отправиться в аэропорт, гнев, который я так долго сдерживал, сменился отчаянием, грустью и одиночеством. – Давай, обними меня, – сказала она. Я снова повиновался. Я хотел быть сильнее. Я хотел, чтобы у меня хватило смелости противостоять матери и сказать ей, как сильно ее действия разбивают мое и без того разбитое сердце, но я этого не сделал. Я ни черта ей не сказал, потому что она была моей матерью и я ее любил. Любовь была болезнью. Я не понимал, почему люди так ее жаждут. Любовь всегда оставляла пустоту внутри. Мы разжали объятия, и она направилась к такси. Пока она садилась в машину, я стоял на крыльце, засунув руки в карманы. – Слушай, ма, – позвал ее я. Она вопросительно на меня посмотрела. – Когда ты собираешься рассказать мне о Париже – до того, как приземлишься, или после? Ее глаза удивленно расширились, а губы слегка приоткрылись. – Как ты… – Твои билеты выпали из сумки. Легкая дрожь охватила ее крошечное тело, и она покачала головой. – Лэнд, клянусь, я собиралась тебе рассказать. Я просто… Я знала, что это тебя расстроит. Мне представилась прекрасная возможность поработать с замечательными клиентами в европейском турне, приуроченному к выходу их нового фильма. Ты не поверишь… Мое холодное сердце заледенело еще больше. – Все в порядке, – выдавил я. – Это неважно. – Милый… – пробормотала она, сделав шаг вперед. – Тебе лучше ехать, иначе ты опоздаешь на рейс. Или ты можешь остаться и выбрать меня. Останься ради меня. Пожалуйста, мама. Просто… Выбери меня… Она сделала шаг назад. Она не выбрала меня. Я был идиотом, если думал, что она это сделает. Она схватилась за ручку чемодана. – Мне очень жаль, Лэндон. Правда. Ты многого не знаешь, многого не понимаешь… и я хочу тебе все объяснить. Но сейчас я не могу упустить эту возможность. Я все объясню, как только смогу, но… – Не беспокойся, – прошипел я, заходя в дом. – Счастливого пути. Она за мной не пошла. Дом снова опустел. Я пошел в свою спальню и лег на кровать. Мои руки сжались в кулаки, и я ударил себя по лбу. – Черт! – закричал я, разбудив спящего в углу Хэма. – Черт! Я бил сильнее и сильнее, пытаясь сдержать слезы, пытаясь перестать быть маленькой одинокой тварью. Хэм встал и потянулся, прежде чем, шатаясь, подойти ко мне и забраться на кровать. Он ткнулся носом мне в руки, и я его оттолкнул. Каждый раз, когда я отталкивал его, он возвращался. Снова и снова. – Хэм! Уходи! – кричал я, раздраженный глупым псом. Но ему было все равно. Он продолжал вилять своим дурацким коротким корги-хвостом и пытался забраться в мои объятия. В конце концов я сдался. Я обнял его и запретил себе плакать. Так мы пролежали некоторое время. Снова было тихо. Стены навевали воспоминания о вчерашнем дне. Той ночью я так и не уснул. * * * На следующий день я вытащил себя из постели, услышав звонок в дверь. Я взглянул на часы, прекрасно зная, что это Мария. Когда я открыл дверь, она одарила меня своей яркой улыбкой, но, увидев меня, тут же перестала улыбаться. На ее лице появилась хмурая гримаса. Должно быть, снаружи я был так же плох, как внутри. – Как твое сердце, Лэндон? – спросила она. Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо. Мои глаза наполнились слезами, и я закрыл их, чтобы сдержать рвущиеся наружу эмоции. Мне нужно было быть мужчиной. Мне нужно было стать мужчиной. Но после ужасной ночи вопрос Марии оказался слишком болезненным. Я не ответил, потому что знал, что, если слова сорвутся с моих губ, я развалюсь на части. Больше она не сказала ни слова. Она просто шагнула вперед и обняла меня. Она крепко меня держала – я не сопротивлялся. Правда заключалась в том, что без нее я бы упал. Она положила голову мне на грудь и не разжимала руки. Она обнимала меня, и я обнимал ее в ответ. – Оно все еще здесь, Лэндон, – сказала Мария. – Твое сердце. Я до сих пор слышу, как оно бьется. Ты в порядке. Все хорошо. Это сломало меня еще сильнее. Она начала за меня молиться, и я не знал почему. Все ее молитвы не были услышаны. Может, автоответчик Бога был переполнен и больше не принимал сообщения. Может, когда Мария молилась, он был занят, отвечая на чужие звонки. А может, Бога вообще не было. Может, Мария молилась желанию, надежде, мечте. Она молилась и за Ланса. Очевидно, что это не помогло. Тем не менее она молилась. Тем не менее я ей это позволил. И хотя я не понимал, как это возможно, мое уродливое, израненное сердце все еще продолжало биться. 12 Шей Несколько дней мы с Лэндоном совсем не пересекались. Он пропускал учебу, а когда вернулся, был очень отстраненным – от меня и от всех остальных. Он бродил по коридорам с видом падшего ангела. Темный, угрюмый, раненый и сломленный – я не знала, что в человеке может уместиться столько боли. Отдыхал ли он в последние несколько дней? При одном взгляде на него мне хотелось спать. Я хотела сделать к нему шаг, но испугалась. Я хотела спросить его, что произошло, но знала, что наши отношения этого не позволяют. Мы не беспокоились друг о друге. Мы не заботились о наших чувствах. Мы просто играли в игру. Ничего больше. Я умирала от любопытства, делая свои записи. Каждый раз, когда я думала о персонаже, я заполняла блокнот информацией о нем. Судя по тому, как шли дела с Лэндоном, мне понадобилось бы по меньшей мере три записных книжки. Я чувствовала себя глупо, ожидая от Лэндона проявления внимания. Я привыкла к его колким комментариям, грубым замечаниям и ребяческим шалостям, и теперь, когда их не было, я скучала по ним. Ему надоело? Надоела я?