— Миронов, готовь машину к выезду, — команда запыхавшегося порученца замнаркома явно запаздала. — едем на дачу. «В гости, похоже, направляемся к будущему маршалу. Что ж, это неплохо, дом, порой, может рассказать о хозяине больше, чем предвзятые воспоминания современников. Кто же ты замнаркома Тухачевский? В мгновение ока в 18-ом году превратившийся из бывшего пленного гвардии поручика в настоящего партийного командующего армией. Регулярно пишущий в „Правду“ статьи на военную тематику, изобилующие отсылками к классовой теории. Демонстративно сторонящийся своих бывших сослуживцев из царской армии и так и не ставший своим для „красных офицеров“ из народа. Чуткий ко всему новому крупный военный теоретик или инициативный верхогляд не сумевший за столько лет создать ничего путного для вооружения армии? Какая, в сущности, разница… сложил он голову не за это. Такое не прощается ни в одной стране мира и во все времена». Услужливый порученец распахивает заднюю дверцу перед стремительно подошедшим начальником и машет нам- садитесь, мол. Павел садится первым в центр, я- за ним на непривычный, как из мебельного магазина, мягкий чёрный кожаный диванчик с подлокотниками и водитель стартует, не дав заскочившему на переднее сиденье порученцу захлопнуть за собой дверцу. Спешно отсыпанная силами саперного батальона грунтовая дорога к шоссе после недавних дождей изобиловала глубокими промоинами, так что резво рванувшая вперёд машина почти сразу притормозила и стала двигаться медленно, как по серпантину. — Завтра будете, товарищ Ощепков, выступать на Совете Труда и Обороны, — явно довольный Тухачевский говорит рядом сидящему Павлу, с удовольствием вытягивая свои длинные ноги вперёд. — по установке «Подсолнух». Будьте готовы к вопросам по необходимому оборудованию, материалам, смете, отдельно в иностранной валюте. Я думаю, что на базе вашей надо создать универсальную установку. Что вы об этом думаете, товарищ Чаганов? «Спасибо, что спросили. Опять универсальная…». Вопросительно смотрю на спины сидящих впереди водителя и порученца. — Говорите, не стесняйтесь. — замнаркома перехватывает мой взгляд. «Ладно, сам попросил. Тем более ты мне не начальник»… — Мне кажется, что только на базе нашей установки решить задачу радиообнаружения не удасться. — Пытаюсь всё же возражать как можно более мягко. — Наша установка больше подходит для ПВО объектов и кораблей, где надо постоянно получать точные координаты целей для ввода их в ПУАЗО. Для дальнего же обнаружения больше подходят станции метрового диапазона, которые смогут заглядывать даже за горизонт. — Как это за горизонт? — живо интересуется Тухачевский. — Рефракция. — вклинивается в разговор «профессор». — Все волны: звуковые, световые и радио, ведут сябя одинаково, так как описываются одними и теми же уравнениями… «Хм, слушает, не перебивает, так может и не совсем безнадёжен? А, что если, наговаривают на душку-маршала враги»? Резко подняв нос и громко зарычав, машина взбирается на пустынное грунтовое шоссе и поворачивает направо, заметно ускоряясь. Стало меньше трясти и, наконец-то, отступает тошнота: укатали сивку крутые горки. По обеим сторонам дороги замелькали невзрачные деревеньки и вполне себе известные города: Пушкино, Мытищи. Разговор у моих попутчиков перешёл на антенны. — А вы знаете, товарищ Ощепков, — выглядывая из-за спины Павла, вижу по-детски горделивое лицо замнаркома. — что я- скрипичный мастер. Самый настоящий, имею собственное клеймо. Невольно бросаю взгляд на руки Тухачевского. «Настоящие рабочие мозолистые ладони! Удивительно»… — Это я к чему… — скрипичный мастер размыкает сплетённые пальцы и повторяет в воздухе силуэт инструмента. — Корпус скрипки: деки, обечайки и эфы- это как антенна, посылающая волны от их источника- струн в пространство, так что всё что вы рассказываете мне знакомо. — Точно, — загорается Павел. — это как скрипка и виолончель… «Что-то разговор свернул не туда, начали говорить о клеях (Тухачевский обещает показать свою книгу, посвящённую этому предмету), затем о сортах древесины, идущих на изготовление скрипки… Чтобы так разбираться в предмете, ему надо посвятить много времени. Конечно, похвально, что он способен так глубоко изучить предмет, на это способны далеко не все люди, но тогда я не понял, может армия для него является хобби? Или он действительно гений? По результатам его деятельности- скорее наоборот. Так, речь зашла о создаваемом им скрипичном ансамбле. Всё, радиоуловитель побоку. О, а мы уже на Ленинградском шоссе, проскакиваем Центральный аэропорт, сворачиваем на Волоколамское»… Ещё несколько поворотов по тихим улицам дачного посёлка (Покровское Стрешнёво) и мы въезжаем в широкую аллею, поднырнув под спешно поднятый шлагбаум, к каменному, жёлтого камня, двухэтажному особняку с четырьмя колоннами, обогнув большую круглую цветочную клумбу. — Прошу в дом, — приглашает радушнй хозяин. — мои еще в Москве, лето в этом году что-то припозднилось, так что пообедаем по холостяцки. Широкая прихожая, начищенный паркет, заботливо укрытый зелёной ковровой дорожкой, каменная лестница в два пролёта ведёт на второй этаж. «Ну да, так я себе примерно и представлял жизнь при коммунизме»… Гурманом Тухачевский, совершенно точно, не был, под обедом он понимал пару больших бутербродов на брата с отварной говядиной на толстом куске свежеиспечёного ситного хлеба. Солёные огурцы и квашеная капуста стояли в центре столика в изящной фарфоровой салатнице. В мгновение ока три здоровых голодных мужика очистили свои тарелки после чего хозяин исчез на кухне на долгое время, вернувшись с маленьким жестяным подносом в руках и стоящими на нём тремя миниатюрными чашечками кофе, источавшими аромат южного полушария, тремя коньячными рюмками и небольшим хрустальным графином. «Ну что, настало время сокровенных историй»? Удивлённо взглянув на нас с Павлом одним глотком опустошивших свои рюмки, Тухачевский заговорил о главном- о «доктрине Дуэ», о том, что самолёты должны быть, вы не поверите, универсальными: чтобы, в зависимости от задачи, брать побольше бомб или пулемётов, не быстрыми (чтобы экономить топливо) и не медленными (ещё почему-то) и так далее и тому подобное. Коньяк, горячей волной растёкшийся по жилам, и менторский тон проповедника, начисто отбили желание подискутировать, оставлось изредко покачивать головой, нацепив маску «аллах дал мне длинные уши, чтобы слушать ваши умные речи». В курительную комнату, примыкающую к большому гостинному залу, где мы расположились, просочился раскрасневшийся порученец и, не подходя близко к шефу, вполголоса сообщил, что приехал Толстой. — Зови. — Нахмурился замнаркома, отложив, видимо, порку на конюшне на завтра. В комнату входит Алексей Николаевич Толстой в летнем белом, помятом на сгибах, просторном льняном костюме с футляром для скрипки в руках. За ним, с любопытством зыркая по сторонам, появляется молодая девушка с химической завивкой русых волос и в светлом ситцевом платье. — Добрый вечер, Михаил Николаевич. — Толстой, увидев нас троих, поднявшихся из-за невысокого курительного столика, несколько теряется и инстинктивно, как отец девицы на выданьи от дворовых хулиганов, закрывает свою спутницу от наших взглядов. — Здравия желаю, разрешите представить товарищей Ощепкова и Чаганова. — широкий жест Тухачевского в нашу сторону. — Мой секретарь- Людмила Крестинская. — После небольшой паузы с явной неохотой знакомит нас с девушкой Толстой и замолкает. — Чашку кофе? — непонятно кому предлагает замнаркома с интересом разглядывая хрупкую девичью фигурку, выглянувшую из-за спины писателя. — Нет, спасибо, — решительно отказывается Толстой к явному разочарованию спутницы. — мы на минутку, только вернуть скрипку. Простите за поздний визит, но не решился долее оставлять столь ценную вещь у себя. — Как митины успехи? — Тухачевский, как радушный хозяин, несколько разочарован спешкой гостей. (Двенадцатилетний сын Алексея Толстого принимал участие в конкурсе скрипачей в Ленинграде). — Стал лауреатом и приглашён к поступлению в Ленинградскую консерваторию. — На лице писателя к чувству тревоги добавилась изрядная доля гордости за сына. — Страдивари звучал божественно. «Страдивари, говоришь? Пожалуй, коммунизм я всё-таки представлял себе по другому». Тухачевский бросает быстрый пытливый взгляд на нас с Павлом, но мы никак не реагируем на иностранное слово и с интересом разглядывая вблизи знаменитого писателя. Его спутница, не отрываясь, широко раскрытыми глазами смотрела на статную, атлетического сложения фигуру прославленного полководца. В военной форме, сидевшей как влитая, с четырьмя ромбами в петлицах, с орденом Ленина и Красного Знамени, красавец, наверное, свёл с ума не одну охотницу за простым женским счастьем. Но надо отдать ей должное, Людмила сумела усилием воли отринуть напрасные мечты о красавце гусаре и мягко потянуть свою «синицу» за рукав. «А что это Толстой не удостоил меня ни одним знаком внимания? Звал же к себе в гости. Не узнаёт? Или просто ревнив до невозможности»? Тут, видно, желания хозяина и гостей совпали и они, ежесекундно приостанавливаясь и возобновляя движение, прощаясь и приглашая заходить по-соседски, начали смещаться к выходу. — Пора и нам двигаться, — шепчет мне Ощепков. — столько времени отняли у занятого человека. «Ну, во-первых, мы к нему в гости не набивались, а, во-вторых, такие встречи ничего, кроме вреда, принести не могут. Любая дельная мысль будет скомпрометирована самим фактом, что была поддержана будущим „немецким шпионом“. Может быть лучше тогда попробовать зарубить хоть что-то из его провальных проектов. А как? Станет ли он меня слушать? Судя по недавнему своему сольному выступлению- нет. Тогда зачем позвал? Зачем грузил нас этой галиматьёй про самолёты? Не понятно. Похоже ещё не вечер». — Паша, ты ж на службе, — переворачиваю кофейную чашку донышком кверху. — получишь приказ своевременно. Возвращается хозяин с двумя книжечками в руках и торжественно вручает их нам. Быстро пролистываю страницы. «Что это у нас? М. Тухачевский. Скрипичные лаки. Хм… страниц сто. Серьёзный труд, экскурс в историю, рецептура и состав лаков, сравнение лаков Амати, Страдивари, Гварнери, их влияние на звук… Моя безжалостная память даёт ссылку: в конце 20-го века был проведён эксперимент с одной из скрипок Страдивари, когда с неё был удалён весь лак- звучание скрипки не изменилось. Правильно говорят, талантливый человек талантлив во всём… Москва, 1929 г. Тираж 1000 экз. Не слабо! Но главное- книга уже подписана! На первом развороте: На первом развороте: На добрую память товарищу Чаганову… и размашистая витиеватая роспись. М-да, гарантированная 58-ая в недалёком будущем, а Ощепков горячо благодарит своего кумира за книгу. Надо будет Олю предупредить». Польщённый автор впускает нас в святая святых- в свою мастерскую, где в исключительном геометрическом порядке на широком верстаке были разложены заготовки скрипок, столярные инструменты. Нигде ни пылинки, ни стружечки… «Уважаю… я бы так не смог. Терпения бы не хватило поддерживать такой порядок». Тухачевский проводит подробную экскурсию по своему святилищу, оставляя без внимания лишь один дубовый шкаф, в который он торопливо суёт скрипичный футляр принесённый Толстым. На секунду приоткрытая для этого глухая дверца шкафа уже в следующее мгновение скрыла от наших взглядов с десяток скрипок, томящихся в его заточении. Возвращаемся в курительную комнату, хозяин заводит речь о нас, о молодых инженерах, которые утёрли нос неким маститым учёным, опытным инженерам и высоким военачальникам, не верящим в радиоулавливание. О том, что надо смелее выдвигать на ответственную работу талантливую молодежь на смену тем лентяям и бездарностям, что не способны воплотить в металл передовые идеи советской военной науки. «Это он о ком сейчас? Неужели о Курчевском и Бекаури? И его они допекли? Эти могут… Надеюсь он, всё же, не собирается заставить нас Пашей разрабатывать безоткатную артиллерию и „волновые“ катера и танки. Ну да… и хотя „у нас молодых впереди года и дней золотых много для труда“, но, всё-таки, не на таких расстрельных должностях». Поднимаю свою чашку и внимательно рассматриваю разводы кофейной гущи на стенках. «Что-то мне это напоминает… Памятник- не памятник… дворец- не дворец. Немного похоже на Дворец Советов с Лениным наверху… А это к чему? Запишем в загадки»… Глава 12 Москва, Центральный стадион «Динамо». 17 июня 1935 года, 17:20. Бетонная подкова трибун стадиона уже заполнена болельщиками, пришедшими на ключевой сегодня футбольный матч турнира четырёх городов между сборными Москвы и Ленинграда, а людской поток, текущий из многочисленных входов-выходов всё не иссякает. Это ведёт лишь к уплотнению сидящих на деревянных лавках зрителей, которые пришли раньше, что никак, впрочем, не отражается на их радостно- возбуждённых лицах. Знакомый по прежним временам облик стадиона резко контрастирует с тем, что я вижу сейчас: во-первых, куда-то пропала нижняя часть трибун, а на её месте, между полем и первым рядом скамеек расположился деревянный велотрек, на который сейчас из подтрибунных помещений работники стадиона выносят дополнительные скамейки. Во-вторых, отсутствует восточная трибуна, на её месте стоит свежевыкрашенный дощатый забор, сквозь который уходят наклонные поверхности велотрека и каменная будка, полуприкрытая деревянным табло с названием играющих команд и двумя жирными нулями под ними. Загадка гадания на кофейной гуще получила свою разгадку уже на следующий день. Вернувшийся за полночь с заседания Совета Труда и Обороны Павел с порога заявил, что мы с ним в сентябре едем в САСШ закупать всё недостающее для изготовления четырёх мобильных радиоуловителей самолётов, которые должны быть изготовлены, проверены и готовы к войсковым испытаниям в августе 36-го года. Таким образом, загадочной фигурой оказался вовсе не Дворец Советов, а Эмпайр Стэйт Билдинг. Наше ОКБ переводят в Москву, но дело это не быстрое и, скорее всего, произойдёт также уже в следующем году. Сегодня утром, переполненный идеями, планами и чувствами, Ощепков укатил в Ленинград, а я, в ожидании завтрашнего награждения и разговора с Кировым, решил сделать перерыв в изучении английского языка и поддержать родную команду. Неожиданно ровный гул многотысячной толпы был перекрыт одобрительным рёвом и свистом болельщиков нашей юго-восточной трибуны. Горстка пацанов, перемахнув через забор между отвлёкшихся милиционеров, грамотно рассеялась и прямо через поле рванула к нам на трибуну. Один из них лет двенадцати, в сером пиджачке и коротких штанишках, перемахнув через несколько ступенек бетонной лестницы, не пригибаясь юркнул в наш ряд, прячась за поднявшимися со своих мест зрителями от взглядов своих преследователей, на ходу сорвал с головы фуражку и пиджак плюхнулся рядом со мной, оставшись в белой рубашке и галстуке. — Дяденька не выдавай. — В его лучащемся счастьем белобрысом лице не было и тени тревоги. — Сиди уж, пионер. — Я и мои соседи без труда выдерживаем подозрительный взгляд, проходящего по лестнице вдоль рядов, стража порядка. Под жиденькие аплодисменты на поле появляются трое судей матча в белых штанах и рубашках и энергично шаг в шаг в ряд направляются к центру поля. Раздаётся свисток и стадион взрывается рёвом, приветствуя команды, цепочкой бегущих друг за другом, взбивая мел центральной разметки поля. Москвичи в красных майках, наши- в голубых. Майки без номеров, трусы тоже одинаковые- до колен. — Команде Ленинграда физкульт-привет, команде Москвы физкульт-привет! — Команды обмениваются приветствиями, капитаны обмениваются вымпелами и рукопожатиями. Игроки разбегаются по изрядно вытоптанному полю, зелёная трава сохранилась лишь у боковых бровок и кое-где вне штрафных площадок и центрального круга, а в центре вратарских площадок заметны круглые углубления в глинистой почве от непрерывного топтания вратарей, в которых в дождливую погоду образуются настоящие лужи. Вратари деловито подёргав сетку, синхронно начали процарапывать бутсами линию от одиннадцатиметровой отметки до центра ворот, чтобы не терять их на выходах. Долгожданный свисток судьи к началу матча стадион встречает на ногах восторженным рёвом, который быстро прекрашается и в необычной для меня тишине становятся слышны глухие удары по мячу. Игра распалась на отдельные единоборства нападающих и защитников, нападающие пытаются за счёт индивидуального (не бог весть какого) мастерства на низкой скорости обыграть двух-трёх защитников (что само по себе непросто) и по центру выйти один на один с вратарём. Защита обеих команд пока справляются со своими задачами успешнее, чем нападение, ударов в створ ворот не наблюдается. Но на общем сером фоне в командах заметны заводилы, которые эпизодически оживляют игру. Вот один из москвичей, играющий на месте правого инсайта (полузащитника), высокий и жилистый, вместо того чтобы бодаться с двумя защитниками, смещается вправо к лицевой линии и уводит их за собой, а затем делает пас назад на угол штрафной на набегающего крепыша, который пушечным ударом вколачивает мяч по центру под перекладину наших ворот. На нашем ряду сидеть остались только двое: мой юный сосед и я. Нуль в окошке под словом Москва, крутнувшись вокруг вертикальной оси, превратися в единицу. — С подачи Михаила Якушина гол в ворота команды Ленинграда забил Василий Павлов. — От незабвенного интригующего голоса Вадима Синявского по коже побежали мурашки. — Ничо, товарищ Чаганов, — подбадривает меня мой юный голубоглазый сосед. — вся игра ещё впереди. Солнце нашего вратаря слепит…