Чикаго, «Стивенс-отель», 4 октября, 15:00. Наша с Гольдманом каморка на пятом этаже самой большой в мире гостиницы с тремя тысячами номеров выглядела не очень: потолки едва ли выше, чем в «хрущёвках», узкие кровати, занимающие почти всю площадь комнаты и вид на трущобы, но вполне соответствовала невысокой цене в два доллара за ночь. Покосившиеся дощатые лачуги, сломанные заборчики и кучи гниющего мусора, прикрыты от взоров богатой публики, прогуливающейся по великолепной набережной озера Мичиган, нашим двадцати девяти этажным отелем красного кирпича, типичным представителем Чикагской школы, провозгласившей, что «форма следует за функцией». «Странно, что Сёма всё время выходит в лобби звонить домой. Вот же он, телефон, прикреплённый в целях экономии места к стене. Стесняется, похоже, меня. Дела амурные?… Ну что ж, уже можно подбивать бабки». Эти две недели получились у нас с Гольдманом довольно насыщенными: очень удачно прикупили в Филадельфии на Вестигаузе два генератора с двумя запасными мощными высокочастотными лампами на каждый; в Дирборне, пригороде Детройта, у Форда- четыре двухосных автомобильных прицепа К-78, весьма схожих по размерам с двадцатифутовым контейнером и максимальной грузоподъёмностью до десяти тонн, идеально подходящих для нашей РЛС; здесь в Чикаго в Радиокорпорэйшн- все пассивные элементы (резисторы, катушки, конденсаторы) в объёмах достаточных для производства двух ЗИПов на каждую установку, шестнадцать электронно-лучевых трубок большого диаметра (в РЛС входит два индикатора- кругового обзора и отметчика дальности), некоторые высоковольтные лампы. Сегодня были в Сильвании- компании, которая занимается массовым производством электронных ламп для таких гигантов, как Дженерал Электрик, Радиокорпорейшн и Вестингауз (типа как Фокскон для Эпла), и я, оставленный в одиночестве отошедшим позвонить Сёмой, случайно столкнулся в коридоре с Питером МакГи, тем самым коммерческим директором RCA, который вместе со Студневым, пытался провернуть афёру с подписанием акта сдачи-приёмки оборудования на Светлане. Сейчас он занимает ту же должность, но на Сильвании. Очень обрадовался, поинтересовался целью моего визита, фальшиво посочуствовал, что на экспорт части новейших ламп, разработанных по заказу военных, нужна санкция из Вашингтона, фамильярно похлопал меня по плечу, к месту использовал русскую пословицу, что «не подмажешь, не поедешь» и пошёл по коридору, смеясь во всё горло. «Подмазал бы, лампы не пахнут, да деньги кончились». Остались из ста тысяч долларов жалкие две. Неделю назад потратил десять тысяч на кондиционеры и доработку прицепов: люк в крыше с механизмом убирания антенны в походном состоянии, четыре боковые распорки, четыре домкрата, вентиляторы, приборные шкафы на каждый прицеп. Очень помог мой попутчик с «Нормандии» Василий Грозный, представитель Горьковского автозавода. Он у Форда как рыба в воде- это его третья командировка. Организовал все доработки в соседней с автогигантом автомастерской за пол-цены. Но не всё складывается гладко: придётся отказаться (точнее отложить на поздний срок) от прибора автосопровождения цели, нет достаточно мощных сельсинов, от прибора «свой-чужой» из-за отсутствия нужных ламп, места под них, впрочем, уже зарезервированы. И если без этого РЛС вполне себе может работать, то без тех «военных» ламп никак нельзя, подвисает гетеродин, точнее, разработка генератора на отражательном клистроне для него уже идёт полным ходом на Светлане, а вот ламп для усилителей промежуточной частоты нет. Без гетеродина дальность обнаружения цели упадёт втрое. Отдельный разговор про реле. Быстро достать в Союзе несколько тысяч реле оказалось невозможно: используя административный ресурс (письмо с просьбой о технической помощи от Перельмана, завизированное у Жданова), удалось получить от директора «Красной Зари» нетвёрдое обещание, отложенное на начало следующего года. В штатах ситуация другая, в «Вестерн Электрик», чьи трубы дымят неподалёку от Стивенс-отеля, готовы продать любое количество по доллару за штуку, а если буду брать больше тысячи, то готовы смонтировать их в удобные железные шкафы от АТ&Т по четыреста реле в каждом. Там же я присмотрел надёжные перфораторы и считыватели с перфолеты от пятидесяти до семидесяти долларов за штуку. «Жалко, что нет у меня такого авторитета как, скажем, у авиаконструктора Туполева и Яковлева, на худой конец. Отбабахал бы сейчас телеграмму: „Москва, Кремль. Товарищу Иванову. Прошу выслать двадцать тысяч долларов зпт детям на игрушки тчк“»… Деликатно стукнув в дверь, в номере появляется Гольдман с коробкой шоколадных конфет в подарочной упаковке и бросает быстрый взгляд на телефон. «А цветы? А-а, что они понимают»… — Куда собрался? — Не менее деликатно нарушаю напряжённое ожидание напарника. Раздаётся телефонный звонок, Сёма бросается к трубке. «Вечер пятницы- двойной праздник для него, как еврея-американца, а тут еще и свидание! Когда, интересно, успел подцепить подружку в чужом городе»? — Сэм Гольдман здесь, — как-то уж чересчур официально начал он.-… «Что-то не замечал за Сёмой особой эмоциональности, а тут передо мной прямо буря чувств: надежда, непонимание, разочарование, скорбь. Что свидание сорвалось»? — Сейчас же выезжаю, — кладёт трубку на рычажки и мне. — мама заболела. Я постараюсь успеть на шестичасовой поезд до Нью-Йорка. — Конечно, поезжай, — сразу соглашаюсь я. — справлюсь как нибудь сам. — Отлично, — подпрыгивает Семён. — только у меня к тебе одна просьба: отнеси эти конфеты, адрес я сейчас напишу, моей девушке. Она ждёт меня к шести. Объясни, извинись за меня. «Не вопрос, есть определённый опыт утешителя». Напарник быстро чиркает что-то на листке, вытаскивает из-под кровати чемодан и вылетает из номера. «Неожиданно… Так, что тут у нас. Отель „Бельведер“, номер 302. Стоп, это как же вашу мать, извиняюсь понимать. Прямо в номер к своей возлюбленной? Я бы так никогда не сделал. Хотя кто знает этих американцев? Может быть у них так принято. А телефон? Что ж он сам не позвонил? Что там к „Бельведру“ кабель не дотянули? Конфеты! По телефону не передать… Хм, что-то я уже одетый стою с конфетами под мышкой. Надеюсь она симпатичная под стать мне, секс-символу и орденоносцу, жаль, конечно, что ордена остались дома. Стоп! Какие на хрен ордена, она же американка, журналов наших не листает… Другая у неё шкала ценностей, данная, так сказать в ощущениях… что можно увидеть и пощупать, для которой важна красивая обёртка. а не внутреннее содержание. В отличие от меня, ценящего в первую очередь внутреннее содержание, да? Сёмин след ещё не простыл, а я, человек духовный, уже возжелал „жену ближнего своего“, нехорошо… Хотя, всё-таки, лучше, чем „раба, рабыню, вола или осла“ или, скажем, „Хершиз“. Неплохой, помнится был шоколад, несмотря на название. Один из символов эпохи наравне с „ножками Буша“ и спиртом „Рояль“. Шестнадцать унций. Это сколько? Где-то с полкило»? Опускаюсь на кровать и машинально взвешиваю на руке небольшую картонную коробку. «Странно, по мне так, не больше трёхсот грамм… хм, при тряске коробка не издаёт никаких звуков. Что они намертво приклеили конфеты к картону? Пахнет типографской краской. Бли-и-н, дела. Вроде пока ничего не тикает»… Вспоминаю наставления инструктора-сапёра, который сорок лет назад обучал нас, офицеров запаса, на полигоне под Орджоникидзе, как правильно крепить бикфордов шнур к капсюлю-детонатору. «Всё, больше ничего полезного по теме в памяти не обнаружилось. Не-е, ну откуда в коробке конфет появится взрывное устройство? Чушь? Нет не чушь! Взять, хотя бы, Судоплатова ликвидировавшего Коновальца. Что теперь делать с этой кробкой? Самому отнести или послать с посыльным? А если там бомба? В лучшем случае можно закончить жизнь на электрическом стуле. Засада»! На стене зазвонил телефон. — Мистер Чаганов? — услышал я голос консьержа. — вам звонок от мистера Боева. Желаете ответить? — Да, конечно. «А этому чего надо? Точно одна шайка-лейка». — Алексей, — начал кричать в трубку Боев. — как дела? Гольдмана мне давай, разговор к нему есть. — Нет его, Иван Васильевич, уехал обратно в Нью-Йорк. — Излучаю дружелюбие и здоровый оптимизм. — Как уехал, кто отпустил? — возопил директор. — Как же ты теперь один? Кто будет переводить? — Ничего справлюсь. Мать у него заболела, побежал на вокзал чтобы успеть на поезд. — Замолкаю я и упираюсь головой в стену. «Молчит, но разговор не завершает». — Да, Иван Васильевич, — садистски меняю тему. — тут такое дело. Короче, исчерпал я свой фонд и мне не хватает тысячи четыре долларов. Не поможете? Надо срочно. Обещаю, что как только вернусь в Москву, Амторгу возвратят всю сумму. — Думаю, что это можно, — легко соглашается Боев. — напиши бумагу на моё имя и я подпишу. — Спасибо большое, вот выручили! — теперь начинаю вопить я. — Да не за что, — солидно отвечает директор. — одно дело делаем. Ну а сам ты что собираешься делать? — Ухожу скоро, Сёма поручение дал. — Ну тогда, будь здоров. — До свидания. Бросаю трубку и не в силах больше сдерживать свою радость с силой отталкиваюсь от стены и плашмя падаю спиной на кровать. Х-ррысть… раздаётся из под моего зада. Распрямившейся пружиной взлетаю над постелью, приземляюсь на дрожащие ноги и бросаюсь в туалет, закрывая за собой дверь. Сзади с глухим звуком мне под ноги на кафельный пол шлёпается днище конфетной коробки, а на заднице повисает крышка, прилипшая скотчем к брюкам. Прямо у меня под ногами, обложенные ватой лежали две пачки стодолларовых купюр перевязанные вдоль и поперек бумажной лентой с надписью «Chase». «Нет, ну не дурак… Хотя, возможно, просто закономерный результат сосуществования в одном теле двух начал молодого и старого. Ну не может разум полностью контролировать поведение, замешанное на бурлении молодых гормонов. В старости человек не становится умнее, скорее, из-за затухания этого самого бурления просто совершает меньше глупостей. Итак, понятно, что и Гольдман, и Боев действуют сообща. Не знаю уж насколько Сёма осведомлён о деталях операции, но директор уж точно знает, и так сильно переживает за деньги, что не утерпел и сам позвонил узнать о моих планах. Кстати, а не об этих ли деньгах говорил со своим бухгалтером Яковом в день моего приезда? Вполне может быть. Затем подробно выспрашивал о планируемых мной посещениях городов… правда я тогда сказал, что сначала поеду в Чикаго, а после в Детройт, вышло же наоборот, но разница в три дня для его планов, думаю, несущественная. Что если Боев действует по заданию НКВД? Проверяет меня. Это возможно, но зачем класть в коробку деньги? Могли бы действительно обойтись конфетами, так безопаснее. Кстати, наверняка теперь будет за мной хвост- такую сумму без присмотра не оставляют. А что если доллары фальшивые? Сомнительно, за это в Америке карают по полной. Так… насколько я понимаю в этом, банкноты самые настоящие: все новые образца 1934-го с ярко зелёными номерами серии, пахнущие типографской краской, хрустящие, шершавые, глубокой печати, наощупь число 100 имеет рельеф. Но так подставляться самим, зачем? Реально хотят передать кому-то деньги? Но самим-то это сделать безопаснее. А что если, деньги украдены и они так хотят замазать меня как передаточное звено. Где там, кстати, сёмина записка? Это будет моё алиби, мол, друг попросил… Позвонить Боеву и сообщить о находке? Самое простое, но не уверен, что самое правильное. Будут искать другие варианты моей компрометации. А как бы поступила Оля на моём месте? Уж точно бы не стала прятаться от жуликов, ударила бы первой, как тогда на рынке. Ведь явно в Амторге не всё в порядке, а я буду прятать голову в песок. Принесу деньги вору обратно- возьмите, мол, вы потеряли. Как она меня учила тогда перед отъездом? На встречу с незнакомым человеком приходи заранее- за несколько часов, изучи место встречи, пути отхода. А как быть с хвостом? Наверняка ждёт меня в лобби у лифта. Не могут же они перекрывать семь выходов и шесть лестниц. А если их двое, то второй может быть в „Бельведере“. Итак, оперативное время 15 часов 30 минут. Уйма времени. Да просто прогуляюсь до места, какие проблемы. Если увижу слежку, даже заходить в гостиницу не буду»… Чикаго, бар «Савой», 11-ая Ист Стрит, 4 октября 16:30. «Какая дымища… как они здесь дышат»? Густые облака табачного дыма плавают в небольшом помещении бара, медленно поднимаясь к прокопчёному потолку, изредка устремляясь ко входной двери, когда очередной посетитель с блаженной улыбкой, предвкушая выпивку, заходит в помещение с улицы и стряхивает у входа капли дождя со своего плаща. Бар уже по-вечернему полон подвыпившими, громко говорящими мужчинами в поношенных костюмах, застиранных рубашках и засаленных галстуках. Он находится как раз на водоразделе, который представляет собой Стэйт Стрит, между богатством и нищетой, но всё же со стороны богатства (Стивенс-отель отсюда находится в двух блоках) и поэтому здесь не встретить людей в рабочих куртках, как, впрочем, и людей в смокингах, их не введут в заблуждение пышные названия местных заведений, как бар «Савой» или отель «Бельведер», что расположился напротив, но тоже на стороне «света». Флегматичный бармен с быстрыми, цепкими глазами подходит ко мне и наливает очередной шот вонючего виски, левой рукой сметая со стойки плату- двадцать пять центов. Стараюсь пить в ритме окружаюших: один шот в четверть часа, чтобы не привлекать особого внимания. Пить- это, конечно, условно, вытирая губы носовым платком после каждого глотка с отвращением выплёвываю эту гадость в него. Здесь идеальное место, чтобы наблюдать за входом в гостиницу: в окно бара можно увидеть её небольшое лобби и даже стойку консьержа, когда время от времени открывается входная дверь. Сейчас в лобби никого нет, консьерж- один. Неспеша поднимаюсь со стула с высокими ножками, вытаскиваю шляпу из-под сиденья, где для этого оборудована специальная полочка, снимаю подсохшее пальто с укороченной до середины спины спинки и начинаю копаться в высокой вазе с широким горлом у входа, в поисках своего зонта. Никто из посетителей не повернул голову в мою сторону. Толкаю плечом тугую дверь и оказываюсь на окутанной туманом немноголюдной улице, неравномерно освещённой редкими фонарями и светом из витрин лавок и окон. Открываю зонт и неторопясь бреду по тротуару вокруг блока, иногда останавливаясь у круглых рекламных тумб чтобы бросить взгляд назад. Через пять минут снова оказываюсь у гостиницы под навесом, укрывающим от дождя и часть тротуара, складываю зонтик и решительно берусь за бронзовую ручку двери. «Пусто. Ни постояльцев, ни консьержа… Выставил звонок на стойку а сам отлучился. Ну да, отель-то небольшой- постояльцев мало». Быстро пересекаю холл и, встав на цыпочки, переваливаюсь через стойку. «Не повезло, журнала посетителей нет, уходя спрятал его в шкаф»… На стене в рамке для картин художественно выполненное объявление гласит, что в гостинице запрещено проживание одиноких женщин до тридцати лет. «Что у них тут месячник борьбы с проституцией? Эх, Сёма, Сёма… Любитель пожилых женщин. Или молодых мужчин? Сейчас узнаем»… Резко поворачиваюсь, иду ко входу, останавливаюсь у двери и с силой бью металлическим наболдашником зонта по ярко-жёлтому проводу, закреплённому на стене на фаянсовых изоляторах на высоте двух метров. Пронзительный звон пожарной сигнализации я услышал уже на улице, направляясь в сторону Мичиган Авеню. Слабое место противопожарной сигнализации в Чикаго обнаружилось в первый день заселения в Стивенс-отель, когда нас с Сёмой поднял среди ночи вой сирены, а служащие отеля организованно вывели нас по широким лестницам во двор. Довольно скоро выяснилось, что тревога ложная, вызванная замыканием в жёлтом противопожарном кабеле, смонтированном в каждом помещении здания. Оказывается в городе принят об этом специальный закон, очевидно отголосок Великого Чикагского Пожара, и все общественные места оборудованы этим кабелем, который состоит из витой пары проводов разделённых изолятором, плавящимся от высокой температуры. К сожелению, как пояснил мне словоохотливый электрик чинивший поломку в соседнем номере, изоляция оказалась очень ломкой, не выдерживающей лёгкого удара. Зато эта система была автоматической, и выдавала не только жуткий звук, но и передавала сигнал тревоги на соседнюю пожарную станцию. «Так, а вот первые „погорельцы“ и „сочуствующие“ начинают заполнять пятачок тротуара у входа под навесом. Пожалуй, надо подойти поближе». Вслушиваюсь в речь и вглядываюсь в лица собравшихся и подходящих: пока никого подозрительного, люди горячо обсуждающие происшествие либо говорят без иностранного акцента, либо их акцент не похож на русский. Почему-то мне кажется, что получатель денег обязательно должен быть моим соотечественником. Кстати, поэтому я сам и прячусь под зонтом в в тени рекламной тумбы, закрывающей меня от света уличного фонаря. Подъезжает пожарная машина, наехав колесом на бордюр, с неё молодцевато соскакивают четверо пожарных в брезентовых спецовках, в блестящих касках на головах и вступают в борьбу с толпой оттесняя её от входа под дождь. «Неплохо, минут пятнадцать? Молодцы. А у меня пока глухо… или не того ищу»? Из кабины выходит начальник с героическим лицом, подкручивает ус, окидывает взглядом объект и неспеша двигается ко входу, провожаемый десятками взглядов. Через минуту появляется снова, подзывает смущённого консьержа что-то ему втолковывает и пожарная команда организованно, как на учениях, покидает место происшествия. Жильцы стеной двинулись к двери. — Господа, одну минуту, — кричит косьерж. — сначала жильцы люкса. Пожалуйста, месье Ле Пэн. Молодой худощавый мужчина лет тридцати в сопровождении высокого мускулистого парня поспешно не оглядываяясь проходят внутрь. — Француз, — закатывает глаза толстушка лет сорока, толкая в бок подругу того же возраста. — а где этот люкс? — На третьем этаже, 302-ой номер. «Француз! То-то они стояли молча, но чтобы сойти за русских им не не хватало суровости в лицах». Представляю его лицо снова. «На Леонардо Ди Каприо немного похож и ещё на кого-то. Лео, Лео… Цвет глаз не определить при таком освещении, но, вроде, тёмные… Глаза большие, лоб высокий, губы пухлые, нос прямой, уши прижатые, небольшие, подбородок средний. Лев Седов»! Оля не так давно прошерстила квартиру Паши в поисках нежелательной литературы и нашла номер «Правды» за двадцать пятый год, а в ней фотография, где студенты МВТУ и в их числе сын Троцкого работают на субботнике. «Похож, определённо похож… Странная у меня, всё-таки, память: вот так смотрю на человека и не узнаю, а стоит описать словами его черты лица и, пожалте, результат, как поиск в базе данных. Жёстко они за меня взялись, убойный мог получиться компромат… Скажем, фотография и подпись к ней: товарищ Чаганов передаёт двадцать тысяч долларов товарищу Седову на мировую революцию. Ладно, как бы мог сказать мой „любимый“ оратор из Каракалпакии: наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи»…