«После восьми дней… И что я до сих пор делаю в теле Чаганова? Перезагрузка должна была произойти на седьмой день. А вообще, что произошло со мной? Упал с трамвая? Нет вроде бы, помнится, бригадир в Смольном собирался вести нас с Васькой на „аварийный“ участок. Это последнее отчетливое воспоминание. Оля рассказывала, что наш мозг устроен так, что на запись информации в нейроны уходит примерно двадцать минут и если в течении этого времени вмешаться в работу мозга (особые химические вещества, сильная травма, алкоголь в больших дозах, наконец), то данные будут потеряны. А тут судя по всему еще и „таймер“ не сработал и не перезагрузил сознание, но ничего, у меня всегда есть возможность ручной перезагрузки (десять точек на голове на которые надо нажать одновременно). Кстати, было ещё несколько „закладок“ в коде „иновременцев“, самой ценной из которых для меня сейчас является- регулирование уровня боли. Быстрее бы они все рассосались, что ли… бо-о-ольно». — А когда можно будет его допросить? — На сцену вышел новый голос, тембр которого я затруднился определить (может быть просто пискля). «О, да сколько же их тут собралось?». — Извините меня, пожалуйста, товарищ… э-э-э, — доктор Дембо задохнулся от возмущения- не понимаю ваших знаков различия… — Я- начальник главного управления государственной безопасности Агранов. — Голос «пискли» явно контрастировал с должностью его владельца. — Несмотря ни на что, — у баритона появились металлические нотки- я вынужден вам пока отказать. — Моему пациенту нужен полный покой, это- залог его выздоровления. Завтра в десять утра намечен консилиум и по его итогам мы ответим на все интересующие вас вопросы. А сейчас прошу вас покинуть палату. «Потихоньку приоткрываю веки и вижу верхнюю часть распахнувшейся двери, расчитанной, наверное, на гигантов трех метрового роста и слышу цоканье подковок по паркету». — Владимир Петрович, больной сказал, что ему больно, — раздался полный сострадания голосок давешнего «ангела». — Верочка, морфин ему категорически противопоказан. — Драматический баритон вновь приобрел лирический оттенок. — Просто покой. «Боже, когда уже они угомонятся. Я сам себя вылечу»… Ленинград, ул. Старорусская 3, больница им. Свердлова, 9 декабря 1934 г. 11:30 «Тоже четыре пары глаз, также смотрят на меня. Так, да не так. Те, час назад на консилиуме, светились умом, милосердием; эти- горят волчьим огнем и нетерпением. Что-то у меня эмоциональность бьет через край. Я же только повысил болевой порог, а как настроение улучшилось. Плохо если так, в общении со старичками- профессорами это нормально, а с этими волками нельзя, не уследишь за языком- дорога на цугундер. А с другой стороны, как должен смотреть на мир сотрудники органов государственной безопасности? Зачем я придираюсь? Ну уж точно без сострадания. Что ж я такое натворил, что четыре туза смотрят на меня эдак-то? Верунчик (непоседа- медсестра) и доктора сегодня утром на мои расспросы отвечали, что, мол, все расскажет следователь. Впрочем один туз, червовый, с простым открытым лицом и орденом Ленина на лацкане, смотрит на меня по иному, даже с симпатией». — Здравствуйте, товарищ Чаганов. — начал пиковый туз с четырьмя ромбами на краповых петлицах, который по голосу был сразу мной идентифицирован как вчерашний пискля- Агранов. — Ваш доктор дал нам сегодня только пятнадцать минут, поэтому- сразу к делу. «Товарищ, а не какой-нибудь гражданин. То есть, мы на одной стороне баррикад»! — Попытайтесь поподробнее вспомнить, что вы делали с того момента как вы тем вечером вышли из кинотеатра. — Мы, мой друг Василий Щербаков, его сестра Люба и я, вышли на площадь Льва Толстого и…. — Неспешно начал я своё повествование с небольшими остановками, покряхтываниями и постанываниями, что, в общем-то, правильно отражало моё неважнецкое состояние, рассчитывая завершить рассказ через пятнадцать минут на входе в Смольный. Мои слушатели уже начали откровенно скучать, когда минут через десять от начала рассказа, на моменте остановки у Таврического дворца, меня перебил третий туз, неопределенной масти (потому что был лысым), в отлично сшитом по фигуре (довольно пухлой, надо сказать) шерстяном костюме. — Кто- нибудь заходил в трамвай? — маленькие коричневые глазки впились в меня как два комара. «Хм, а ведь действительно кто-то заходил. А… тот „псих“…». — Да, заходил, такой малыш, почти карлик. Я думаю ростом меньше метра пятидесяти. — Начал было я и наткнулся на тяжелый неприязненный взгляд со стороны последнего (трефового) туза. — Это он стрелял в товарища Кирова? — выкрикнул он (басом!). — Товарищ Ежов! — Агранов и лысый туз аж подпрыгнули от возмущения. «Ежов… Нет, ну это ж надо было так обидеть будущего „железного наркома“ или „кровавого карлика“- выбирай на свой вкус. Я то ладно, а вот настоящему Алексею Чаганову каково потом будет? Стоп! Как стрелял? Когда стрелял?». — Там с ним был еще один человек. — Стараюсь переключить внимание слушателей от моей промашки с описанием роста пассажира. Все головы мгновенно поворачиваются ко мне. — Он провожал этого (чуть не сказал Николаева)… вошедшего, но стоял в тени и я плохо его помню. А что с товарищем Кировым? — С ним все в порядке, ты его спас! — Широко улыбнулся Косарев (1-й секретарь ЦК ВЛКСМ, я вспомнил его фамилию). Агранов и лысый туз с усталыми лицами синхронно откинулись на спинки стульев как бы говоря: А чего уж там, мели Емеля… с кем мы работаем? — Да, но я ничего не помню что произошло в Смольном затем, — тут мне даже притворяться не пришлось. — Врачи предупреждали нас, что такое возможно, — Агранов прищурился. — впрочем об этом периоде времени мы имеем много свидетельств. — Товарищи, прошу на выход- голос доктора Дембо был неумолим. — Больному требуется отдых. Ежов и Агранов быстро устремились к двери, видимо кинулись колоть Николаева. Поднялся Косарев, подошел, пожелал скорейшего выздоровления и пригласил посетить ЦК ВЛКСМ. — У нас на тебя большие планы. — Потянулся пожать руку, но, видимо, увидев отбитые костяшки моего кулака, передумал. Затем подошел туз без масти. — Лев Шейнин, из прокуратуры СССР. — Так вы тот писатель… ну, который… «записки следователя»? — неожиданно соображаю я. — Какие записки? — удивленно посмотрел на меня Шейнин. — Ну, рассказы следователя, я читал в Известиях. — Ах, вот вы о чем, да это, действительно, я. — Подтвердил польщенный прокурор. — Приятно было познакомиться. «Видно записки следователя появилисть позже, а ведь мне действительно требуется отдых…». Ленинград, ул. Старорусская 3, больница им. Свердлова, 10 декабря 1934 г. 8:30 Дверь в палату тяжело подалась и в образовавшуюся дверь легко, как птичка, впорхнула медсестра Вера с газетой в руках. — Я так и думала! — провозгласила она, подняв газету над головой, и торжествующе посмотрела на нас с Петей- вахтером, который появился в палате вчера днем после ухода начальства без объяснения причин. Просто открылась дверь и появился он в яловых сапогах, синих галифе, зеленой гимнастерке с четырьмя треугольниками на краповых петлицах, в расстегутом белом халате и со своим стулом. Причем позднее, в разговоре с ним, выяснилось, что вахтер (первой категории) — это спецзвание, а не профессия. — Пляши! «Это она мне, что ли? Забыла как вчера с Петей, поддерживая с двух сторон, водили меня по палате, а я еле переставлял ноги? Восемь дней пролежать без движения, это- не шутка». — Вот! — Веруня нетерпеливо развернула передо мной свежую газету «Правда», уже не настаивая на плясках. «На первой странице, справа вверху, рядом с выступлением Литвинова в Лиге наций, Постановление ЦИК СССР о награждении большой группы сотрудников НКВД, в числе которых… Чаганова Алексея Сергеевича орденом Ленина. И дальше… за особые заслуги в охране товарища Кирова… Председатель ЦИК СССР М.Калинин…. Секретарь — А.Енукидзе. Но самое интересное, это- небольшая моя фотография над постановлением, как на поспорт, в форме ОГПУ с тремя треугольниками в петлицах. Вчера вечером и всю ночь (странное ощущение- спать не хотелось совсем) вспоминал жизнь Алексея начиная от кинотеатра и назад и не нашел ничего связанного с ОГПУ или формой. И, всё же, факт остается фактом, вот „моя“ фотография (сходство, правда, сейчас достаточно условное- почти всю правую часть лица занимает цветущий отёк) и я в форме. Тут одно из двух: либо провалы в памяти распространяются и на время до моего пришествия, либо кто-то из власть имущих хочет использовать меня в своих, неясных мне пока, целях, фальсифицируя фото». — Ты что, не рад? — как-то даже обиженно протянула Вера. — Рад, конечно, — левая часть моего лица определенно стала радоваться больше фиолетово-красной правой. — но как-то необычно получать награду за то, чего даже не помнишь. — Люди ж видели, да и ранение опять же… — загалдели наперебой Вера с Петей. — Ладно, ладно, я же не отказываюсь. Обеспечь, раз я достоин… — философски соглашаюсь я, предвосхищая слова поэта. Однако наш счастливый смех был грубо прерван уже в следующее мгновение. Ежов, Агранов и молодой сотрудник НКВД (молодой, да ранний: три ромба в петлицах!) появились в дверях. (Они что не доверяют друг другу? Ходят по трое-четверо.)… Быстрый кивок Агранова головой в сторону и Петю сдувает как ветром из палаты, Веруня впадает в ступор, но тут молодой сотрудник подхватывает медсестру под руку и галантно сопровождает ее к выходу. Петя аж зеленеет от ревности видя эту сцену стоя в дверях. — Здравствуйте, товарищ Чаганов, я вижу вы уже знаете- глава ГУГБ кивает на газету. — Разрешите от лица службы поздравить вас с наградой. Это мой помощник, Генрих Люшков. Мы сейчас побеседуем, а после товарищ Люшков все запишет и даст вам подписать. На скороговорку Агранова успеваю только нерасчетливо махнуть головой. Всё равно больно, блин! — Итак, — не сбавляя темпа продолжил он. — вчера вы сообщили, что в тот вечер, около четырех часов первого декабря, на остановке трамвая «Дворец Урицкого» вы видели двух людей, один из которых вошел в трамвай, а другой остался на остановке. Все правильно? — Правильно. — Благоразумно не двигаю головой. — Только, вот, ни ваш друг, Василий Щербаков, ни кондуктор трамвая этого не подтверждают. — Троица безуспешно пытается обнаружить на моём отёчном лице хоть какую-то тень эмоций. — Хм…, дайте подумать, — Начал я раздумчиво. — Васька висел на правой стороне и не мог видеть стоящих людей на остановке с левой стороны трамвая. Кондукторша сидела на своем правом боковом месте, а за тем, как трамвай тронулся, она подошла к вошедшему мужчине и продала ему билет. Я висел на левой стороне и видел их стоящими на тротуаре, правда, было уже темно. — Попытайтесь, все-таки вспомнить хоть какую-то деталь- рост, во что одет, худой или толстый… — как комар монотонно пищал Агранов. — Рост? Ну, примерно, на голову выше первого, — начал я, покосившись на Ежова (его лицо закаменело). — Ах, да, у него калоши и очки блеснули когда трамвай тронулся. Во что одет? Не запомнил, но у него был портфель. Защелка тоже сверкнула, когда заискрили контакты над крышей. — Галоши, портфель и очки, — зло ухмыльнулся Ежов. — ищи-свищи такого… — А ещё он крикнул вслед первому, что И.П., мол, на тебя надеется. — Добавил я информации к размышлению. — Есть какие-нибудь мысли- кто такой И.П.? — Агранов обвел взглядом присутствующих. — Ну так, обычно, сокращают имя и отчество. Например, Иван Петрович. — У меня, видимо, мозги работают быстрее остальных.