Я молчу, просто наблюдаю за тем, с каким любопытством она озирается по сторонам. Площадка представляет собой поляну, на которой прорастает с десяток деревьев. Позади нас – трасса и небольшой серпантин, а впереди – нехилый обрыв, ведущий в объятия острых скал, утопающих в буйных атлантических волнах. Всего в паре километров от этого клиффа находится вполне себе мирный пляж с нежным спуском в воду, но подобная опасная местность вдохновляет меня куда больше. – Дай угадаю: в место, куда ты водишь на свидание мою сестру? И других девушек? – фыркает Эмили, встав в позу и скрещивая руки на груди. – Ты уже ревнуешь? – подлавливаю девушку на плохо скрываемой эмоции, не спеша приближаясь к ней. Боюсь, если я прикоснусь к Эмс, то уже не смогу остановиться. Я еще не уверен, что вся эта игра стоит выделки. Если я испорчу ее, то могу столкнуться с непоправимыми последствиями. Вплоть до того, что отец лишит меня всех прав на наследство, а своим приемником назначит брата или вовсе – Драгона. – Ревную к тебе? Я тебя знать не знаю, Леонель Голденштерн, – с напускным равнодушием отмахивается леди, еще до конца не осознающая, что загнана в ловушку. – Симпатичной рафинированной мордашки недостаточно для того, чтобы завоевать мое расположение, – парирует девушка. – Вау. Я тебе уже симпатичен. И мы пришли к этому всего за сутки, от лютой ненависти. Еще вчера ты плескала в меня ядом, сегодня – танцуешь в моей машине. Я уже в предвкушении того, что будет завтра, – я бы добавил, что завтра она может прыгать на моем члене, но промолчу. Я все-таки джентльмен сейчас. А мне нравится эта роль. К удивлению для самого себя, я иногда, могу быть разным. И даже живым, черт возьми. – А «завтра» для нас не будет. Отвези меня домой, – закусив губу, выдыхает Ми. По выражению ее лица очевидно, что «домой» она совершенно не хочет. Она ненавидит эту тюрьму. В отличие от меня, светская жизнь не приносит ей удовольствия. А я… честно признаться, осознаю, что человек у власти априори не может быть свободным. Я готов ко всему и пойду на все, даже по трупам и головам. Не хотелось бы идти по трупам родных и приближенных, разумеется. Есть во мне что-то святое? Поэтому свободы я не хочу с рождения, меня устраивают рамки, если мне суждено стать тем, кто устанавливает их для других. Только лишь мне будет закон не писан. Бог и дьявол, вершитель реальности. На самом деле, между ними нет разницы – оба будут жить вечно и это именно то, что мне нужно. И когда придет время умереть физически, мое имя уже будет навечно высечено на страницах истории. – Ты действительно этого хочешь? Как насчет небольшой экскурсии? – я киваю в сторону своего творческого пространства. – Ты про этот заброшенный жутковатый дом, где горит свет? – Ми с опаской разглядывает мое тайное убежище. – Только сумасшедший будет жить в деревянном домике на обрыве. Здесь бывают ураганы… удивительно, что он еще жив и его не разнесло в щепки. – Это точно, ветра здесь бывают сильные, жуткие, буквально сбивающие с ног. Но я не боюсь холода, – делюсь я, заскучав по дождю и морозному воздуху. – Ты и есть холод, – приподняв брови, отрезает девушка. – Все еще так думаешь? – встаю вплотную к Эмили, оказываясь в опасной близости. Ее аромат кружит голову, проникает в каждую клетку легких. Она пахнет клубникой. Между ее бедер также сладко? – Ну, на треке ты был не похож на того, кого обычно из себя строишь, – вслух рассуждает Эмили, поднимая светлую голову к ночному небу. Как по моему заказу, сегодня особенно хорошо видно звезды. Еще один плюс этого места – за чертой города, на возвышении и у воды, нашему взору открываются сотни небесных созданий. Лунный свет красиво перекликается на моих картинах, когда пробивается в мастерскую. – Я никого из себя не строю, Эмс. Как ты уже сказала: ты ничего обо мне не знаешь. Зато я знаю о тебе очень многое, – на доли секунды в ее глазах отражается откровенный страх, но она тут же скрывает его за надменно-царским выражением лица. – Что? – сделав вид, что ей совсем не любопытно, она расправляет руки и, закинув голову к небу, начинает кружиться на одном месте. Юбка ее при этом поднимается вверх, снова открывая мне вид на округлые ягодицы. Дразнит меня, пьяная царевна. Видит, что глаз от нее отвести не могу. А я и, правда, дал себе в этом волю. – Откуда? – Ну, я тщательно выбирал себе невесту. Изучить пришлось каждую претендентку на мое сердце. Не совсем здоровое, в отличие от другой жизненно важной мышцы. – И что же написано в досье обо мне, которое составили твои лакеи? – манерно, изображая светскую даму, уточняет Эми. – Я его даже не читал, – спокойно отзываюсь я, и с удовлетворением замечаю в глазах Эмили едва заметные оттенки обиды. Она ожидала услышать, что я изучил ее вдоль и поперек. Так и было. Но ей не понравится тот способ, каким образом я это сделал. У меня везде глаза и уши. Кто владеет информацией, тот владеет миром. – Сам себе противоречишь, – хмыкает строптивая леди. – Именно тебя я изучал другим способом, – признаюсь откровенно. – С чего вдруг? Почему меня? Каким способом? Она не помнит. Иначе бы знала, почему ее. Она не помнит ту ночь в больнице. – Ты задаешь слишком много вопросов. Пожалуй, я подержу интригу. – Ты просто нагло лжешь, чтобы произвести на меня впечатление, – усмехнувшись, она взмахивает волосами, и резко разворачивается, медленно устремившись к обрыву. Я понимаю, что привлекло ее внимание на самом краю поляны. Гигантские качели, возведенные в паре метров от края земли. Предыдущий владелец дома был родом из другой страны, кажется, из России. Он говорил, что местные скалы напоминают ему горную местность его родины, а на подобных качелях, своих литературных муз он качал и соблазнял еще в юности. Женщины из его края в основном мусульманки, живущие в патриархальном обществе, поэтому подобного рода развлечение – лучший вариант для девушек, которые жаждут ощутить полет и настоящую свободу. Обычно, я просто сижу на них, набрасывая эскиз заката. – Осторожно, только не подходи к краю, – словив легкую паранойю, предупреждаю девушку об опасности. Учитывая, в каком состоянии я застал ее тогда, в танцевальном зале, от Ми всякого можно ожидать. Не хотел бы я так нелепо убить наследницу Моранов. По крайней мере, не физически. Куда приятнее будет раздавить ее морально. Разрушить нас обоих, вкусивших наивысшую страсть, и резко утративших ее из-за роковых семейных договоренностей. Драма в духе Шекспира – то, что нужно творческой личности вроде меня. Я хочу эту боль. Ее, мою, нашу. Я буду хранить ее в сердце, как доказательство того, что оно живое. Что оно не превратилось в пустой механизм, перекачивающий кровь после операции. Эмили – Я не самоубийца, Леон. То была минутная слабость. Меня накрыло вчера из-за давления родителей, эмоции переполняли. Даже твоя подколка была не причем. Я уже заранее была на грани. Меня бы все равно откачали, я не всерьез хотела… – резко замолкаю, вспоминая то, как насыпала гору таблеток в свою ладонь. Уверенные шаги Лео позади, заставляют мою кожу на затылке волнительно онеметь. – Я знаю, – прерывает Леон, останавливаясь за моей спиной. Я опускаюсь на сидение качели и крепко хватаюсь за толстые веревки этого увлекательного и необычного аттракциона. – Ты любишь жизнь, – произносит Лео со стопроцентной уверенностью. – Тебе нравится танцевать, когда ты одна. И каждую ночь, закрывая глаза, ты видишь себя на сцене современных мюзиклов. Классическая балерина, мечтающая о роли свободолюбивой женщины в «Мулен-Руж», – его шепот звучит громко, фактически оглушает меня. Но дело не в его тоне, а в том, насколько пронзительно Леон чеканит фразы. С тем же успехом, можно точить лезвия о мою голову. Каждым движением и словом словно проникает под кожу. Завораживает, гипнотизирует, дурманит. Как змей, способный струится по жилам души. Внешность льва, распушившего гриву, даже волосы длинные. Хитрость змея. Адовое сочетание. – Неплохо, – тяжело сглотнув, выдыхаю я, пытаясь понять, откуда он это знает. Я обожаю пересматривать «Мулен-Руж», устраивая себе чит-мил во время критических дней. Забираюсь с ведром попкорна в кровать и ем без остановки, наблюдая за одной из любимых историй. От мысли о том, что Леон мог каким-то чудесным образом установить камеры в моей комнате, меня бросает в холодный пот. – Что еще? – Ты включаешь Drunk in Love на полную громкость, берешь в руки расческу и зачитываешь реп часть круче Beyonce, – продолжает морально вскрывать мне вены он. – И танцуешь ты совершенно не балет. Уверен, что ты не такая милая и покорная, какой хочешь казаться родителям. Ты другая, Эмс. Ты куда ближе ко мне, чем думаешь. Я заливаюсь самым жутким румянцем в своей жизни, мне даже отражение видеть не надо. Господи, если он видел мои концерты, то я готова соскочить с этих качелей в пропасть прямо сейчас. Мне так стыдно. – То, что говорят о тебе и твоем отце – это правда? – решаюсь спросить у Леона я. Даже мускул не дрогнул на его лице: – Мы говорим о тебе, – жестко, даже жестоко осаждает меня он. – Что еще ты обо мне знаешь? – пытаюсь сохранить самообладание, мысленно пропевая фразу из песни Drunk in love: «Я, как животное, в клетку к которому понаставили камеры». – Тебе нравится читать книгу лежа на ковре. И ты надеваешь очки, когда читаешь, но не для зрения, а по привычке. Каждое утро ты делаешь забавную гимнастику для глаз, но она необходима тебе, потому что ты боишься потерять зрение, – я отчаянно закрываю лицо руками, когда его шепот становится ближе, а дыхание обжигает мой затылок. – Хватит. – Ты спишь с ночником и зажигаешь семь свечей, потому что до смерти боишься темноты, когда находишься одна. И да, семь – это твое любимое число. Они пахнут табаком и ванилью, как парфюм твоего отца, который, несмотря на дикую любовь к тебе, не уделяет внимание дочери. В детстве вы были ближе, и ты полюбила этот аромат, потому что чувствовала его любовь, только когда он обнимал тебя. Нет, это уже слишком. Как ты посмел лезть туда? Как ты можешь знать это, ведь на мои чувства не могут быть направлены камеры. – Хватит! – уже кричу я, только сейчас осознав, что все это время он слегка раскачивал меня. Не только мою психику, но еще и на качелях. Цепляюсь крепче за поручни, ощущая, как внизу живота каждый раз схватывает во время падения. – Идем дальше. У тебя есть особый ритуал. Ты каждый вечер зажигаешь целый алтарь из этих свечей, расчесываешь свои великолепные волосы, абсолютно голая. Ты придирчиво рассматриваешь свое отражение, хотя признаюсь, оно идеально и наносишь крем на обнаженное тело. Ты любишь ходить по своей комнате в костюме Евы и спишь точно также, зажимая между ног вторую подушку. Ох, Ми, не красней, многие так делают. И то, что дальше делаешь… тоже, – его голос повсюду, это уже не шепот, потому что я отлетаю все дальше от Леона на качели и испытываю двойной стресс из-за морального и физического давления. Но я не чувствую страха. Так странно. Мне даже нравится бесконечное ощущение полета, и даже тьма звездного неба не кажется мне устрашающей, когда Леон рядом. Я боюсь темноты, когда я одна. Потому что в слепой темноте больше никого нет рядом. В детстве я плохо видела, но все же видела, и врачи совершили чудо во время операции. Я сделала ее вовремя, несмотря на то, что риски были огромны. Засыпая в спальне ночью, когда была ребенком – я ощущала этот мир так, словно его нет. Кромешная тьма, которая приводила меня к паническому страху, настолько сильному, что я была не в силах позвать на помощь. В тот момент, когда я начинаю ловить нереальную эйфорию от ощущений полета, Леон резко останавливает движение качели. – Ты трогаешь себя перед сном, чтобы крепче заснуть. Твои губы кричат имя… какое имя, Эмили? – вкрадчивый шепот заставляет меня замереть, только тяжелое дыхание выдает весь спектр эмоций. – Имени нет, – тихо признаюсь я. – Правда. Когда я фантазирую, удовлетворяя потребности своего тела, я никогда не делаю это представляя с собой конкретного мужчину. Обычно, это собирательный образ. Так называемый идеал. – Теперь оно будет. – Леон, – я ощущаю его ладонь, обхватывающую мою шею, мягко и жестко одновременно. – Неправильный ответ. – Леонель?