Сначала я хотел пойти по стопам родителей и устроится в какое-нибудь лесное хозяйство. Но профильного образования у меня не было, поступать учиться не было денег, да и не хотелось за парту. Инженером лесного хозяйства не взяли, так как не было опыта. По той же причине отказали в работе менеджером по закупке древесины. Я не смог устроится даже разнорабочим. Отправил заявку в Вологду, напрямую в Департамент лесного хозяйства по Северо-Западному федеральному округу. Указал, что имею большой опыт работы в лесу. Большой и разноплановый, и в общем, не врал. Мне не ответили. Стал искать работу в городе. Сыктывкар депрессивный город во всех смыслах. Оказалось, что я ничего не умею. Спрос был на айтишников, но я ничего в этом не понимал. Устроился на работу грузчиком в Зеленхоз, где проработал ровно два дня. Грузили цветочную продукцию. Работы было много, но не тяжелой. Я рассчитывал на положительный ответ из Департамента лесного хозяйства, поэтому рассматривал эту работу как временную, чтобы просто штаны поддержать. К вечеру второго дня, меня, уставшего, позвал начальник и приказал, собрать в кладовке инвентарь и погрузить в его машину. Пока я этим занимался, он стоял рядом, курил и извещал меня о том, чтобы завтра, когда подъеду к нему на дачу, был трезвым и обед взял с собой, кормить меня он не собирается. После обеда подъедут гости, поэтому, когда буду копать колодец на даче, на глаза им не показывался. Слегка охреневший от такого количества информации сразу, я уточнил, сколько я получу за сверхурочную работу в выходной? Начальник посмотрел на меня как на слабоумного и поинтересовался, понимаю, ли я, что работу нужно ценить? Чтобы сказать это, он поманил меня пальцем. Как можно вежливее, я заметил, что у него что-то с пальчиком и если продолжить так его использовать, то он может сломаться. Меня здесь же уволили. Попытался устроится в охранное агентство. Директор на собеседовании с сомнением покосился на мою физиономию. Кожа лица стянута так, что глаз перекошен, волосы на той стороне головы, куда прилетел осколок фосфорного снаряда, росли плохо, кусками, я был вынужден все время носить кепку. Деньгам на пластическую операцию взяться неоткуда. — Вы бывший военнослужащий? — Да. — Где служили? Почему ушли? — КДВ. Ушел по личным причинам. Он снова посмотрел на меня с сомнением. — Оставьте резюме, мы с вами свяжемся. Думаю, он наводил обо мне справки, и они его не обрадовали. Вряд ли он получил всю информацию, подробности истории на Вертажо Эридана были под грифом «секретно», а то, что услышал, наверняка не понравилось. Судимость, хоть и снятая, да еще если при этом уходишь из армии, это пятно. Мне не перезвонили. После ухода со службы мне выплатили единовременную компенсацию за ранение. Она заканчивалась с катастрофической скоростью, хоть я и свел все свои траты к минимуму. Как мог растягивал оставшуюся сумму. Полгода жил на копеечное пособие от ветеранской организации при СЗФО, хотя, чтобы его получить, пришлось заполнить огромное количество документов. Не так я представлял себе жизнь на гражданке. Все чаще посещала мысль, вернутся в армию, но снедали гордыня и обида, которую так и не смог перебороть. Снова начали мучить головные боли. В магазине, где я покупал куриную печенку, грошовый продукт, меня вдруг окликнули: — Рома?! Я не сразу понял, что зовут меня и удивленно оглянулся. — Ой! Простите, вы случайно не родственник Романа Кузнецова? — очень интеллигентная, очень пожилая, очень бедно одетая женщина, с потертой сумочкой в руках, изумленно смотрела на мои шрам и кепку. — Я его сын, — ответил я. — Господи, как Рома, сейчас?! Где работает?! Почему никогда в школу не заходит?! — А вы…? — осторожно начал я. — Я Мария Львовна, его учительница по литературе. Господи, да вы одно лицо с ним…, то есть, если не считать, — она запнулась, боясь сказать бестактность, — я хотела сказать. — Все в порядке, я понял. Простите, но я вас растрою. Папа умер и давно, — начал я и осекся — у нее хлынули слезы из глаз. — Боже! Как?! Я рассказал. Она стояла и плакала прямо в магазине, около обшарпанного холодильника, роняя слезы на грязную плитку. По старушечьи и обиженно. Возможно на жизнь. Я купил печенку и быстро вышел. Не знал, как себя вести. Темный Сыктывкар светил тусклыми огнями синих окон. Дырявые черные листья липли к грязным колесам машин, те с брызгами расплескивая черную воду из луж, неслись по улицам. Голые деревья воткнули тощие ветки в сизое небо и кажется, кое-где проткнули. Капал мелкий скучный дождик. Старые полуразвалившиеся дома, понатыканные в асфальт, еле видно из-за тусклости погоды и стекла. Переосень — недозима. Позвонил армейский друг из Вологды. Поговорили о том, о сем. Он упомянул, что Катя вышла замуж. Я вернулся в магазин и купил бутылку водки. Марии Львовны уже не было. Раньше почти не пил. Так, выпивал иногда. А вот, так тихо сам с собою, впервые. Выпил водку за час и пошел за второй. Я привык покупать пузырь ежедневно и почти ничего не есть. В штопор вошел через месяц. Все деньги уходили на выпивку. Я почти не выходил из квартиры, с трудом наскреб денег на ее оплату и с тихой внутренней радостью осознал, что остались деньги, которые можно пропить. Последний раз, когда я не пил неделю, ночью кто-то спрыгнул со стены на кровать, рядом с моим носом, затем на пол и быстро убежал под шкаф. Я сел на кровати пялясь в темноту, понимая, что этого не может быть, это галлюцинация, но реалистичность была невероятной. Я никого не видел, но слышал, как скрипнула кровать, как она спружинила и звуки шагов. Вставать не стал, я понимал, что это белая горячка. Пытался уснуть, но в мутном мареве полусна виделась какая-то женщина в капюшоне, стоящая у двери в комнату и настойчиво зовущая на выход. Я просыпался, смотрел на дверь, убеждался, что там никого нет и снова пытался заснуть. Тревожили две мысли, — нельзя идти в другую комнату, потому что там сидит генерал-майор Андрей Ефимцев и ждет разговора со мной, а я этого не хотел, и вторая — как этот неизвестный, что прыгнул, поместился на стене? За что держался? И как давно он там находился? В четверг я снова купил водки, сидел на кровати, пялился в экран Инет ТВ, смотрел старый боевик, который уже сто раз видел, но посмотрю и в сто первый, потому что он мне очень нравился в детстве. Какое-то время забавлялся тем, что подбирал на главную роль разных актеров и пересматривал. Однажды загрузил свои данные, но смотреть на себя убегающего от коррумпированных полицейских хватило на десять минут. Возникли неприятные ассоциации. Смотреть новости не мог. Однажды наткнулся на репортаж о чхоме. История про бунт на Вертажо Эридана была известна журналистам давно. Версия неполная, с многочисленными купюрами, но в общих чертах до земного зрителя донесенная. Выступали официальные представители чхоме. На трибуне, у себя на родине, в провинции с непроизносимым названием, где гневно клеймили неблагодарных бунтовщиков. Следующим кадром показали улицы столицы провинции, после известия о мятеже и смерти наших специалистов, — ученых, медиков, инженеров. Народ ликовал. Мужчины, женщины, дети прыгали, смеялись, корчили рожи в камеру. Лучше смотреть боевики. Тоже вранье, но красочное. На ковре рядом с кроватью темнело пятно на ковре. Меня часто рвало с похмелья, и я не всегда ставил перед кроватью таз. Рвоту убирал, но пятно осталось и регулярно обновлялось. Передо мной на стуле стояла пустая бутылка водки, открытая двухлитровая банка с помидорами-огурцами, ломаная засохшая буханка хлеба. Я с ненавистью рассматривал пузырчатые старые обои на стене. Те самые, что наклеены двадцать лет назад. Я ненавидел обои. Ненавидел древнюю красную плитку в ванной. Ненавидел и презирал себя. Казался себе крепким мужиком, способным на все. А оказался ни на что ни годной тряпкой. Не приспособленным к гражданской жизни. Глотки резать, пожалуйста, а на работу устроится — шиш. Помидоры кончились, я грыз пряные стебли укропа и не прожевывая выплевывал на покрытый газетой стул. Раздался телефонный звонок. Я настолько отвык от этого звука, что не сразу сообразил, что я слышу? Сколько я здесь живу, телефон звонил раз пять-шесть. И все в первые полгода жизни здесь. Я не хотел отвечать, но подумалось, вдруг это как-то связанно с работой? Не отвечали по Интернету, решили позвонить. — Алло, — я старался, чтобы голос звучал трезво. — Олег, это ты? — Да, кто это? — Это Сергей Арсеньев. Помнишь меня? — Нет. — А ты вспомни. Мы встречались раньше. Я знал твоих родителей. Екатеринбург, ювенальный суд. Я просил судью дать тебе направление в кадетское, а ты своему представителю в морду дал. — Сергей Эдуардович?! — Да, да. Я. Последнее время меня только по отчеству и зовут. Никак привыкнуть не могу. Все не хочу себя стариком считать. И снова, голос как из другой жизни. Она разграничивалась дважды. И в голове делилась, как «то, что было до смерти родителей» и «то, что было до драки на Вертажо Эридана». — Здравствуйте Сергей Эдуардович, — поздоровался я, стараясь, чтобы голос звучал бодро, — рад вас слышать. Врал. Я не хотел ни с кем разговаривать. — Олег, я тут на пенсию собрался, но пока еще работаю в Минприроды. Мы расширяем свою деятельность. Точнее расширили ее наверху, не спросив нас, но это уже детали. Мы теперь занимаемся еще космосом. Ты слышал про лесные и охотничьи хозяйства на других планетах? — Краем уха. Отец что-то такое рассказывал, но говорил, что это в будущем. Может быть. — Так наступило будущее, Олег. Такие хозяйства существуют уже лет двадцать, правда их было мало, все для той категории людей, которую принято называть идиотским словом «элита». И занимались ими не официально, то есть не мы. А вот теперь будем расширятся. Что скажешь? — Ну, наверное, что это здорово. — Так, я не совсем ясно выразился. Я тут по архивам сайта лазил и наткнулся на твою заявку на должность егеря. По стопам отца решил пойти? Правильно, а что с армией? Ты, я слышал, в десанте служил. Надоело? Пока я подбирал слова, чтобы поубедительнее соврать он продолжил: — Ладно, не о том сейчас. Я по поводу егерства и звоню. Хочу тебе работу предложить. Встретится сможем? У меня учащенно забилось сердце. — Вы сейчас в Сыктывкаре? — Нет. У себя, в Перми. Сможешь завтра подъехать? Перегруженный водкой мозг все силы отдавал на то, чтобы поддерживать беседу, маскируя себя под трезвого, поэтому считал плохо.