— Ты не можешь построить шалаш? — спросил Арлен. — Могу, конечно. Но он не спасет от дождя, а Кольму придется еще и бороться с ознобом. Озноб. Я знала, что они охнут. Их народ должен был знать об этом, проводя половину жизни в холодном озере в любую погоду. Холод и влага не убивали их, но я знала, что они хотя бы понимают опасность. Я вдохнула. — Нам нужно укрытие, чтобы мы могли разжечь костер. Самое близкое и безопасное место сейчас в шахте. Кольм шумно вдохнул и закашлялся. Я инстинктивно проверила его пульс. — Как нам туда попасть? — спросил Арлен. Я посмотрела на склон, скользкий и пологий. Дождь сделает его еще хуже. — Придется нести его, — сказала я. Я думала, они будут возражать, снова возмущаться, но Арлен только кивнул. — Понесешь мою сумку? — Сам ты не справишься. Не вверх по склону. Мы будем нести его между собой… — Не нужно. Мы будем идти со скоростью улитки. — Он большой, Арлен, — сказала я. — Больше тебя. Ты уже так делал? — Я носил каноэ, — сказал он, снимая сумку. — Вряд ли это отличается. Как по мне, это сильно отличалось. Мы прикрепили его сумку к моей, а сумку Кольма — к Моне. Капли дождя за это время превратились в ливень, ожидаемый поздней весной. Холодные капли били по нашим плечам и склоненным головам. Я сломала стебельки недотроги и втерла в кожу Кольма, надеясь, что это замедлит распространение жуткого покраснения. Я склонилась к его груди. Я задела цепочку на его шее, и она выскользнула из-под туники. На цепочке висело кольцо, маленькое и изящное, украшенное рядом розовых жемчужин. Мы замешкались на миг, а потом Мона спрятала кольцо под его тунику. — Его жены? — спросила я. — Да. Дождь стал громким, оглушающим, лился сквозь ветви, гремел по камням и ручью, и мы закончили разговор. Гром раскатами бушевал над горами. Арлен закончил прикреплять сумки и склонился над Кольмом. Он взварил брата на плечо, его плечо оказалось между ногами Кольма. Все еще на коленях, он удобнее устроил Кольма на спине. — Арлен, — сказала я. — Ты уверен? Мы можем соорудить носилки… Он тяжелым движением выпрямил ноги, его колено хрустнуло, но он встал. — Уверен. Бери сумку, я не хочу стоять так весь день, — он пошел по склону. Я закинула сумку на плечи и поспешила за ним. Подъем по ужасно скользкому склону был тяжким. Дождь усиливался, шипел, мы промокли и дрожали, а земля часто выскальзывала из-под ног. Мы шатались, поднимаясь, Мона постоянно придерживала Арлена, раскачивающегося под весом брата. Порой я останавливала его и проверяла пульс и дыхание Кольма. При этом я недовольно отмечала наши следы среди мокрой листвы, ямы в грязи. Но я ничего не могла сделать. Время было против нас. Кольм все еще дышал слабо, пульс был быстрым, вялым. Нам нужно было доставить его в укрытие, пока он еще мог дышать. Я могла лишь надеяться, что дождь смоет следы нашего прохода раньше, чем их заметят скауты короля. Через полчаса нас окружили хвойные деревья. Температура упала, пробиралась под нашу мокрую одежду. Я не замедлялась, ощущала себя мышкой под надзором кота, который мог в любой миг напасть. Дождь заглушал звуки, это помогало и мешало. Лесничие с острым слухом не сразу уловят наш шум, но даже скауты-новички смогут тихо идти по мокрой земле. Мы не услышим, пока нас не окружат с луками наготове. Мы приблизились к гребню горы, дождь жалил, он превращался в мокрый снег. Наши шаги стали неровными, от капель немели руки и лицо. Мона не отреагировала, когда упала лицом в грязь. Она встала на ноги, вытерла грязь с веснушек, ее волосы теперь были в листьях и прутиках. Пару минут спустя моя нога проехалась по мокрой земле, цепляясь за камешки. Это было слишком для моих поношенных сапог, шов ослаб на правой ноге у подошвы. Вода и грязь лились на мою голую стопу. К счастью, Арлен не упал, он ступал осторожно, голова Кольма покачивалась у его плеча. Гром шумел вокруг нас, молнии рассекали небо, и я молилась, чтобы отряды скаутов не решили сейчас устроить поиски, я держалась подальше от тех деревьев, что могли приманить молнию. Я покачала головой, отгоняя мысли. Против молнии не выстоять. Одиннадцать человек погибло от одного удара на горе, когда я была скаутом… Я отогнала тревоги. Укрытие. Я должна была думать только об этом. Это важнее. По проблеме за раз. Ветер усиливался, свистел вокруг нас, воровал из нашей одежды остатки тепла, пока мы взбирались. Я обрадовалась, когда мы пересекли знакомый холм и пошли по травянистой впадине, раскинувшейся перед нами. Темный проем зиял в склоне холма, деревянная решетка, пострадавшая от погоды, прикрывала проход. Наше убежище. Мы поспешили вперед, ноги хлюпали в лужах в траве. Я отодвинула решетку. Выступ у прохода заслонял ее половину от дождя, и я бросила деревянную решетку внутрь, чтобы потом использовать для костра. Проем вел во тьму, воздух был холодным и влажным. Я схватила Арлена за руку и повела внутрь, помогла спустить Кольма с его плеч. Без слов он прижался спиной к мшистой стене, съехал к земле, его ноги растянулись перед ним, как у лягушки. — Эй, — сказала я ему, устраивая Кольма у стены. — Хорошая работа. Он застонал. Я повернулась к Кольму, хотела прижать пальцы к его шее, но моя рука застыла в воздухе. Его щеки не были больше красными, они стали белыми, как кора березы. Пораженный участок был красным и с волдырями на фоне белизны. Моя рука поднялась с его шеи на лоб. Я резко вдохнула. — Что такое? — Мона опустилась рядом со мной. — Он пылает. Лихорадка, — я занесла руку над его ртом, его дыхание было едва заметным. — О, земля и небо, Кольм… — От ядовитого плюща? От него бывает лихорадка? — Я о таком не слышала, но час под дождем и снегом на пользу ему не пошел, — я махнула ей и Арлену. — Соберите сухие ветки и мох. Нужно разжечь костер. Пока они ползали на четвереньках, собирая все, я выкопала яму, ссыпала туда мох, что они собрали, окружила его прутьями. Я оторвала куски от решетки, устроила их в центре. Мои руки немели от холода, я возилась с кремнем и огнивом, высекая искры на мох. Сначала ничего не случилось, и я переживала, что все слишком промокло. Я снова ударила огнивом, и — земля и небо — мох загорелся. Червячки оранжевого света разошлись в стороны, и я легла на живот рядом с ямкой и дула на мох. Огонь трепетал, танцевал, рос, и вспыхнул первый высокий язык пламени, добрался до хвороста. Золотой свет мерцал на стенах. Арлен сел на пятки, его плечи опустились от усталости. — Прекрасное зрелище. Я продолжила ломать решетку. — Вытащи котелок из моей сумки, — я сложила сухие куски решетки подальше от входа, мокрыми остатками я загородила проход. — Что ты делаешь? — спросила Мона, передавая мне почерневший котелок. — Защитную стену, — сказала я. — Отражает жар, и дерево сохнет, — я наполнила котелок из фляги и поставила его на огонь. В котелок полетела черная кора ивы из моей аптечки. Я оставила воду закипать и подползла к Кольму. Мона присоединилась ко мне, в тревоге заламывая руки. — Он будет в порядке? Лихорадка… может одолеть. — Может, но он уже борется, — я прижалась ухом к его груди. Его дыхание клокотало в легких. — Я переживаю за его воздушные пути. У меня нет ничего, чтобы открыть их, кроме перечной мяты. Она склонилась надо мной с тревогой на лице. Надеясь отвлечь ее занятием, я указала на наши мешки. — Поищи что-нибудь сухое, чтобы накрыть его. Арлен, натяни чуть дальше веревку из моей сумки. Повесим вещи сушиться и задержим тепло. Пока они занимались этим, я поставила чашку мяты на огонь. Вода в котелке забурлила, и я подняла его с огня, налила отвар в чашку Кольма. Я вручила ее Моне. — Пусть он выпьет немного. Она влила отвар в его приоткрытый рот, придерживая подбородок. Он кашлял, грудь содрогалась, он пытался вдохнуть. Я зажала его нос, жестом попросила ее попробовать еще раз. Она сделала это с напряженным лицом. Он глотал, отплевываясь. Арлен закончил развешивать наши мокрые плащи, опустился на землю и прижался головой к стене. — Спи, Арлен, — сказала я. — Ты заслужил. Отдыхай, пока можешь. Уговоры не требовались, он сжался в комок на боку, отвернувшись от нас. Мона продолжала прижимать чашку к губам Кольма, пока он не выпил все. Ее нос все еще был сморщен, она пристально смотрела на брата, и я через миг поняла, что она пытается не плакать. — Это была не твоя вина, — сказала я, к своему удивлению. — Все это. Она отвела взгляд, наливая еще отвара в чашку. Я вытащила из сумки влажный платок, намочила под дождем. Я прижала его ко лбу Кольма, его веки затрепетали. Он приоткрыл глаза, щурясь. — Привет, Кольм, — сказала я. — Как себя чувствуешь? Он пошевелился. — Ама, — сказал он хрипло. Мона перестала возиться с чашкой. Я склонилась к нему. — Что? — Ама, — он шарил пальцами по земле. Он нашел ими край моего плаща, сжал в кулак. Он вздохнул. Я похлопала неловко по его руке. — Прости, Кольм. Я не твоя мама. — Нет. Я повернулась к Моне. Она сидела неподвижно, сжав кружку. — Ама, — сказала она, глядя, как Кольм засыпает, — его жена. Я посмотрела на него, его грудь вздымалась и опадала от слабого дыхания. Цепочка на его шее чуть выглядывала из-за воротника. — Она умерла в тот день? — спросила я. — Да. Они были женаты меньше года, — она посмотрела на кружку в руках. — Ты сказала, что у меня не было друзей в детстве. Ты ошиблась. Была одна подруга. Ама, дочь одного из моих советников. Она была одной из лучших ныряльщиц в Люмене, могла добраться до самого глубокого дня, куда доплывали редкие, — Мона посмотрела на Кольма. — Она умерла, дав нам сбежать от алькоранцев. Дождь стучал по заслонке, порой долетая до огня. Мона прислонилась утомленно к стене. Она вытащила из сумки свою чашку и налила себе немного отвара. — У нее было отличное чувство юмора, — она сжала чашку. — Она дразнила меня, только она относилась ко мне как к подростку, а не королеве. Кольм всегда любил ее, даже когда мы были маленькими, и через какое-то время она решила, что он тоже ей нравится. Они были невероятно счастливы вместе, — она склонила голову к пару, поднимающемуся из кружки, но не пила. — У них была роскошная свадьба — фонари на воде, лодки и цветы, еда… Она была в прекрасном платье. Арлен пел. Кольм плакал. Она сделала пару глотков, я молчала, боясь сбить ее.