Было жутко. Хрипы умирающего, пытающегося что-то сказать Алексея, крик пришедшего в себя Лёньки, бабий вой… Они ведь тоже потеряли родных, кто-то был ранен. Я растерялся. Не мог понять, что делать дальше, как действовать. Ситуацию спас Виктор. Что-то прорычал, организовал людей, заставил сделать носилки для раненых. Остальных, в том числе и меня, запряг собирать трофеи: винтовки, гранаты, пулемёт, боеприпасы, индивидуальные медицинские пакеты. Если бы не он, отряд, вполне возможно, перестал бы существовать. Командир не имеет права на слабость, иначе его люди погибнут – в тот день я хорошо усвоил этот урок. – И что дальше? – Дальше? Мы пытались выжить, все вместе. Из пятнадцати спасённых четверо были ранены, двое умерло. Людей надо было кормить, дать хоть какой-то кров: в сентябрьском лесу по ночам очень холодно. А главное, нужно было не попасть в облаву, устроенную немцами. А постарались они знатно, бросив на поиски два батальона пехоты и мобилизовав всех местных полицаев. «Бобиков» мы боялись больше всего: они знали в лесу каждый кустик. 26 сентября 1941 года …– Ну как, получилось? – Да. Вот пироги и хлеб. Ещё тёплые ковриги ароматных, хрустящих булок с яйцом, мясом, капустой и картошкой легли на расстеленный мешок, разом заполонив всё вокруг неповторимым духом выпечки. Сверху Виктор выложил пять здоровенных караваев ржаного хлеба, столько же добавил Миша. – Ром, собирай людей, будем кушать. Голодные глаза подошедших женщин весело засверкали. Да, такой пир нам предстоит впервые за последние три дня. Пока оголодавший народ приступил к трапезе, мы с Виктором отошли в сторону. – Что полицаи, не догадались? Витя лишь довольно усмехнулся: – Ты здорово придумал с отцом Николаем. После того, как вы «заперли» его дома и «попытались поджечь», никто в администрации даже мысли не допускает, что батюшка надумает помогать партизанам. Так что старушки смогли принести хлеб с пирогами открыто. Хорошие бабульки, правильные. С ходу сообразили, что к чему, да ещё и людей уговорили в церковь хлеба напечь, в милость Богу. Полицаи унюхать хлебный дух смогли, а предъявить им нечего: в Храм несут, на панихиду, да батюшке на прокорм. Отец Николай себя поставил жёстко, с «бобиками» не знается, да и немцы к нему с большим уважением. Так что наших оборотней на литургии не видать, с лишними расспросами не лезут. А к бабкам? Да что с них взять, они в дом Божий пришли молиться. Тем более, что среди прихожан, принёсших хлеб, многие не имеют родственников в отряде. Не придерёшься. Вы-то как здесь, обживаетесь? – Да хреновато. Вы гусиный жир, мёд с самогоном принесли? Чистые тряпки? – Сколько смогли. – Ну, вот теперь, может, и полегчает. Двое раненых преставились, третьего лихорадит. Раны обрабатывать надо, таблетки нужны. А обрабатывать практически нечем, бинты немецкие кончились. Только отваром брусничным поим… Сейчас первача махнёт, раны жиром обмажем, перебинтуем, может, и отойдёт. – С едой-то что? – Да что? Мы запасы егеря неплохо подъели, а собрать перед засадой много не получилось, другие были заботы. Силки мы, как пришли, все осмотрели и сняли, чтобы себя не обнаружить. Мясо засолили остатками соли, сейчас вялим, пока не трогаем. Запас крупы уже кончился, орехи тоже. Грибы, сушёная ягода, немного дикого мёду – вот и весь рацион. С ягодой и мёдом чай, с грибами и крупой варим похлёбку, орехи в закуску. Для раненых бульон с мясом птицы. Судя по всему, нам здесь надолго придётся осесть. – Тут ты прав. Немцы крепко зашевелились. Гауптман Фогель нашему батюшке хвалился, что стянули два батальона пехоты, собрали всех полицаев. Будут прочёсывать лес, летуны обещали поддержку. То ли «Хеншели», то ли «Арадо». Даже артиллерия будет, миномётчиков за собой тянут. Готов к такому повороту? – Если обнаружат, продержимся от силы полчаса. Но большего и не надо. Место для заимки Лёха правильное выбрал. Непроходимые буреломы, чаща. Сюда дороги-то никто до него не знал. И сейчас вряд ли кто найдёт. Опять же, «вход», по которому мы прошли и который в теории могут обнаружить немцы, – ты сам видел. Узкое горло, его двумя пулемётами удержать несложно будет. Против мин, правда, особо не навоюешь… Егерь у нас был предусмотрительный парень. Выход ведёт на болота, там он гать проложил, опять же, только он её знал. Так что если нас Гансы обнаружат, то полчаса продержаться, чтобы люди ушли, мы сможем. Но не должны. Когда от засады сюда двигались, всю махру полицаев и немецкий табак высыпали, собаки след не возьмут. Опять же, огонь лишний раз не разводим, пищу готовим только в землянке, топим по-чёрному. Запах далеко не разносится. Из лагеря никого не выпускаем. Пусть ищут. Больше недели, максимум двух, два батальона здесь не продержат. На фронте нужнее. Мой товарищ лишь недоверчиво хмыкнул. – Ты уверен? – Не на сто процентов, но на фронте люди действительно нужнее. Сам подумай, у немцев таких сил под рукой здесь не было, значит, стянули из других районов, возможно, сняли с эшелонов. Не дадут им здесь столько времени ошиваться без результата. – Дай Бог. Что с людьми, нашёл замену? – Ну… Двое крепких мужиков есть. Глеб и Михаил. Тёзка медведя вон, кстати, землю выносит из свежей землянки. И силой, и статью в дальнего родственника, Михал Потапыча, да и характером… Если разобраться, не такой уж и дальний. Сильный мужик, немцев ненавидит крепко, у него семья при бомбёжке пропала. Хотел сам к нам в отряд, тут-то его полицаи и взяли. А Глеба ты в дозоре видел. Ничем особым не примечателен, обычный мужик, явно не герой. Может и отсиделся бы в сторонке, да судьба выбора не оставила. Ну ничего, у меня в отряде он в себя рано или поздно поверит, осмелеет. Если, конечно, жив останется. Опять же, в случае чего я могу рассчитывать на Романа. Он в армии служил в тридцатых, с «дягтерёвым» обращаться умеет. – Это тот, что ли, колченогий? – Ну и что? Он травму на железке получил, тормозной башмак при накатывании состава в ногу вылетел. Так ему с пулемётом при случае не бегать придётся. В армии сержантом был, младший командир. Обстоятельный, сообразительный, крепкий. Я его начальником тылового отряда поставлю, будет баб охранять, да с едой что-то порешает. Я, как немцы успокоятся, всех боевых в другой лагерь выведу. – Ну, хорошо. А старики? – А что старики? Оба имеют боевой опыт, и по германской, и по гражданской. Из трёхлинеек поддержать смогут, хоть глаза и видят хреновато. Но ведь в поле и жук мясо. – А с молодым? Что с рукой? Воспаление сильное? – Вчера вечером в сознание пришёл. Воспаление спадает, да только тяжело он этот удар судьбы принял. Не ест, поят силком. – А поговорить с ним ты не пробовал? – А что говорить? Пацан руку потерял, уже не боец. Виктор внимательно посмотрел мне в глаза. – Ты хочешь стать по-настоящему хорошим командиром? Пока ты им не являешься. Ведь хороший командир просто обязан беречь и ценить людей. Сейчас же они для тебя расходный материал, что в корне неправильно. Учти, жизнь мальчишки на тебе, и тебе за него отвечать перед Богом. Слова Виктора запали мне в душу. Он уже ушёл, а я всё думал над тем, как смогу вернуть Лёньку. Долго думал. – Ань, пойди-ка сюда! Невысокая крепенькая девушка лет восемнадцати, с довольно простыми чертами лица, но в то же время с тёплыми живыми глазами и, что уж скрывать, довольно складной фигурой оказалась единственной красивой женщиной в отряде. Она как магнит притягивает взгляды мужчин. И это ещё одна причина увести бойцов в другой лагерь: бабе среди воюющих мужиков места нет. Не о том думать будут. Да и мне, честно говоря, спокойней. – Да, Никита Александрович, что вы хотели? И голос хоть и не особо мелодичный, но звонкий, приятный. А улыбка… – Ань, что там Леонид? Кушал? – Нет, отказывается, – неподдельно грустно ответила девушка, – не ест уже второй день. Вообще ничего. Если так продолжится… Даже не знаю, что и думать. – Понял. Мальчишка лежит в единственной деревянной времянке на импровизированном лежаке из наваленных еловых лап, сверху накрытых трофейной курткой. Отвёрнулся, делает вид, что спит. – Леонид. Мой тихий призыв не нашёл отклика, но лёгкая дрожь плеч выдала парня. – Леонид! На повышение голоса парень реагирует. Сел, развернувшись ко мне лицом. Смотрит вниз, лицо тёмное. На щеках отчётливо различимы следы от ручейков слёз. – ВСТАТЬ!!! На мой окрик перепуганно разворачиваются ухаживающие за ранеными женщины. Кто-то из особо сердобольных заохал. Ну конечно, жалейте его, жалейте, чтобы парень окончательно погас. – Боец партизанского отряда Михайлов, почему вы сразу не встаёте, когда с вами разговаривает старший по званию? Лицо пацана надо видеть. Точнее, глаза, в которых застыла боль вперемешку с ужасом. Боль понятна, а ужас от того, что я разговариваю с ним, увечным, в таком тоне и что-то требую. Неужели я ничего не понимаю?! – Боец Михайлов, вы чего-то не поняли? Почему вы не участвовали в разворачивании лагеря? Думаете, ваша помощь была не нужна? У нас не хватает людей, а вы отлёживаетесь. Парень снова задрожал, в глазах показались слёзы, первые капли которых уже побежали вниз. – Или вы думаете, что я не способен понять вашей ситуации? Так вот, вы ошибаетесь. Я прекрасно понимаю сложившуюся ситуацию. Понимаю, что идёт война. Что гибнут люди. Что враг, который УЖЕ захватил часть нашей земли, позволяет себе истреблять гражданское население. И чтобы его остановить там, далеко-далеко на востоке, мы здесь должны делать всё от себя зависящее. А именно – пускать поезда под откос. Враг будет мстить, будет убивать заложников, а мы будем их отбивать. Будем наносить ответные удары. И для этого мне нужны люди. Посмотри, много ты видишь мужчин в лагере?