— Ну что, пойдем домой? Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Пятна густых теней от зданий и аттракционов стали почти неразличимы. Легкий ветерок ласкал кожу. Посетители, то сближаясь, то отдаляясь, некоторые — держась за руки, некоторые — окликая друг друга по имени, неуклонно двигались в сторону выхода из парка. — Мидорико, ты успела все, что хотела? — спросила я. Она стояла с картой в руках и сосредоточенно проверяла, не пропустила ли какой-нибудь интересный аттракцион. Не отрывая взгляда от карты, девочка несколько раз кивнула, и мы потихоньку направились к выходу, слившись с редеющим потоком людей. По правую руку на фоне потускневшего лазурного неба с желтоватыми разводами показалось колесо обозрения. Я задержала на нем взгляд. Казалось, что кабинки не двигаются вовсе, но на самом деле это, конечно, было не так. При виде того, как плавно, будто боясь оставить следы в небе, во времени или в человеческой памяти, вращается колесо, у меня защемило сердце. Мидорико встала рядом. Она смотрела в ту же сторону, что и я. Через некоторое время она похлопала меня по руке, а когда я обернулась, показала на колесо. — Хочешь туда? — спросила я, и она энергично кивнула. Когда мы подошли к аттракциону, перед входом ждали своей очереди две парочки. Подплыла свободная кабинка. Парень забрался туда первым, потом подал руку девушке, и та ловко запрыгнула внутрь, придерживая разлетающуюся юбку. То же самое повторилось и с другой парой. — Ладно, Мидорико, ты иди, а я буду ждать вон там, возле ограды, — сообщила я и уже собралась отойти, но Мидорико замотала головой. — Ты чего? — удивилась я. Девочка показала рукой на колесо, а потом выразительно посмотрела на меня, видимо предлагая мне присоединиться. — Я — туда?! Мидорико решительно кивнула. — Но я же говорила, меня на аттракционах мутит… даже на качелях. Сразу голова начинает кружиться, — оправдывалась я. — Еще и высоты боюсь. Например, я никогда не летала на самолете. И не собираюсь. Мне и так хорошо. Однако никакие мои доводы не помогли — отступать Мидорико не собиралась. В конце концов я сдалась. Мысленно вздыхая, купила себе в кассе отдельный билет и вместе с племянницей отправилась к входу. На платформе, мимо которой двигались кабинки, больше никого не было: только мы и служащий в форме. Почему-то Мидорико пропустила несколько кабинок — видимо, успела выбрать какую-то особенную. И, дождавшись ее, проворно юркнула в открытую дверцу. Я поспешила следом, схватилась за перекладину и, мысленно проклиная все на свете, втиснулась внутрь. В этот самый момент кабинка качнулась, и от неожиданности я с размаху шлепнулась на сиденье. Закрыв дверцу на специальный засов, служащий с улыбкой помахал нам вслед. Ни на секунду не отклоняясь от алгоритма, колесо продолжило свое неторопливое вращение, и наша кабинка поползла вверх. Я приподняла голову, изо всех сил стараясь не смотреть вниз, и уставилась в небо. Неба становилось все больше, а земли — все меньше. А Мидорико, прижав лоб к окну, наоборот, сосредоточенно разглядывала, что происходит внизу. Потом она скользнула на соседнее сиденье и точно так же прилипла к другому окошку. Конский хвост, в который были завязаны ее волосы, совсем растрепался. Выбившиеся прядки мягко спадали на шею, вились по плечам. Шея у нее была тонкая, плечи из-за просторной футболки казались еще у́же. Из шорт торчали загорелые ноги. Кожа на коленках слегка потрескалась от сухости. Одной рукой придерживая сумочку на поясе, а другую прислонив к окну, Мидорико смотрела на простиравшийся под нами Токио. — Маки, наверное, сейчас уже едет домой, — сказала я. Мидорико ничего не ответила, даже не взглянула на меня. — Она вроде собиралась сегодня на Гиндзу. Где же это… кажется, здесь… а, нет, вон там, — показала я. На самом деле с географией у меня дела обстояли плохо, и я совершенно не была уверена в своей правоте. Просто показала туда, где было больше всего высоток. — Хорошо мы с тобой сегодня развлеклись! — попробовала я сменить тему. На этот раз племянница взглянула на меня и кивнула в знак согласия. Кончик ее носа и скулы порозовели от долгого пребывания на солнце, а теперь их окутала синева сумерек. Я смотрела на Мидорико, и мне начало казаться, что когда-то давным-давно, еще совсем ребенком, я тоже вот так каталась на колесе обозрения и разглядывала сверху город. Что я тоже плыла в кабинке вверх, в небо, по которому расплывается вечерний полумрак. Была ли рядом Макико? Ждала ли внизу мама? Или, может, бабушка Коми… Я попыталась выудить из памяти хоть какие-то детали: лицо мамы, машущей мне из-за ограды, или руки бабушки, все в морщинах. Но ничего не получалось. Я не знала даже, в каком уголке памяти нужно искать — пришлось перебирать воспоминания вслепую, и чем глубже я погружалась в это занятие, тем туманнее становился образ, так неожиданно всплывший у меня в голове. В небе то и дело появлялись маленькие птички и, очертив изящную дугу, вновь пропадали неизвестно куда. Здания вдалеке казались подернутыми белой дымкой. Кто был со мной тогда, в детстве? Кто вместе со мной провожал взглядом уплывающие вниз дома и улицы, всматривался в темнеющее небо? Я пыталась вспомнить, но с каждой попыткой меня все больше одолевали сомнения. Может, такого и вовсе не было. Может, просто сочетание запахов, цветов, ощущений срезонировало с чем-то у меня внутри и превратилось в ложное воспоминание. И на самом деле я никогда и ни с кем не любовалась вот так сумерками, неспешно сгущающимися над городом. — Какая красота… — проговорила я, и мне вдруг вспомнился один интересный факт. — Кстати, а ты знала, что колесо обозрения — одна из самых безопасных на свете вещей? Мидорико посмотрела на меня и покачала головой. — Кто-то мне рассказывал, когда я была совсем еще маленькой. Кто же это был… Колесо, конечно, выглядит воздушным и эфемерным, как пламя бенгальского огня. Еще и кабинки качаются… Поэтому кажется, случись что, оно первым развалится. Но на самом деле это не так. Колесу ничего не страшно — ни ураганный ветер, ни тропический ливень, ни мощное землетрясение… Оно сконструировано так, чтобы все эти разрушительные силы не били по нему в упор, а проходили сквозь него или отклонялись в сторону. Я, когда об этом узнала, на полном серьезе подумала: «Вот бы здорово, если бы мы все жили не в домах, а на колесах обозрения». Представляла, как все люди на планете будут жить в таких вот кабинках, махать друг другу руками из одинаковых окошек. Можно будет разговаривать с людьми из других кабинок с помощью телефона из нитки и стаканчиков. Между кабинками можно будет натянуть веревки и сушить там белье. Помню, я часто рисовала воображаемый мир, где вместо домов — такие вот колеса. В таком мире никто не погибнет от тайфунов или землетрясений. Все смогут жить в безопасности, и всем будет одинаково хорошо. Некоторое время мы с Мидорико молча смотрели вдаль, каждая в свое окно. — Ты когда-нибудь каталась на колесе обозрения с Маки? — спросила я наконец. Мидорико неопределенно мотнула головой. — Понятно… Ну да, она же все время работает. Мидорико быстро взглянула на меня и снова отвернулась к окну. В профиль ее лицо, особенно подбородок, чем-то напомнило мне мамино. Перед глазами всплыл образ мамы из той поры, когда она была еще здорова, еще не исхудала до неузнаваемости. У нее был изящный, с легкой горбинкой нос и очень длинные ресницы. На щеках небольшие рубцы. Я как-то спросила, откуда они, и мама, рассмеявшись, сказала: «Это оттого, что я выдавливала прыщи. Никогда так не делай!» Пожалуй, Мидорико даже больше похожа на нее, чем на Маки. И ни разу не видела ни нашей мамы, ни бабушки Коми… и они ее тоже никогда не видели. Вроде бы очевидный факт, но почему-то я никак не могла отделаться от этой мысли и все прокручивала ее в голове. — Знаешь, когда мне было столько, сколько тебе сейчас, наша мама умерла. — Сама не понимая, с чего мне вдруг взбрело в голову затеять этот разговор, я продолжила: — Маки тогда было двадцать два. Потом умерла бабушка Коми. Мне исполнилось пятнадцать, а Маки, значит, двадцать четыре. Денег у нас не было, поэтому оба раза похороны пришлось устроить в местном общественном центре. Наверное, это были самые дешевые похороны в истории. Но нам повезло, один из дальних родственников бабушки оказался буддийским монахом. Он провел все обряды как полагается. Надо бы вернуть ему деньги за это, но пока все никак… Мидорико снова бросила на меня быстрый взгляд, на секунду оторвавшись от рассматривания вечернего пейзажа. — Квартира была муниципальная, аренда стоила меньше двадцати тысяч иен в месяц, так что мы кое-как смогли продолжить за нее платить. Хорошо, что Маки была уже взрослой — ну, по крайней мере, совершеннолетней. Поэтому мы смогли остаться вместе. Будь она младше, нас, очень возможно, отправили бы в какой-нибудь приют. Может, даже в разные приюты. Мидорико сидела у окна не двигаясь. На крыше одного из дальних небоскребов мигала красным лампочка молниеотвода. Некоторое время я наблюдала за тем, как этот огонек то появляется, то пропадает, в выверенном, равномерном ритме. Казалось, там, вдалеке, дышит какое-то неведомое существо. — Маки, можно сказать, поставила меня на ноги, — продолжала я. — Когда не стало ни мамы, ни бабушки и мы оказались одни, Маки заботилась обо мне как могла. Мы вместе ходили мыть посуду в баре… каждый день ели обед, который она приносила со своей другой работы. По небу расплывались сумерки, точно многослойное кружево, сквозь которое то тут, то там пробивались огоньки. Любуясь этими хрупкими капельками света, я вспомнила маленький портовый район, где провела первые шесть лет своей жизни. Летними вечерами из темного моря как по волшебству вырастали парусные яхты, одна за другой. Все ликовали, вокруг бегали дети, взволнованные и очарованные первой в жизни встречей с настоящими белокожими иностранцами. Город преображался. С наполовину стертых табличек, с электрических столбов, забрызганных грязью, с козырьков магазинов, со свай, к которым привязывают лодки, отовсюду свисали гирлянды и грозди лампочек. И я смотрела, как они раскачиваются на ветру на фоне сумеречного неба. Почти как сейчас. — Знаешь, один раз, когда я ходила в детский сад… это еще когда мы жили около моря, до переезда к бабушке Коми… воспитатели организовали экскурсию на виноградник. Ты когда-нибудь собирала виноград? Мидорико покачала головой. — В этом был смысл поездки… — улыбнулась я, вспоминая. — Я так ее ждала, ты не представляешь. Мне в саду ничего не хотелось, а тут вдруг прямо увлекло. Я предвкушала, как буду собирать виноград… даже придумала себе план и нарисовала к нему картинки. Не знаю уж, что на меня нашло, но я реально считала дни. Больше ни о чем и думать не могла. Но поехать туда я не смогла. Экскурсия была платная, а у нас в семье, как ты понимаешь, лишних денег не водилось. Хотя сейчас мне кажется, что это была какая-то мелочь, двести или триста иен. Так вот, в день поездки я просыпаюсь, а мама говорит: «Сегодня посидишь дома». Я собралась спросить почему, но не стала. Не смогла. И так понятно было: дело в деньгах. К тому же по утрам мы с Маки старались вести себя как можно тише, чтобы не разбудить отца. Мы даже лапшу научились есть беззвучно. В общем, я сказала маме только: «Хорошо, я поняла». А уже потом накатили слезы… Они просто текли ручьями и не останавливались. Мне вдруг стало так обидно, так грустно, я даже сама не ожидала от себя такого… но плакать в голос было нельзя, поэтому я спряталась в углу и зажала между зубами полотенце. По мне, может, и не видно, но довести меня до слез было непросто даже в детстве. А тогда будто плотину прорвало — я обливалась слезами как не знаю кто. И чего я так горевала по какому-то винограду… я ведь до этого никогда не собирала виноград и даже, честно говоря, смутно представляла, каково это. Да и вкус меня особо не привлекал. Я и сейчас иногда вспоминаю и думаю — почему же меня тогда так заклинило на этом винограде? Может, дело в чудесном ощущении, когда держишь на ладони гроздь винограда. Как бы объяснить… Виноградинки как будто приклеены друг к дружке, даже совсем маленькие, ни одна не падает. А потом одно движение — и они легко сыплются вниз, не слишком легкие, не слишком тяжелые… понимаешь? Нет? Ха-ха. Ну ладно. Не знаю, может, для меня уже тогда виноград был связан с ощущением чуда, а может, я придумала это потом — типа, раз уж я так из-за этого винограда расстроилась, значит, что-то в нем есть. И вот через пару часов мама ушла на работу, и отец тоже куда-то ушел, что случалось редко. А я так и сидела, сжавшись в углу, и плакала с полотенцем в зубах. Сколько же Маки тогда было лет? Бедная Маки — пришлось ей все бросить и меня утешать, но я никак не могла успокоиться. Тогда она велела мне: «Нацуко, закрой глазки и не открывай, пока я не скажу». Я спрятала лицо в колени и продолжила плакать. Не знаю, сколько я так просидела, когда Маки снова подошла ко мне и говорит: «Пойдем со мной, только глаза пока не открывай». Она взяла меня за руку, помогла встать и повела. Мы прошли три шага, и она торжественно сказала: «Открывай!» Открыв глаза, я не узнала нашу комнату: она была увешана носками, полотенцами, салфетками, мамиными трусами — в общем, всем, что оказалось у Маки под рукой. Все это свисало из ящиков, болталось на ручках шкафа, на абажуре, на веревке для сушки белья, и Маки мне сказала: «Сейчас будем вместе собирать виноград! Смотри, сколько его тут! Это особенный виноградник, только для нас с тобой». После этого она взяла меня на руки, подняла повыше и такая: «Ну, давай, попробуй сорвать вон ту гроздь!» Я послушалась, а Маки принялась считать, сколько я собрала: «Одна, две, три…» Сидя на руках у сестры, я одну за другой срывала так называемые грозди: сначала носок, потом трусы, потом еще что-то… Маки принесла с кухни дуршлаг, и мы складывали туда мою добычу, как в корзинку. Наверняка Маки было тяжело меня держать, но она терпела, улыбалась, показывала, где еще остались несобранные «грозди». В общем, устроила для меня поездку на виноградник, почти как настоящую. Мило, но грустно, а? Но я старательно собирала все, что Маки развесила. Я знала, это ненастоящий виноград. Его нельзя съесть, и на ощупь он совсем другой, но это воспоминание о сборе винограда у меня есть. Благодаря сестре. Мидорико молча смотрела в окно. За рассказом я и не заметила, что наша кабинка успела миновать верхнюю точку. Небоскребы за окном становились все выше, земля — все ближе. Куда ни посмотри, везде мерцали бесчисленные огоньки. — Даже не знаю, с чего я все это рассказала. — Я тряхнула головой, издав виноватый смешок. Подумав немного, племянница взяла ручку и написала в своем блокноте: «Потому что цвет такой». Она показала рукой на фиолетовую дымку над городом, коротко взглянула на меня и снова уткнулась в окно. Небо растекалось между дорогим сердцу прошлым и пока еще неизвестным будущим, оставляя позади штрихи облаков, точно проведенные усталым пальцем. Последние лучи солнца нежно подсвечивали их края оттенками фиолетового, розового и ультрамарина. Казалось, стоит вглядеться, и увидишь ветер, стоит протянуть руку, и пальцы коснутся оболочки нашего мира. На ней все новые цвета играли неповторимую мелодию этого вечера. — И правда, мы как будто внутри огромной виноградины, — улыбнулась я. День подходил к концу. Наша кабинка была уже недалеко от земли и с негромким поскрипыванием опускалась все ниже. С платформы нам махал рукой служащий. Когда мы подъехали, он открыл дверцу, и Мидорико легко выпрыгнула наружу. Дневной зной ушел, и потная футболка слегка холодила кожу. В воздухе стоял густой аромат летнего вечера. 7. Все, что кажется нам привычным Макико говорила, что вернется к семи, но не появилась ни к восьми, ни к девяти. Я много раз пыталась до нее дозвониться, но сразу включался автоответчик. Телефон у нее либо сел, либо был выключен. — Маки, привет! Я волнуюсь… Перезвони мне сразу, как это услышишь, — записала я сообщение и нажала на кнопку завершения разговора. Надо было решать насчет ужина. Последнего совместного застолья в Токио… Наверное, я зря драматизирую, ведь Макико и Мидорико приехали всего на пару дней. Но все же можно, например, выбраться в другой район ради такого случая. Я предполагала дождаться Макико, а потом решить — вдруг у нее есть какие-то особые пожелания. Но Макико все не возвращалась. Можно было бы сходить с Мидорико в магазин, купить продукты, приготовить что-нибудь несложное и перекусить с ней дома. Но у меня дома нет даже риса, придется столько всего покупать. Да и готовить, если честно, мне не хотелось: поздно, я устала, да и вообще я это не люблю. К тому же и смысла нет: только-только мы разовьем всю эту бурную деятельность, как Макико явится домой. — Когда Маки вернется, пойдем в тот китайский ресторанчик? Конечно, мы там вчера уже были, но сегодня можно заказать другие блюда, — предложила я Мидорико. — Вот увидишь, она вернется с минуты на минуту. Чтобы скоротать время, я рассматривала книжные полки, прикидывая, что из книг можно предложить племяннице, потом принялась листать журналы. Мидорико терпеливо ждала, строча что-то в своем блокноте-дневнике. Но прошло десять минут, потом двадцать, потом час, а от Макико так и не было никаких новостей. — Мидорико, пойдем купим чего-нибудь, — обратилась я к девочке. Подождав до пятнадцати минут десятого, я оставила на столике записку со словами: «Мы в магазин, скоро будем» — и вместе с Мидорико вышла из квартиры. Поколебавшись, дверь я решила не запирать. Нас окутала теплая летняя ночь, напоенная влагой. В воздухе витал легкий запах дождя. Сквозь тонкие подошвы сандалий, которые я несколько лет назад купила в магазине «Все по 100 иен», ощущалась шероховатая поверхность асфальта. Воображение тут же нарисовало мне красочную картину из гипотетического будущего: осколок стекла дырявит подошву, вонзается в свод стопы, хлещет кровь… Мидорико шла чуть впереди меня. На ее тонких прямых ногах белели гольфы до колен — в темноте казалось, что это просвечивают кости. Я вдруг вспомнила о книге, которую пыталась писать. Она у меня застопорилась на полпути, и вот уже несколько месяцев ни туда ни сюда. От одной мысли о ней на душе вновь повисла тяжесть. Кондиционер в мини-маркете работал на полную катушку, так что кожа покрылась мурашками. Разглядывая товары на полках, мы обошли все секции. Мидорико следовала за мной с абсолютно безучастным видом: ни разу не остановилась, не взяла ни один из товаров в руки, чтобы рассмотреть получше. «Может, хочешь печенья? Или мороженого?» — спрашивала я, но девочка почти не реагировала на мои вопросы. Только медленно качала головой, и то не сразу, а после внушительной паузы. Наконец я сняла с полки упаковку хлеба из шести ломтиков, объяснив Мидорико: — Возьмем пока хлеба на завтрак… а с сегодняшним ужином еще немного подождем, Маки же все-таки должна вернуться. Тут автоматические двери магазина раскрылись, радостным «динь-дон!» оповещая продавца о прибытии новых посетителей. Сперва вбежали дети, а вслед за ними, переговариваясь между собой, вошли несколько взрослых — видимо, их родители. По раскрасневшимся щекам взрослых и их заливистому смеху я поняла, что некоторые из них уже пьяны. Судя по донесшимся до меня разговорам, вся эта дружная компания пришла сюда докупить петард, чтобы потом всем вместе отправиться их запускать. Дети, все как на подбор загорелые, сгрудились у тележки с пиротехникой возле кассы и радостно галдели. Мидорико впилась в них сосредоточенным взглядом. — Хочешь, мы тоже купим фейерверк? — предложила я, но моя племянница не шелохнулась. Подождав, пока дети отойдут, я заглянула в тележку. Там лежали упаковки с самой разной пиротехникой: бенгальские огни, крутящиеся «волчки», маленькие ракеты с парашютами, петарды… В голове пронеслись воспоминания. Вот мы с Макико, еще совсем маленькие, зажигаем от свечки бенгальские огни. Пламя свечи дрожит под вечерним ветерком, мы осторожно прикрываем его ладонями, чтобы не погасло. Смотрим, как огонек перепрыгивает на черный конец палочки. Запах пороха, шипение искр. Отблески огня выхватывают лица из темноты, много человеческих лиц, колышущихся в клубах дыма. Когда я вернулась в реальность, Мидорико уже стояла рядом. — Смотри, сколько всяких, — указала я на фейерверки, и девочка заглянула в тележку. Сжав губы в ниточку, она некоторое время изучала ее содержимое, а потом вдруг выудила оттуда упаковку ракет. — Мидорико, а такое ты видела? Это просто отпад! — Я показала ей «фараонову змею», и она от удивления разинула рот. Мидорико стала поочередно вытаскивать из тележки упаковки петард, подвергая каждую внимательному осмотру. В конце концов мы купили один набор за пятьсот иен и направились домой.