На часах было уже десять, но Макико до сих пор не вернулась. Она, конечно, могла заблудиться в незнакомом городе, но очень вряд ли: сложно представить, что она забудет название станции, где я живу, а от станции до дома тут по прямой. Если у Макико что-то случилось, она бы позвонила. Даже если у нее села батарейка в телефоне, пауэрбанки продаются на каждом шагу. Значит, она потеряла либо телефон, либо кошелек, или есть какая-то веская причина, по которой она не хочет мне звонить. А если с ней произошел несчастный случай и теперь она лежит где-то без сознания? Нет, такого не может быть. Или может… Я прокручивала в голове разные варианты, но ни один из них не выглядел реалистичным. В Токио столько людей — если бы с моей сестрой случилась беда, со мной наверняка бы кто-нибудь уже связался. К тому же Макико почти сорок лет, она взрослая адекватная женщина. Если от нее нет никаких весточек, это может означать только то, что она не хочет мне ничего сообщить. В таком случае переживать тут особо не о чем. Во сколько приходить домой — дело ее. Только вот согласится ли с этим ее одиннадцатилетняя дочь?.. Я видела, что с каждой минутой сердце Мидорико наполняется волнением, как наполняется водой таз, поставленный под протекающую крышу. Она продолжала молчать, но чувствовалось, что внутри у нее все дрожит от напряжения. Едва с лестницы доносилось что-то, напоминающее звук шагов, мы с Мидорико тут же вскидывали головы в надежде, что сейчас отворится дверь и на пороге появится Макико. Но дверь не двигалась. Я прикрутила звук телевизора до минимума и вновь уставилась на экран своей «раскладушки». Каждые несколько минут я обновляла список входящих, чтобы точно не пропустить сообщение от сестры. — Слушай, Мидорико, я так больше не могу… умираю с голоду. Давай перекусим? — предложила я. — У нас хлеб есть. Девочка, сидевшая на полу, обняв руками колени, только неопределенно помотала головой. Но в следующий момент произошло то, чего я никак не могла ожидать, — она вдруг резко выпрямилась, вскочила и устремила на меня такой решительный взгляд, будто собралась признаться в чем-то очень важном… Впрочем, даже если она и хотела мне что-то сказать, то явно передумала, потому что тут же опустилась обратно на пол, вновь принимая позу эмбриона. — Не пугай меня так, — проговорила я, отходя от шока. Мидорико прикусила нижнюю губу и шумно втянула носом воздух. — Хм, в какую же клинику Маки поехала… — принялась я размышлять вслух. — Она говорила, на Гиндзе. Но вот название… Я попыталась припомнить разговоры с Макико, в которых фигурировала выбранная ею клиника, но ничего, кроме названия района, в голове не всплывало. Как же она называлась… упоминала ли Макико вообще ее название… Я зажмурилась и изо всех сил постаралась вспомнить хоть какие-то детали. Явно раскрученное место, еще и проспект необычный — черный с золотом, как у какого-нибудь элитного ночного клуба. Вот и все, что мне удалось выудить из памяти. — Мидорико, — обратилась я к девочке, — а ты, случайно, не знаешь название клиники? Однако, как и следовало ожидать, племянница покачала головой. — Ну да, еще бы! Если бы ты сказала, что знаешь, я бы сильно удивилась, — поспешно ответила я и рассмеялась, стараясь подбодрить девочку. Но все же где Макико? Удалось ей попасть в клинику или нет? Что и где она может делать сейчас? И вдруг меня поразила внезапная догадка. Нет-нет, это полный бред. В здравом уме такое даже вообразить невозможно. Но все же… Что, если Макико решила сделать операцию сразу, чтобы не приезжать в Токио несколько раз? Нет. Так не бывает. Никто не будет вставлять ей импланты вот так сразу, в день первой консультации. Это же не зуб запломбировать, это серьезная операция. Я все прекрасно понимала, но отделаться от своего предположения уже не могла. Беспокойство во мне нарастало. Тайком от Мидорико я включила в телефоне интернет и набрала в поиске: увеличение груди за один день амбулаторно. Для начала я кликнула на сайт под названием «Пышный бюст за один день!», который отобразился в списке первым. Главная страница гласила: «Всего один визит, и вы обретете грудь своей мечты. Никаких волнений и лишних трат! План визита по этой ссылке». Перейдя по ссылке, я попала на страничку, оформленную в розовых тонах. Там висела табличка с расписанием: 11:00 Прибытие в клинику 11:30 Консультация 12:30 Операция 13:30 Отдых 14:00 Вот и все! Можно отправляться за покупками! То есть при желании уложиться в один день вполне реально… Я захлопнула телефон и отложила в сторону. По телевизору шла юмористическая викторина с участием звезд. В студии все сверкало и переливалось, то и дело на экране появлялись титры с самыми эффектными высказываниями. Удивительно, но, несмотря на громкость, убавленную почти до нуля, я будто всем телом чувствовала эту какофонию из голосов и аплодисментов. Мидорико так и сидела истуканом, насупив брови. — Мидорико, дорогая, — обратилась я к ней, — ты сейчас, наверное, прокручиваешь в голове всякие ужасы. Девочка подняла голову, взглянула на меня. — Но беспокоиться не о чем, я тебе точно говорю, — улыбнулась я. — И вообще, никогда не бывает того, что ты себе вообразил. Это называется «сглазить». Когда ты представляешь себе какой-нибудь вариант развития событий, неважно, хороший или плохой, это как бы мешает ему воплотиться в жизнь. Я этот закон уже давно заметила, и он меня ни разу не подвел. Просто жизнь не любит следовать нашим ожиданиям. Например… — Я откашлялась: — Ну, например, землетрясение. Не бывает такого, чтобы кто-то подумал: «Вот сейчас произойдет землетрясение» — и сразу началась тряска. Нет, землетрясение подгадывает момент, пока никто, ни один человек на земле не будет о нем думать, и вот тогда уже случается, вопреки всем нашим ожиданиям. Мидорико слушала меня с недоверием. — Смотри, вот сейчас никакого землетрясения не происходит. Это потому, что как минимум мы с тобой о нем разговариваем, а может, и кто-нибудь еще, просто мы не знаем, — продолжала я. — Конечно, невозможно доказать, что землетрясение начинается тогда, когда о нем не думает абсолютно никто. Для этого пришлось бы прочитать мысли всего человечества. Но ведь доказательств обратного тоже нет. Не исключено, что каждый человек может своими ожиданиями немножко сглазить происходящее в мире… Мидорико задумалась. Слово «сглазить» вдруг показалось мне недостаточно точным, и я решила посмотреть в словаре. Увидев, как я встаю, Мидорико задрожала всем телом, снова вскочила, так же как в прошлый раз, и крепко уцепилась за край моей футболки. — Ты чего?! Я никуда не ухожу! Не надо так, а то меня удар хватит, — рассмеялась я. Вынув электронный словарь из ящика стола, я уселась обратно и нажала на кнопку. Несколько лет назад я очень удачно выиграла этот словарь в лотерею на местной торговой улочке. Функции подсветки экрана у него не было, но в остальном это оказалась довольно удобная штука. По слову «сглазить» словарь выдал мне длинное определение. К нашему контексту максимально, хоть и не совсем точно, подходил пункт второй: 2. Похвалами, предсказанием чего-н. хорошего накликать плохое. Повлиять на судьбу в негативную сторону. Тогда я набрала в поиске слово «судьба». С ней, видимо, все обстояло еще сложнее. Экран словно затянуло черными тучами — сверху донизу его покрыли иероглифы. Слегка сощурившись, чтобы разглядеть в этом частоколе из черточек слова, я прочла Мидорико определение «судьбы», а потом определение «кармы». В нем говорилось, что у всего происходящего есть свои причины — внутренние и внешние. Слушая меня, девочка несколько раз кивнула. Потом словно бы задумалась, взяла у меня словарь и застучала по клавишам сама. Сначала она прилипла к экрану и, едва пробежав взглядом одно определение, тут же вводила новое слово. Но вскоре подняла голову и в изумлении захлопала глазами. Мне показалось, что девочка сейчас облекает бродящие в голове мысли в слова, а потом проверяет каждое — действительно ли оно подходит. Видимо, это привело к какому-то неожиданному открытию, потому что она распахнула глаза еще шире и вновь уставилась на экран. — Что случилось? — спросила я. Племянница замотала головой, но выглядела необычно возбужденной. Я забрала у нее словарь и тоже стала вбивать туда разные слова. — Ой, а иероглиф «карма» похож на «зелень», как в твоем имени[5][По-японски имя «Мидорико» записывается двумя иероглифами — (мидори — зелень) и (ко — ребенок).]. Давай посмотрим… А, про карму мы уже читали. Тогда лучше зелень… О, тут рядом «злоба». Даже очертания выглядят пугающе, бр-р-р. А тем более «ненависть»… Вот, кстати, пример — «убийство на почве ненависти». Ну да, бывает такое. Убийства вообще происходят сплошь и рядом. Каждый день… Наверное, и сейчас, в этот самый момент где-то кого-то убивают… Кстати, Мидорико, а ты знала, что, если один человек другого зарезал, важно, как убийца держал нож? Ну, в смысле, вниз лезвием или вверх. Так определяют, имел ли он намерение убивать свою жертву или так получилось нечаянно. Это даже на решение суда может повлиять! Например, один мой знакомый… — Я запнулась, разговор явно ушел не в ту степь и грозил уйти еще дальше. Я решила, что лучше вернуться к словарю, и предложила Мидорико вместе поискать какие-нибудь еще более жуткие слова. «Бойня», «ад», «ужас», «мрак»… выуживание из словаря все новых и новых зловещих слов настолько нас увлекло, что вскоре мы уже сидели почти вплотную друг к другу, то и дело соприкасаясь головами над словарем. — Итак, следующее слово… хотя знаешь, это все так странно. В этот самый момент ведь и правда кого-то убивают. И не просто убивают, а, например, пытают… ну там, четвертуют или выкалывают глаза. Это не выдумки. Прямо сейчас, на этой самой планете множество людей испытывает безумную боль… Но есть ли вообще такая боль, такой вид страдания, которого сейчас точно никто не испытывает? Кто-то горит заживо. Кому-то вырывают все зубы, один за другим. А что насчет пытки щекоткой? Да даже если не щекотать, наверняка есть вещества, вызывающие неконтролируемый смех. Например, ядовитые грибы, от которых человек начинает смеяться, никак не может остановиться и в конце концов падает замертво. Умереть от смеха… мне кажется, это вообще самая ужасная смерть. В кошмарном сне не приснится. Или вот еще… Я была готова и дальше предаваться подобным размышлениям вслух, но Мидорико, замотав головой, положила этому конец. — Ты права, — пробормотала я. Мы снова склонились к словарю, когда квартиру сотряс оглушительный грохот, как будто сверху на мой дом упал как минимум еще такой же. Это был, пожалуй, самый жуткий момент того жуткого вечера — мы с Мидорико буквально взлетели со своих мест. На всякий случай схватившись за руки, мы обернулись к двери. Там, за темной полоской кухни, в дверном проеме стояла Макико. Сероватые лучи люминесцентных ламп из общего лестничного холла эффектно подсвечивали ее силуэт. Против света лица ее не было видно, но я с первого же взгляда поняла, что она пьяна. Она не успела ничего сказать, не шаталась, запаха алкоголя с такого расстояния тоже не чувствовалось. Но мне сразу стало ясно — она пьяна, причем в стельку. — Дом, милый дом! — с чувством проговорила Макико, еле ворочая языком, тем самым подтверждая мои догадки. При этом она пыталась разуться, в упор не замечая, что туфель на ней уже нет. — Маки, ты их уже сняла, — сообщила я сестре, наблюдая, как она безуспешно трет ногу об ногу и топчется на месте. Осмыслив услышанное, она пробурчала что-то вроде «Просто ноги зачесались» и бочком проковыляла в комнату. — Мы вообще-то волновались! Ты чего на звонки не отвечала? — упрекнула я Макико. Сестра подняла брови и, вытаращив глаза, уставилась на меня в упор. На лбу у нее пролегли глубокие морщины, глаза были все красные. — Телефон сел. — Могла бы купить пауэрбанк, их везде продают. — Ты видела, какие они дорогущие? Я что, идиотка, тратиться на такое? — С этими словами Макико бросила сумку на ковер и, громко топая, направилась к креслу-мешку, развела руки в стороны, рухнула на него и замерла в этой позе. Я открыла было рот, чтобы спросить, где она пропадала, но в последний момент сдержалась и изобразила кашель. Он прозвучал неожиданно громко. Вдруг Макико подумает, что так я подталкиваю ее к ответу? Чтобы показать, что это обычный кашель и больше ничего, я кашлянула еще раз, но получившийся звук больше напоминал икоту. Мне ничего не осталось, кроме как кашлянуть снова. Видимо, в горле все же была мокрота, потому что на этот раз я закашлялась по-настоящему и долго не могла остановиться. Дождавшись, пока мой приступ закончится, Макико повернула ко мне голову. От кресла-мешка она так и не отлепилась. Брови у нее стерлись, под глазами расплылась черная подводка, а внушительные мешки стали еще больше. Скулы были усыпаны крошками от туши. Тональник местами поплыл от кожного сала, отчего лицо Макико казалось пятнистым. — Может, ты это… умоешься? — не удержалась я. Но Макико в ответ только бросила: — Да какая разница, как я выгляжу! Из угла комнаты за нами наблюдала Мидорико. В руках она все еще держала электронный словарь. Я вдруг подумала: а что, если Макико сегодня виделась с отцом Мидорико, со своим бывшим мужем? Кажется, вчера она говорила, что хочет встретиться с кем-то из токийских друзей. Но я никогда не слышала, чтобы у нее в Токио были друзья… Да будь это даже просто знакомый, Макико наверняка хоть раз упомянула бы о нем или о ней в наших телефонных разговорах. А она точно не упоминала. Значит, никаких «токийских друзей» у нее нет. Тогда с кем она сегодня пила? В одиночку до такого состояния ей ни за что не напиться. Она ведь тоже если и пьет, то только пиво, хотя и переносит его лучше, чем я. К тому же Макико должна бы понимать, что дома ждет сестра, с которой она так редко видится, и дочь. К тому же она пообещала мне вернуться к семи, значит, изначально у нее таких планов не было. Наверное, что-то пошло не так — она встретила кого-то, кого не должна была встретить, и череда неких непредвиденных событий привела к тому, что она сейчас лежит на кресле-мешке в стельку пьяная. Кстати, хоть Макико и привыкла на работе постоянно общаться с клиентами, но в жизни она довольно стеснительная. Парой слов с незнакомым человеком, конечно, обменяться может, но пить с ним точно не пойдет. Остаются знакомые. С кем из знакомых Макико могла бы вот так вот напиться в Токио? Логика подсказывала: ни с кем, кроме бывшего мужа. Впрочем, ни о чем допытываться у Макико я не собиралась. Наверное, можно было спросить ее шутливо, как бы между прочим: «Это ж надо так надраться, сестренка! Давай хотя бы колись, с кем!» Но мне не хотелось ничего выведывать. Где, с кем и что пить — личное дело Макико, но это не значит, что мне оно не интересно. И если бы она встретилась с кем-то из своих давних подруг, я бы с удовольствием выспросила у нее все: о чем разговаривали, что ели, чем подруга сейчас занимается. Однако о ее встрече с бывшим мне слушать не хотелось. Меня ни капли не волновало, о чем они говорили, какие чувства сквозили в их словах, сожалеют ли они оба о разрыве, что думают друг о друге сейчас… Сама не знаю почему. Ее муж не вызывает у меня никаких эмоций. Более того, я с трудом могу вспомнить, как он выглядит. Тем не менее говорить с Макико о нем и о каких бы то ни было мужчинах мне не хотелось. Макико наверняка требовалось выговориться, а мне как хорошей сестре следовало ее выслушать, но это внутреннее отторжение было сильнее меня. Поэтому я молчала. — Ну ладно… но все же сходила бы ты в душ, — сказала я наконец. — А кстати! Мы тут с Мидорико ходили в магазин и прикупили фейерверков. Может, запустим их сегодня втроем, пока вы не уехали обратно в Осаку? Макико все так же лежала, уткнувшись в кресло-мешок, и только дернула головой и что-то промычала в знак того, что слушает. Ее тощие вытянутые ноги напоминали одноразовые палочки для еды. На большом пальце колготки порвались, и оттуда до лодыжки тянулась стрелка. Сквозь тонкий капрон просвечивали пятки, растрескавшиеся, как черствые булочки. Икры — кожа да кости, точно две вяленые рыбины. Мидорико, до сих пор наблюдавшая за нами, оставила электронный словарь на столе и ушла на кухню. Не включая там света, она встала возле раковины и обернулась к нам. Я пошла за ней и встала рядом, чтобы видеть то же, что и она. Окинув комнату взглядом, я ничего особенно странного не заметила. Все как всегда: шкафы с книгами, в дальнем правом углу — небольшой стол. Немного левее окно, задернутое занавесками. Эти занавески я не меняла ни разу с тех пор, как въехала в эту квартиру, и они уже давно выгорели на солнце, но благодаря кремовому цвету это не бросалось в глаза. А под окном, в кресле-мешке, ничком лежала Макико, неподвижная, будто приросшая к нему всем телом. На экране телевизора что-то беззвучно двигалось и мелькало. Через некоторое время Макико уперлась ладонями в ковер и приподнялась, встав на четвереньки. Словно больной после тяжелой операции, она несколько раз сосредоточенно повернула голову влево и вправо. Потом шумно выдохнула — получилось похоже на стон — и, выпрямляясь по чуть-чуть, как в замедленном кино, поднялась на ноги. Наши взгляды встретились. Выражение ее лица показалось мне несколько более осмысленным. Чуть сощурившись, Макико разглядывала меня. Потом с заметным усилием, вдавливая ступни в пол, сделала несколько неуклюжих шагов в нашу сторону и остановилась на границе с кухней. Привалившись к стене, она принялась тереть лоб растопыренной пятерней, а затем обратилась к Мидорико: «Слушай, дочь…» — таким голосом, что я поразилась: это сколько же надо выпить. Никогда — мы с ней долгое время жили вместе, да и пивные посиделки время от времени устраивали, — но она никогда, ни единого раза не напивалась вдрызг. А что, если она пьет уже давно? Что, если дочь к этому привыкла? Я вдруг представила себе совершенно отчетливо, как пьяная в хлам Макико падает на пол прямо в прихожей и еле ворочающимся языком жалуется оцепеневшей Мидорико… С учетом ее состояния допрашивать Макико сейчас все равно было бы бесполезно. У моих ног стояло ведро, которое я собиралась взять с собой, когда мы пойдем запускать фейерверки. Самое обычное ведро — синее, пластиковое. Интересно, откуда оно вообще у меня взялось? Наверняка я сама купила его в каком-нибудь магазине типа «Все по 100 иен», но вряд ли хоть раз использовала — оно выглядело абсолютно новым. Чем дольше я его рассматривала, тем причудливее, тем необычнее делались его очертания. Как странно… Ведро будто бы перестало быть ведром, и я уже не понимала, что это за предмет. Так бывает, когда долго вчитываешься в какое-нибудь слово, и оно теряет смысл. Но с предметами у меня подобного не возникало. Я посмотрела на фейерверки, сложенные рядом. Нет, это однозначно были фейерверки. Отличная новость! Я вижу фейерверки и знаю, что это именно они. Чтобы удостовериться, что с остальными вещами тоже не произошло никаких метаморфоз, я стала обводить взглядом кухню — но тут Макико как раз заговорила. — Не хочешь со мной разговаривать, да? — приблизившись к Мидорико, выплюнула она. — Ну и пожалуйста. Я переживу. В голосе сестры звучала ярость. — Стоишь тут с таким видом, будто ты в этом мире одна-одинешенька. Сама себя родила, сама себя вырастила! Подобные реплики я, пожалуй, слышала только в старых мелодрамах. Но Макико не остановилась и на этом.