Людовик сглотнул. От мысли о том, чтобы снова спать с Алиенорой и еще раз пройти тот же путь, его затошнило. Разве может женщина очиститься после родов, особенно после рождения дочери? – Сначала она выкинула ребенка, а теперь родила девочку, – сказал он. – Как мне с этим справиться? – Молитвой. – В голосе матери слышалось раздражение. – И настойчивостью. Королю нужны и дочери, и сыновья. Радуйся рождению этого ребенка и молись о лучшем исходе в следующий раз. Людовик ничего не ответил. Он чувствовал себя обманутым Богом, Церковью и особенно женой. Что еще он должен был сделать, чтобы получить сына? Все его молитвы, все обещания, данные Сугерием и Бернардом Клервоским, свелись к этому. Девочка. – Ты должен признать свою дочь и присутствовать при крещении, – напомнила Аделаида. – Твоя жена хочет назвать ее Марией в честь Девы Марии, если ты одобришь. Людовик даже не думал об именах для девочки, потому что был уверен, что Алиенора родит сына. – Пусть будет, как она хочет, – сказал он. Когда мать ушла, Людовик закрыл лицо руками. Он не мог вернуться за стол, зная, что все будут смотреть на него, ожидая объявления, хотя, как водится, новость уже просочилась в зал. Он не хотел видеть их косые взгляды и ухмылки. Сколько раз слышал, как говорили о мужчинах, у которых рождаются дочери: они все подкаблучники и семя их слабое. Он даже не хотел видеть ребенка, но знал, что должен это сделать и устроить ее крещение, потому что таков был его долг. Зазвонили первые колокола, сообщая, что новости уже разлетелись за пределы дворца. Сен-Бартелеми, Сен-Мишель, Сен-Пьер, Сен-Элуа. Людовик всегда любил звон их колоколов, отбивающих часы, вносящих порядок в повседневную жизнь и напоминающих о присутствии и цели Бога. Но сейчас, когда они приветствовали рождение принцессы, этот звон гудел в его ушах, будто насмешка, распаляя его гнев. 24 Париж, ноябрь 1145 года Ноябрьский день за стенами дворца был ярким, но обжигающе холодным. В реке Сене отражалось голубое небо, но в глубине вода потемнела и помутнела от недавнего сильного дождя. Промасленные льняные холстины в оконных нишах пропускали зернистый свет, а с ним и сквозняки. В большинстве ниш мерцали свечи, а в каждой жаровне горел уголь, чтобы разогнать сырость и холод. Иногда Алиеноре казалось, что она живет в клетке. Из заточения в личных покоях она вышла еще в мае, но почти не ощущала разницы, кроме того что теперь чаще виделась с Людовиком и сносила его глупые прихоти. Однако сегодня утром она немного развлеклась благодаря дяде Раймунду, князю Антиохии, и его жене Констанции, которая приходилась Людовику троюродной сестрой. Узнав о рождении принцессы Марии, супруги отправили своим близким и любимым родственникам во Францию множество подарков. Покои Алиеноры были переполнены богатствами с Востока. Отрезы драгоценных шелков переливались, как тихие воды Гаронны в жаркий день. Здесь были книги в резных панелях из слоновой кости, украшенные драгоценными камнями, мешочки с ладаном и кусочки душистого белого мыла. Реликварий из золота и горного хрусталя, в котором покоился лоскут плаща Девы Марии. Дамасские мечи и кольчуга – такая тонкая, что она вилась, будто паутина. Девочка получила в подарок серебряный кубок с аметистами… А еще пришло письмо, полное поздравлений и добрых слов, но между строк проскальзывал едва уловимый намек на цену, которую хорошо бы заплатить за эти редкие и драгоценные дары. Алиенора остановилась у колыбели, чтобы посмотреть на спящую дочь. Мария лежала на спине, ее маленькие кулачки были сжаты, будто цветочные бутоны, а грудь поднималась и опускалась в быстрых, неглубоких вдохах. Алиенора смотрела на нее с печалью и нежностью. Рождение дочери разочаровало всю Францию, но она не разочаровалась в себе, и это было главное. В комнату вошел Людовик. Он бросил взгляд на колыбель, но не решился посмотреть на ребенка, а быстро повернулся к груде подарков, о которых ему рассказал камердинер Алиеноры. – Щедро, – сказал он, но с легкой гримасой отвращения к роскоши, хотя тут же ахнул, когда Алиенора протянула ему ковчег с обрывком плаща Богородицы. Его лицо засветилось, он задышал часто-часто. – Дядя пишет, что посылает его тебе на хранение, потому что знает, что ты будешь им дорожить. Людовик провел большим пальцем по гладкому горному хрусталю. – На хранение? Она протянула ему письмо. – Он пишет, что после падения Эдессы его положение становится все более опасным и что он постоянно сражается c сарацинами. Людовик поднес письмо к окну, чтобы свет, проникающий сквозь промасленный лен, падал на пергамент. Алиенора погладила нежно-розовую щеку Марии. Перед самыми ее родами до Парижа дошли вести о том, что турки захватили франкское христианское княжество Эдессу и под предводительством Занги, атабека[15] Алеппо, теперь угрожают Антиохии, которой управлял ее дядя Раймунд, графству Триполи и даже Иерусалимскому королевству. В письме говорилось об опасностях, с которыми сталкиваются остальные государства. В Рим направлялись представители, чтобы обсудить, что можно сделать для поддержки жителей заморских государств, и Раймунд надеялся, что Алиенора и Людовик смогут внести свой вклад, учитывая, что дело касается их близких родственников. Людовик поджал губы. В прошлом году в Сен-Дени он дал обет отправиться в паломничество к Гробу Господню, чтобы покаяться за то, что произошло в Витри, искупить клятву, нарушенную в Бурже, и выполнить обещание помолиться за душу своего умершего старшего брата у гробницы Гроба Господня. Первое известие о падении Эдессы сильно его взволновало. Хотя первое потрясение постепенно улеглось, новость его по-прежнему тревожила. – Наш долг – оказать им помощь, – сказал он, не сводя глаз с реликвария. – Нельзя позволить неверным захватить наши святые места. Мы непременно должны всеми силами помочь христианским владыкам. – В каком смысле? Он отвернулся от окна. – Я объявлю призыв к оружию, когда двор соберется на Рождество в Бурже. Я исполню свой обет паломничества и в то же время освобожу Эдессу от неверных. Он говорил так, словно это было очень просто, не сложнее, чем отправиться на охоту. Его слова на мгновение потрясли ее, но в глубине души она не удивилась, потому что такое предприятие ему идеально подошло бы. Он явился бы миру смиренным кающимся паломником, но одновременно и героем-завоевателем, наделенным всем блеском благочестивого короля, скачущего во главе армии, чтобы спасти христианские святыни. В ее груди зажглась искра надежды. На время его отсутствия кто-то должен был взять бразды правления в свои руки. Она могла бы достичь многого, если удастся показать свою силу, а не сидеть в четырех стенах. Кроме того, его не будет около двух лет, а за это время многое может произойти. – Это великое начинание, – сказала она, и ее голос зазвенел от новых надежд. Людовик бросил на нее настороженный, слегка озадаченный взгляд, и она быстро отвернулась, чтобы снова заняться ребенком. – Разве неправильно говорить, что я горжусь своим мужем? Его выражение лица смягчилось. – Гордость – это грех, – сказал он, – но мне приятно, что тебе нравится моя идея. – Мы должны отпраздновать Рождество при дворе с особой торжественностью, – предложила она и, когда Людовик нахмурился, добавила: – Конечно, с должной серьезностью и вознося хвалу Господу, но если приглашенным устроить роскошный пир, они с большей охотой согласятся на твои предложения. Кроме того, поскольку праздник будет проходить в Бурже, все увидят, что ты – помазанник Божий. – Хорошо, – ответил он, как бы оказывая ей небывалую милость своим согласием, и подошел к колыбели, чтобы потрепать дочь под подбородком; и это тоже было честью, потому что обычно он не проявлял к ребенку никакого интереса. Алиенора надела в Бурже корону и вместе с Людовиком председательствовала на собрании всех дворян и епископов Франции. Они пировали, развлекались, а затем Людовик и епископ Лангрский обратились к ним с речью о помощи Эдессе и Иерусалимскому королевству. – Поймите меня правильно! – Людовик кричал, его лицо пылало страстью, а глаза сверкали, как сапфиры. – Если мы не пойдем в поход, то падет Триполи, затем Антиохия и даже сам Иерусалим. Мы не можем допустить, чтобы это случилось в том самом месте, где стопы Христа в облике смертного запечатлелись в пыли. Я говорю вам всем: ваш Богом данный долг – ехать со мной и принести помощь нашим осажденным сородичам! Это была прекрасная речь, и епископ Лангрский продолжил ее еще более пламенно, разжигая огонь в груди воинов. Придворные рыцари Людовика стучали кулаками по столам и бурно аплодировали, как и мужчины Аквитании и Пуату, но после первого всплеска страсти поостыли. Мужчины с сомнением относились к тому, что им придется так долго находиться вдали от домашних дел, жить в палатках и сражаться с неверными. Хотя на речи они отвечали с вежливым восторгом, в частных разговорах многие бароны уклонялись от принятия обязательств. Аббат Сугерий открыто заявил, что Франция нуждается в Людовике больше, чем Святая земля, а поход, хотя и с благими намерениями, продуман плохо. Людовик пришел в ярость. В уединении покоев он рыдал, пинал мебель и метался по комнате, как обиженный ребенок. – Почему они ничего не понимают? – бушевал он. – Почему не следуют за мной? Разве я не дал им все? Алиенора с раздражением выслушивала его стоны. Она тоже была разочарована ответом, но не удивлена. Это все равно что погонять скот. Нужно постоянно подгонять животных, чтобы они двигались, и щелкать кнутом по пяткам, когда на дороге попадалось препятствие. – Дай им время привыкнуть к этой идее, – сказала она. – Многие изменят свое мнение, когда весна начнет согревать их кровь. Мы еще не слышали решения папы. Ты посеял семена сегодня, в праздник Рождества Христова. Теперь дай всем время подумать, а потом обратись к ним во дни Его распятия и воскрешения. Людовик разжал кулаки и тяжело выдохнул. – Когда я думаю о том, как они отказались от меня… – Если потратить время на уговоры и подготовку, оно не пройдет зря, – сказала она. – А Сугерий просто стареет. Он не хочет отпускать тебя из Франции, но это его слабость, а не твоя. – Я все решил и поеду, несмотря ни на какие возражения. На лице Людовика появилось упрямое выражение, которое она так хорошо знала. Алиенора в задумчивости присоединилась к своим дамам. Они танцевали под музыку и уговорили молодых рыцарей составить им компанию. Среди них был и Рауль, который смеялся и флиртовал, как обычно. Петронилла осталась в Аррасе, потому что вскоре ожидала рождения их второго ребенка. Поймав взгляд Алиеноры, он извинился перед дамами и подошел к ней. – Развлекаетесь в отсутствие жены, мессир, – заметила она. Рауль пожал плечами. – Это всего лишь танцы. – И что око не видит, о том сердце не скорбит? – Я бы никогда не сделал ничего, чтобы огорчить Петрониллу. – Мне приятно это слышать, потому что в противном случае пришлось бы вырезать вам сердце и ту часть тела, которая нанесла оскорбление. – Ваша сестра вполне способна сделать это без посторонней помощи, – язвительно сообщил он, а затем сложил руки на груди. – Вы хотели поговорить со мной не только для того, чтобы приказать держаться подальше от других женщин? Она одарила его натянутой улыбкой. – Я хочу, чтобы вы использовали свои таланты и были убедительны в ином деле. Необходимо поколебать мнение тех, кто не желает откликнуться на призыв короля к спасению Эдессы. Он весело взглянул на нее. – Даже если я и сам из таких?